лев в змеиной шкуре

Лето пахнет сосновой смолой и свободой, льющейся из каждой трещинки под мягкой травой нагретой земли. Шерил лицо по-аристократически белое подставляет карамельному солнцу, и по щекам медленно растекается медь. Эта девчонка — нахалка и эгоистка — приживается в Ордене, как своя — её косы горят рыжим, хранят тепло громадных костров, вокруг себя змей собирающих ежедневно. И она напивается огневиски, вместе со всеми, запрокидывает бутылку, чтобы капли стекали по тонкой шее и сразу за ворот малиновой куртки; лавой вскипает блоссомовская кровь. Шерил песни поет под забавные переливы гитары Эндрюса, в Веронику кваетус бросая под шумок, та смеется, обещая в следующий раз наложить это заклинание быстрее (такая вот странная игра). Бетти же травит байки об Аврорате по сложившейся традиции, на коленях Джагхеда сидя в неизменно-желтом, а он щурится от яркого света, обнимает блондинку рукой и на импровизированный столик ставит сливочное пиво, мокрым кружком отпечатывающееся на Ежедневном пророке. Сенсация, Шерил Блоссом, выпускница Слизерина, замечена в Хогсмиде под руку с династическим гриффиндорским принцем Джагхедом Джонсом. — Сладкий, это самая неудачная моя фотография, а эти идиоты в тираж выпустили именно ее, — рыжая надувает недовольно алые губы, хмурит идеальные брови, но парень лишь улыбается по-лисьи, — Эй, это серьезно. — Я верю, Шерил. Просто, сама подумай, теперь все будут считать, что мне удалось покорить, или околдовать, сердце чистокровной волшебницы, самой наследницы знаменитых Блоссомов… — Детоубийц и Пожирателей, спасибо, Баклан, — а затем в Джонса летит смятая пустая пачка принглс, причем летит четко в голову, попадает в Купер; Шерил лишь пожимает плечами, мол, сама села на пути праведного гнева, — Не хочу больше о них вспоминать. И о Скиттер тоже. Потому что на деле Блоссом с гриффиндорцем с загадочным темным взглядом и трейлер-парком за душом не встречалась, как вывернула Рита, не вздыхает девушка томно в крепких объятиях и не засыпает с мыслями о нем одном, полнейший раздутый бред. Шерил Джагхеду попросту благодарна, практически за все в ее новой жизни если на то пошло — за крышу над головой, хиленькую, конечно, но выбирать не приходится; за поддержку в самое страшное время; за возможность создать себя заново, восстановившись из осколков разбитого стекла, и, определенно, за Змеев: Веронику, Арчи, Бетти, Тони и за него самого. Только вред ли слизеринка об этом скажет — Джагхед знает все равно. Блоссом ведь впервые за долгое время полюбила себя такую, какая она на самом деле есть, — без Джей-джея за спиной; морального кодекса, испачканного родной кровью, и без яда, так быстро отравляющего сердце — и, о Мерлин, как же это круто. Копоть трассы до сих пор красуется на ключицах подобно метке, и автостоп в памяти всплывает улыбками друзей и запахом клубничного милкшейка; Шерил ехала на заднем сидении маггловского байка, а волосы ей раздувал студеный шальной ветер, целовал как дитя свое в лоб; закат сгорал пьяной вишней, оставаясь далеко за горизонтом. И тогда началось безумие, череда придорожных кафе, хохотали ребята, называя друг друга перевертышами за свернувшихся реплилий на коже, когда раньше были они барсуками, воронами, львами, и огоньки люмоса разгорались на кончиках палочек, рассекая ночь. Шерил чувствовала среди них, веселых, живых, горящих, себя по-настоящему дома, не выбивающейся из вертикалей мира, а находящейся на собственном месте между Топаз и Джонсом, рядом с теми, кому доверяет. А чувство это странно и неизведанно, подарено одним странным летом и братом, последним своим вздохом продемонстрирующим всю наполняющую его душу нежность к сестре, как к центру вселенной. Шерил Блоссом на самом деле благодарна им всем, и Джагхеду Джонсу в особенности; плевать, что написано в магической газете, но это действительно любовь. Иная только. Как змея может полюбить льва, как змея может оказаться львом, сбросив шкуру — истинно и благоговейно. И, наверное, навсегда.