Hit the ground

      Бессонная ночь не прошла даром, осталась тупой болью внутри висков. Гарри тяжело вздохнул, наверное, сотый раз за утро и растёр кожу в этих местах пальцами. Его руки были ледяными, и этот холод подарил облегчение. Но ненадолго.       Сегодня, когда солнце было слишком ярким для осени, рвалось сквозь стёкла школьных окон, он корил себя за опрометчивый поступок. Поход в гости к Луи в одиннадцатом часу вечера лишил его привычных часов сна. И хотя было интересно и почти весело возвращаться домой в компании нового соседа, сегодня Гарри испытывал чувство вины. В основном перед собой за сильную головную боль.       И немного перед Луи, который был вчера таким ярким впечатлением для одинокой души Гарри.       Школа напомнила о том, что действительно реально: звуки оживающих коридоров; первые ученики, хлопающие дверцами своих металлических шкафчиков. Понемногу здание наполнялось подростками, а до начала уроков оставалось всё меньше времени.       Гарри потряс головой, выгоняя вчерашнее наваждение: мысли о поздней прогулке в компании интересного парня, больше похожие на сон. Могло ли подобное действительно произойти с ним?       В нише у окна, на привычном месте, где худую сутулую фигуру Гарри было незаметно, если не подойти почти вплотную, всё казалось ненастоящим. Реальна была лишь школа, день за днём повторяющаяся рутина занятий и пустых взглядов, которые всегда скользили мимо Гарри и сквозь него.       Он невидимка, и мог ли кто-то вроде Луи заметить его?       Этот вопрос занимал Гарри с тех самых пор, как он впервые заговорил с новыми соседями. Волшебные слова Джей о том, что у её сына может появиться друг здесь, намертво въелись в кости. Мерное течение дней только подтверждало, что в жизни Гарри что-то начинало меняться. Он прислушивался к миру, вглядывался в него и чувствовал надвигающиеся перемены.       Вот и сейчас толпа в коридоре лилась нестройными волнами. С первого взгляда могло показаться, что всё как обычно: тот же нестройный хаос движущихся по собственным траекториям тел. Но они торопились, Гарри скорее чувствовал это кожей, чем слышал. Бонус многолетней невидимости: когда ты не участвуешь в жизни, то можешь внимательнее наблюдать её со стороны. Замечаешь больше.       Сегодня Гарри видел линии возбуждения и беспокойства между учениками. И, не отдавая отчёта себе в этом, на уровне подсознания знал, в чём причина.       — Уже видел новенького? — бормотал кто-то за углом ниши, в которой примостился Гарри. Он не оказался удивлён новостью.       — Нет, а ты?       — И я нет, но говорят…       Говорили многое. Гарри не знал Луи достаточно хорошо, но мог с уверенностью отсеять большую часть того, о чём говорили.       Уроки прерывали нестройный поток историй, но лишь на краткое время. Стоило перерыву начаться, и истории возобновлялись. От них невозможно было скрыться, как бы Гарри ни пытался, как бы ни прятался в тех местах, где привык. Обрывки рассказов достигали его ушей, ползли за ним привязанными к щиколоткам алыми нитями.       Он всё думал о Луи. Виной тому большей частью были разговоры вокруг. И только в самой глубине души, где темно и сухо, куда Гарри заглядывал реже всего, он мог признаться: было ещё что-то. Неизгладимое впечатление, которое произвёл на него этот открытый к дружбе, светлый и взрослый мальчик.       Когда почти к концу учебного дня Гарри всё же столкнулся с виновником всех услышанных им разговоров, он не задумываясь свернул за угол до того, как прищуренные в улыбке глаза Луи смогли бы узнать его в толпе.       Удивительно, что они не встретились раньше в пересечении школьных коридоров. Гарри мог признаться себе, что ждал этой встречи так же сильно, как и надеялся, что она вовсе не наступит. И теперь он прятался от ищущего взгляда своего нового знакомого, потому что не чувствовал за собой права подойти и поздороваться.       Школьная жизнь навешивала много ярлыков, ставила каждого на ту ступень, которая ему положена. Гарри знал свою принадлежность, но был ещё не до конца уверен в принадлежности Луи в иерархии юности. Хотя по первым внешним признакам казалось, что новый приятель стоял много выше самого Гарри.       Поэтому он замер за углом, а Луи прошёл мимо.

❊ ❊ ❊

      День приближался к своему окончанию, но для Гарри было ещё время, чтобы дышать без страха: мама возвращалась с работы гораздо позже, когда он затухал окончательно, а на смену зажигались электрические огни фонарей. С ней возвращалось напряжение, туго обматывая кости Гарри ржавой проволокой. Но до этого момента ещё было несколько свободных, относительно спокойных часов.       Школьное утро закончилось, плавно перетекло в середину рабочего дня. Взрослые пока были заняты, в то время как их дети постепенно освобождались от ежедневных обязанностей. Сегодня Гарри не хотел тащиться на свалку и искать там что-нибудь интересное. Отчасти дело было в радионяне, которая заняла половину его стола и ждала новой жизни или окончательной смерти в пальцах Гарри. Отчасти — в Луи.       Мысли о нём мешали спать и без того тревожными ночами. Разговоры, множащиеся в школе, — думать. Казалось, в жизнь Гарри проник какой-то яд, отравляя её всё сильнее, делая абсолютно не похожей на прежнюю. Его становилось всё больше день ото дня, и симптомы крепчали.       Не пытаясь обмануть себя, Гарри дал этому яду имя. И вовсе не собирался от него избавляться.       По правде, Луи внёс не только смуту и раздор во всегда спокойное и прохладное сердце Гарри. Знакомство с ним также родило в душе некий трепет. Тот ощущался приятно и свежо, особенно на фоне чувств, к которым привык Гарри за недолгую и не слишком радостную жизнь.       Но всё это было смутно и неопределённо, роилось где-то в сознании облаком жужжащих, словно пчёлы, неясных мыслей и отказывалось формироваться в чёткое определение. Гарри после нескольких разговоров с Луи так и не мог дать определения их отношениям.       Возможно, они были всё такими же незнакомцами. И ничего не следовало из этих приятных и тревожных столкновений.       А возможно, слова Луи о том, что Гарри мог бы стать его другом, не были лишь звуком.       И всё же он прошёл мимо, всё так же наступая на промёрзшие листья и не поднимая головы. Луи стоял согнувшись у припаркованного на обочине автомобиля и что-то искал в салоне. Шаг, ещё один. Гарри поравнялся с ним и спустя миг стал отдаляться. В сердце что-то скрипнуло, словно соскочила давно натянутая проржавевшая пружина, что и так давно должна была лопнуть.       — Эй, мастер!       Голос Луи донёсся до него вместе с шорохом ветра в кронах полуголых деревьев. Гарри не вздрогнул, хотя очень этого хотел. Всё тело свело от незнакомого желания не спрятаться и оказаться подальше, а обернуться. Взглянуть собеседнику в глаза.       — Привет, — проронил он. И перешёл на другую сторону дороги к Луи.       — Послушай, а в какой школе ты учишься?       Луи распрямился и прямо посмотрел на него. Вопрос был настойчивым и нелюбезным: Гарри ждал, что, по правилам приличия малознакомых людей, они поговорят о погоде. Хотя бы для начала. Странно было то, что его вовсе не испугал напор и прямолинейность. На вопрос захотелось ответить.       — В старшей школе Гамильтон. Это единственная школа в городе, — сказал Гарри то, что само собой разумелось, но Луи этого почему-то не знал.       Голубые глаза прищурились, собрав на коже сеточку из мелких морщинок. Порыв осеннего ветра вновь зашумел листьями, больно укусил Гарри за щёки и пальцы рук.       — Я перешёл в эту школу, в выпускной класс, — тон Луи не был сердитым, но и легкомысленным, к какому привык Гарри, его тоже нельзя было назвать. Однако в следующих словах уже чувствовался привкус яда. — Естественно, ведь, как ты правильно подметил, это единственная школа в городе.       На сером небе уже не было бликов солнечных лучей. Лишь беспросветный мышиный цвет, как отражение всей той тоски, что наполняет маленькие английские города осенью. Невольно Гарри всегда поддавался отчаянию природы. Сегодняшний день не стал исключением, а прохладный тон Луи лишь дополнил и углубил его.       Молчание длилось недолго; Гарри нечего было ответить, потому что вопроса Луи не задавал. Но вдруг заговорил сам, задушив начавшее было возрастать напряжение между ними.       — Если мы с тобой ходим в одну школу, то как так получилось, что за весь сегодняшний день ни разу не столкнулись? — он помолчал в нерешительности, поджав тонкие бледные губы, и добавил: — Я бы хотел стать твоим другом, но если это напрягает…       Всё вдруг стало понятнее. Рой жужжащих пчёл в голове осел, и Гарри увидел то, что заставило Луи перестать быть собой — улыбчивым и дружелюбным.       — Я рад! — перебил его Гарри. — Я рад стать твоим другом.       Решение держаться подальше, такое верное в свете электрических ламп школьных коридоров, здесь, под мутным светом дня, казалось глупее некуда. Гарри сожалел, что не нашёл в себе храбрости подойти и поздороваться.       Видимо, эти мысли отразились на его лице светом. Луи прерывисто вздохнул, этим будто отрезав лишнее беспокойство внутри себя. Лицо его становилось всё светлее и светлее от юношеской улыбки, прятавшейся в уголках губ и глаз. Гарри не мог ей сопротивляться и улыбнулся тоже.       Ни один из них не задался вопросом, почему построить эту дружбу казалось таким существенным. Но каждый поддавался внутреннему импульсу, противоречащему любому поводу рассудка.       Гарри вдруг вытянул руку, не понимая, чем руководствуется, но отчаянно желая этого. Луи её пожал всё с той же радостной улыбкой, абсолютно не понимая, что происходит между ними. Но что-то происходило. Это было безусловно.       — Ты так поздно возвращаешься из школы?       После тёплого прикосновения пальцев Луи в ладони остался холодок. Ветер вновь куснул кожу, и Гарри поёжился сильнее прежнего. Ему не хотелось признаваться, что он всегда ходит пешком до самого дома, игнорируя школьный автобус. И по утрам тоже. Поэтому он просто неопределённо пожал плечами.       — Может, мне стоит подвозить тебя? — как бы у самого себя спросил его новый друг и глянул на Гарри с безобидной хитростью в глазах. — Вдвоём нам будет веселее ездить в школу и возвращаться из неё.       Только теперь автомобиль, у которого они замерли с разговором, привлёк внимание Гарри. Он был далеко не новый, не самого приятного серого цвета. Оглядев машину, Гарри пришёл к выводу, что Луи она вовсе не подходит.       — Знаешь, может быть, когда станет холоднее?       Причина отказаться пришла в голову по щелчку пальцев, даже не пришлось выдумывать что-то серьёзнее. Гарри почему-то был уверен, что Луи поймёт его. Он взглянул вверх, на пасмурное, будто бы полное нерассыпанного снега, небо, а потом на своего нового друга.       — Я очень люблю гулять.       Луи тоже кинул взгляд вверх. Мгновение он всматривался в высокую печальную пустоту и вдруг что-то увидел там. Возможно, посмотрел на мир глазами Гарри. Тишина его голоса поражала, когда он произнёс:       — Ведь ты абсолютно прав. Идём, я провожу тебя.       Отказаться не было сил. Лишь жгучее неясное желание согласиться.

❊ ❊ ❊

      Компания Луи, который провожал его до самой двери, надолго осталась внутри Гарри лёгкостью и хорошим настроением. Она осела, улеглась по дну его души слоем сладкой сахарной пудры. Невесомой, но осязаемой на вкус.       Сам не замечая того Гарри улыбался весь вечер. Его ужин не испортило непрожаренное с кровью мясо, которое мама готовила, кажется, только чтобы досадить ему. Вместо этого был крепкий чай и несколько давно лежавших в его столе конфет. Таймер внутри груди не тикал с каждой прошедшей секундой, приближая приход матери.       Гарри думать о ней забыл.       Вместо этого его мысли постоянно возвращались к восторженным вопросам Луи об их маленьком городке, расспросах о школе и, в частности, о самом Гарри. Пальцы ловко, без участия сознания раскручивали старую радионяню с пятном краски на корпусе. Отвёртки Джо оказались подходящими, и прибор, поскрежетав и поупиравшись, всё-таки сдался.       Небо и горизонт весь день были одного и того же цвета мутной воды. Сколько бы раз Гарри ни взглядывал в окно, он видел всё тот же типичный для этой поры осени английский свет. Никакого разрушающего холод солнца, какое было утром. Но когда свет стал почти незаметно темнеть, чуть сгущаясь, внизу хлопнула входная дверь. Вопреки привычкам Гарри не вздрогнул, плечи его не опустились, как бывало раньше.       Он не заметил возвращения мамы домой, потому что этот момент совпал с озарением. С чудом, как ему самому показалось.       Корпус радионяни распался на две крупные части, оголив механические внутренности. В их хитрых бескровных сплетениях виднелось то, что Гарри искал давно и безуспешно среди различного хлама. Он разбирал и разбирал все приносимые с городской свалки приборы и вот наконец нашёл то, ради чего делал это всё.       Между двумя пластиковыми штырями была зажата маленькая пружинка. Её ещё предстояло достать, не сломав, и измерить. Но почему-то, даже просто глядя на неё, Гарри был уверен: та самая. Подойдёт. А значит, он наконец сможет починить вещь, принадлежавшую его отцу.       Волнение, охватившее Гарри при этой мысли, ударило пульсацией в кончики пальцев. Руки ослабели и затряслись. Чтобы не испортить эту долгожданную деталь, он отодвинул располовиненную радионяню дальше от себя, за круг жёлтого света настольной лампы. Пружина сверкнула из тени, поймав блик.       На лестнице послышались шаги, и Гарри инстинктивно притих. Мама заглянула в его комнату. В тишине вилась пыль, потревоженная сквозняком открытой двери. Послышался тяжёлый вздох.       — Добрый вечер, мам, — поздоровался Гарри, не оборачиваясь.       Не считая нужным отвечать, Энн удалилась. Тихо щёлкнула дверь.       Гарри откинулся на спинку стула и с пустотой в глазах уставился в окно. Сегодня мама была спокойна, внутренние демоны крепко спали в её душе. Гарри не мог не любить подобные вечера: Энн оставалась внизу до поздней ночи и предпочитала игнорировать тот факт, что у неё есть сын. Материнское безразличие Гарри научился ценить.       На плечах всё ещё оставались едва заметные синие пятнышки: хватка её пальцев проходила долго. В них обычно сосредотачивалась вся сила боли, что выпала на её долю. Гарри искренне жалел маму.       Ход собственных мыслей вновь натолкнул взгляд на радионяню. Гарри потёр лоб холодными пальцами и подался вперёд: ему до боли и дрожи хотелось, чтобы пружинка подошла. И этого же он боялся.       В самом низу стола между ножкой и стеной был спрятан свёрток. В любой другой день Гарри не посмел бы достать его, пока мама внизу, гремит посудой и курит очередную терпкую сигарету. Но сегодня был тот день, когда она не замечала сына. Долг был выполнен: Энн заглянула в комнату и теперь, скорее всего, не вспомнит о Гарри до завтрашнего утра.       В шелестящем пергаменте кремового цвета хранилась та единственная вещь, что осталась от папы. Старый диктофон. Он был сломан: не включался и, к огромному сожалению Гарри, не открывался. Пытаться достать кассету силой было слишком рискованно.       Теперь же, когда у него появилась нужная пружинка, он обязательно попробует вновь. В груди всё ещё оставалось тепло от общения с Луи. Видимо, именно оно вселило в Гарри столько энтузиазма.       Отвёртки Джо пришлись как нельзя кстати. Гарри вытащил самую маленькую, перевернул диктофон, шелестя пергаментом. В его комнате кроме этих звуков было слышно лишь маму, подогревающую себе ужин в кухне внизу.       Но вдруг привычная атмосфера нарушилась. Стук в окно испугал Гарри: холод прострелил позвоночник, и отвёртка выпала на стол, ударившись металлическим кончиком о деревянную столешницу. Создавая ещё один громкий звук.       За стеклом стемнело. Мутный свет загустел до состояния плотных чернил.       Какое-то внутреннее наитие победило страх. Гарри поднялся с места, бесшумно отодвинув стул по полу, и прошёл к окну. За ним едва угадывался силуэт. А так как других приятелей у Гарри не было и никто бы, кроме Луи, не мог наведаться к нему, сомнений не осталось.       — Привет вновь, — шепнул он, когда рама была поднята. В комнату ворвался вихрь холодного осеннего воздуха, и пальцы, сжимающие белую раму, тут же заледенели.       — Привет.       Луи стоял на коленях на выступе крыши и держался руками за карниз. И хотя вся его поза отдавала спокойствием и уверенностью, Гарри всё равно схватил пальцами рукав лёгкой куртки и втащил своего нового друга внутрь. В окно.       Вместе с этим движением у него появилось ощущение, что он втаскивает нечто огромное в свою жизнь.       Плохое или хорошее — это ещё предстояло выяснить.