***
Степан который проводил время в пленение, изрядно похудел. Теперь его вещи свисали с него, штаны были подтянуты веревкой. Все то что когда-то было впритык, стало висеть как на старой вешалке. Глаза ввалились, губы стали облезать, хорошо что зубы были все еще на месте, но пять из них начали шататься в разные стороны. Завтрака, обеда и ужина не было, радовались пустой воде, которую давали редко. Требования росли с каждым днём, люди штабелями гибли на тяжелых работах. Тела бросали на специальной территории, да так, чтобы все видели и боялись. Иногда, в середине разгоряченного дня, немцы убивали тех, кто был не способен больше работать, потешались, хлестали плетью тех, кто отставал от других. А тех кто сразу стал неугодным бросали в темные клетки, затем скармливали собакам. Других брали на опыты, в лагере всегда было несколько подразделений, которые следили за пленными. Стояли большие вышки, с которых наблюдали в бинокль. При попытке к побегу, людей тут же вешали на общее обозрение. К слову, бежать было не так просто. Сам лагерь состоял из трех колец. Первое самое большое, через него проходили грузовые машины, на нем как правило все проходили проверку. Второе кольцо, документы не проверяли, но выводили собак, а те обнюхивали всех кто прибыл на территорию. Третье кольцо, место где находились пленные. Ангары, камеры, блоки. Все три кольца, постоянно мониторились с разных сторон, ночью и днём. Стояли прожектора, пулеметы, которые незамедлительно стреляли стоило было совершить шаг в другую сторону. Сегодня день проходил гладко, к счастью никого сегодня не расстреляли на месте. Тесак, лежал на полу в своем ангаре, люди размещались в деревянных коробах, которые стояли в несколько ярусов. Он не разговаривал, не хотел? нет, не могу. На днях, его забирали в медицинский блок, где один докторишка пришел несчастному язык к деснам. Теперь Степан мог лишь мычать, оторвать проклятые нитки не получалась, а даже если то и выходило, его немедленно избивали и делали тоже самое. Молодой человек лишился глаза, теперь он надолго запомнил эту тварь что лишила зрения. Да, фамилию его он знал с самого начала, господин гауптштурмфюрер, по фамилии Бинх, с удовольствием истерзал парня при попытке к бегству. По началу Тесака поймали, затем связали, приковали цепями к стене, где подвесили растянув его как на кресте. Его держали час, после, Степан сбился со счета. Тело изнывало, руки и ноги в том числе шея, быстро устали и налились тяжелым свинцом. Тогда зашел он, маленький человек, подстриженный по моде, зеленые глаза сверкали как у дьявола, в руках он нес набор инструментов, которые раскинул на маленьком столе, перед Тесаком. Бинх, не разговаривал, ему было плевать что будет делать парень, потому и приступил к своему делу. Тонкое лезвие скальпеля, с каждым разом проникал все глубже и глубже, вызывая гортанные крики боли. Бинх резал медленно, снимал небольшими пластами кожу на щеках Степана, проводил острием по его шеи, выпуская небольшими струйками кровь. А после, медленно проник в его переданную камера глаза, заставляя ловким движением повредить радужную оболочку и сам хрусталик. Тесак кричал от боли, чувствовал липкую жидкость, привкус, который оставался на губах. После, когда все было кончено, его отпустили, бросив на пол ангара. Люди, перевязали молодого человека грязными тряпками, кое как остановили кровь, которая сочилась из глазницы, теперь уже пустой. Так, ему удалось выжить после небольшой экзекуции. Говорят бывает еще хуже.***
Их лишили детства, села сожгли, города разрушили и обратили в хаос. Пепел, который кружил по воздуху. Темные леса? бабайки? которыми раньше пугали родители, уже были не так страшны, как лязг входных дверей и вечный вой собак. Множество детский глаз стремились взглянуть на солнце. Они рано повзрослели, потеряв всякую надежду на существование. Вечные крики детей, которые не смолкали ни на минуты. Нет, это не радостный крик, не крик от детского недовольство, не потому что ему не дали игрушку на ночь или же не принесли теплого молока. То был душераздирающий крик, рушивший на части смысл здравого человека. Они больше не смеялись, глаза их были уставшими, красными от слез. Они не держали более обид, ничего не знали. Маленькие пленники Саласпилса. Крики разносились по длинным и темным коридорам бывшего старого госпиталя. Лагерь располагался в Латвии, граничил с Ригой. Все было прекрасно, пока не началась оккупация территорий. Тем временем, в детском лагере, томно, истощенно томились и истязались бедные не в чем не повинные детские души. Божий одуванчик, который не видел свет до конца, должен был погибнуть в этом дыре. Дети, это расходный материал для солдат Вермахта. Им снимали кожу, выкачивали из этих маленьких тел кровь, все для того, чтобы немецкие солдаты продолжали жить. Отрезанная кожа, шла на пересадку офицерам, кровь, перевозилась на фронта, где переливалась нуждающийся. Сколько душ тут было загублено, сколько детей погибло. Возможно, они бы могли стать прекрасными врачами, военными, токарями, много кем, но увы, глазам их суждено было закрыться в этом антисанитарном месте. Где они находились без малейшего ухода и гигиены. К ним никто не подходил, они лежали на грязных простынях, гнил живьем, живые маленькие скелетики, по которым было можно изучать анатомию, вот так! запросто без всякого вскрытия. Они не воевали, они просто погибали в этом месте. Штабелями лежали по коридорам, выкидывались на улицу! их тела их грызли вороны. Маленькие, испытывающие бешеную боль дети! Которым каждый день, предстояло испытать что-то новенькое на себе. Шрамы...шрамы... одни лишь шрамы, которые не залечивались. Совсем маленькие дети, которым не было и года, лежали в кроватях, грязные, некормленные, погибающие от вечных перекачиваний крови. Тех, кто был постарше, брали на опыты, губя их. —Расходники— проговорил немец, открывая шлагбаум перед очередной машиной. Те светлые дни, которые могли пройти в счастье, обернулись для них в темноту. Тела детей сжигали на кострах, засыпали друг на друга в большие ямы. Никто не знает их имен, мало кто знает что будет с каждым ребенком через минуту. Часы шли, бежали минуты, крики не стихали даже по ночам.