лев в змеиной шкуре

Джагхед Джонс находит Шерил Блоссом одним летним утром промокшей, потрепанной и запуганной Реггеди Энн на берегу озера близ поселения Змеев — скорее даже перевалочного пункта кочующего ордена. Туман заволок темную гладь воды, и девушка на фоне этом кажется невписываемой, ирреальной что ли и скомканной изнутри. Колени ее белые в грязи, синяками распустились на них фиолетовые цветы, а Джонс не может сложить картинку с аристократично-стервозной Блоссом в голове и этой — маниакально-зашуганной с потухшей листвой волос, которая вся один напряженный нерв — в цельный пазл. Джагхед успевает поймать девушку ловко, рефлекторно, когда взгляд ее теряет от усталости фокус на мальчишечьем лице, а она сама сознание, падая в цепкие лапы Морфея; парень относит Блоссом в трейлер, держа ее крепко, прижимая к груди, чтоб не упала, ненормальная. На полу там валяются пустые бутылки из-под дренч, склянки и журналы — множество всякой фигни, от которой Шерил не в восторге будет, когда откроет глаза, поэтому Джонс укладывает ее на более-менее чистый диван, оттирает тряпкой застывшую грязь, вулнера санентур накладывает, ожидая, пока не затянутся новой розовой кожей царапины, и падает в кресло напротив. Гриффиндорцу бывшему проблемы не нужны — не от чистюль точно; он стягивает свою шапку, пытаясь концентрироваться на серых холодных нитках, старается на девчонку не смотреть более пяти секунд, чтоб не запомнить разбитый фарфор, но мантры не действуют, катятся Мерлину под бороду, и вместо тихого спокойствия перед закрытыми веками всплывают картинки, накатывая цветастым штормом. Дерьмовая это способность — людей читать, усилий не прилагая; самый ужасный трюк, когда знать-то в принципе не хочется, но поделать ничего не можешь. Джагхед проскальзывает по-лисьи мимо старинных ваз, минует коридор и лестничный пролет вниз в звенящем полумраке с малахитовыми тенями, идет сквозь стены, от водостока направо, а там клацают домовые ржавыми цепями, и Шерил молится неистово, стоя за поворотом будто в саму бездну — Джонс заглядывает за женское плечо. А в следующий миг вскакивает в старом пружинистом кресле, хватаясь за горло, потому что ужасно не хватает кислорода, и запах застоявшей мертвечины ноздри обжигает, заполняя. Лик старшего из близнецов Блоссом стоит словно наяву с сестрой рядом, только кожа его теперь — изрезанная шкура животного, волосы — погребальные костры. И от этого по языку течет пепел, гнусная смесь раздробленных костей и переслащенного сиропа. Джагхед понять не в силах, как Шерил после все этого еще окончательно не двинулась рассудком. — Баклан?.. Она поднимается, хватаясь за ноющую голову, оглядывает трейлер с полным отвращением во взгляде — солнце бьет через стекла, пространство заполняя теплым насыщенным светом; Блоссом предпочитает серебряно-мятный. — Что я тут делаю? — Хороший вопрос. Я бы спросил то же самое, если бы ты не шлепнулась в обморок недалеко от моего дома. Шерил недовольно щурится, хмурит брови, вспоминает вчерашний хищный вечер, где визг покрышек, шуршанье взлетающих голубей, — все раздражает до одичания — мелькают туда-сюда размытые дождевые капли; в груди проворачивается нож. Девушка словно заглатывает соленые волны воспоминаний и тонет, сломавшись под их силой, но, слава Моргане, четкости в мыслях нет; все как размазанная каша. Есть только боль. — Соболезную твоей утрате, — Джаг глядит на Блоссом жалобно, а она будто бы не понимает, витает далеко, якорем себя на дно тянет, — Я особо не знал Джейсона, но он был твоим братом. Он был тебе дорог. — Да как ты смеешь лезть мне в голову, поганый грязнокровка? — ее окончательно накрывает, надламливает по хлипким швам; девушка сбрасывает плед с потертыми львами, бросается на гриффиндорца не с палочкой, с кулаками, а он позволяет. Джонсу ее удары не навредят, но выдохнуть скопившуюся горечь помогут. — Хватит, — одного движения достаточно, чтобы рыжую на диван вернуть, запыхавшуюся, красную, — Прекращай, окей? Всё это — гордость, прямая осанка; всё это — сказки, что в детстве читали родители. Ничего у вас, богатеев, за душой нет. Вы друг друга ненавидите, убиваете при подходящей возможности. Да, я был в твоей голове, я, черт возьми, легилимент, не контролирую свой разум, и мне действительно тебя жаль. Поэтому можешь остаться или можешь уйти, только я-то знаю, что прийти способны и за тобой. Выбирай, бомбочка-Шерил. И Джагхед Джонс выходит из своего трейлера, хлопнув дверью о жестяную раму и набросив на плечи кожанку с выбитыми на ней змеями — в память о том, что семья больше крови. Он выходит, вдыхая свежесть нового, — сумасшедшего — дня, а девчонка-стылая-осень остается одна на продавленном диване среди золотых солнечных лучей. Жаль, что слизеринцы априори предпочитают серебряно-мятный — золото ведь отлично подходит к пылающе-медному