Крик сквозь стекло

У меня почему-то никогда не получалось вспомнить всё, что происходило с моим предшественником полностью. Лишь отрывки из моей прошлой жизни, что же говорить, раз я так часто менял свое тело, значит, на то была и есть какая-то причина. Многие страны заводили свои семьи и успевали вырастить наследника, который заменил бы их в будущем, у некоторых было даже несколько детей. Но в моем случае это случилось лишь единожды. Я был сыном Советского Союза, но у меня, как я знаю, был предшественник, который только успел переродиться в УССР, тогда ему было около семнадцати. Он не захотел подписывать документы, об объединении с РСФСР и другими странами, он и так был под меткой России и хотел от нее избавиться. Он всегда просил называть его человеческим именем, но эту просьбу никто и никогда не выполнял. Все считали, что раз тебя окрестили таким именем, то носи его с гордостью и не придумывай ничего другого. Мой предшественник боролся около двух лет, он пытался наладить происходящее в стране, но это было крайне сложно. Страна досталась ему уже в таком состоянии, с будущей войной, революциями, переворотами, смертями и так далее. Я даже боюсь представить, насколько ему было больно физически и душевно. Но, как мне рассказывали другие страны, он всегда улыбался и пытался помочь кому-то. Я считаю себя приёмным, мне так легче живётся. Я так же, как и он, явился на этот свет с меткой России. Я не был против, потому что я был младенцем и мало что понимал. Я появился вместе с остальными ребятами, они тоже были малютками. Мы росли очень быстро, иногда останавливаясь в одном возрасте на несколько месяцев или лет. Это происходило по нашему желанию, но и зависело от опекуна. Которым был Советский Союз. Чаще всего я веселился, потому что первые годы не знал, что такое горе. Об этом хорошо позаботился СССР. Но это длилось не долго, пока я впервые не почувствовал боль. Это произошло в 30-м году. Когда я начал голодать. Под моими глазами появились синяки от недосыпа и боли. Кажется, мне было около восьми, и я не понимал, почему отец запирал меня и моего брата в подвале на целый день, не смотря на то, сильно ли мы провинились, и провинились ли мы вообще. Когда закончилось голодание, то я надеялся, что боль прекратится, и начал заново ему доверять. Тогда мне было одиннадцать, я был самым страшим из всех пятнадцати детей, хоть и не самым высоким. Я хорошо общался со всеми ребятами из своей семьи, они все делились тем, что происходило с ними в прошлых жизнях, а я молчал. Ведь не мог ничего сказать. Я давно не понимал, почему отец иногда уходил в запои и Россия запирал нас в комнате и шёл к отцу, не боясь его. Мне было приятно ощущать, что рядом есть человек, который защитит тебя в нужный момент и просто поддержит. В эти времена я чувствовал большое уважение к России и теплоту. Но я всё равно отпирал дверь шпилькой Белки и тащил его назад в комнату и уже отец тащил меня за стол пить, вместо России. В это время он обычно был до жути злым. Как прямо сейчас. Мы опять заперлись в комнате, младшие попрятались под кровати. Сейчас мне пятнадцать, СССР не хочет, чтобы я становился старше и самостоятельнее, поэтому мне проходится расти, как обычный человек. Я сижу у двери, прижимая ее своим телом, возле меня уселась Беларусь, которой сейчас тринадцать. Я глажу её по головке и шепчу, что все будет хорошо, все остальные тоже стали подвигаться ко мне, так нам было веселее. Если бы я даже захотел их всех обнять, то у меня бы это просто не получилось. Как же можно обнять тринадцать человек? Россия стоит у стены с другого бока, сейчас ему шестнадцать, он свободен от отца и растёт по своему желанию. Ничего, когда отец протрезвеет, я стану старше. По его лицу ничего не читается, лишь только готовность выйти к отцу и покончить с этим. Он мимолётно посмотрел на меня и отошёл от стены, я отрицательно покачал головой, он это увидел. — Разойдитесь, — тихо прошептал он. Ребята знали, что дальше будет, и начали расходиться, лишь Казахстан и Эстония посмотрели ему в глаза, прося не идти и переждать здесь. Но он опять захотел погеройствовать. Я встал возле двери, скрестив руки на груди. — Ты опять? — с презрением спросил он. Я кивнул, он прекрасно знал, что будет дальше. Хоть пьянки отца и были редкостью, за дверь всегда выходил я, иногда это удавалось России. — Сейчас нету смысла выходить, он тихо пьёт себе! Дверь не выламывает. Зачем идти? Ты лишь попадёшь под его горячую руку, — я подошёл к нему и пронзительно посмотрел в глаза. Он лишь тихо хмыкнул и оттолкнул меня в сторону. Я был гораздо ниже его, разница тринадцать сантиметров в росте, это много, что же говорить, я был ниже не всех, а всего лишь России с Казахстана и, естественно, отца. Россия любил подшучивать надо мной, но я старался не обращать внимание и шутить с ним. Но он решил пошутить сейчас. — Он тебя сметёт одним ударом, при твоем росте, если даже я тебя, легко толкнув, отбросил так далеко, — он сдерживал смех. — Шмакодявка, — он прикрыл рот рукой, чтобы его смех не было слышно. Я оскалился и проигнорировал его, отпер дверь, пока Россия смеялся себе под нос над своей гениальной шуткой. Я быстро закрыл дверь на ключ, успевая заметить его серьезное лицо и руку, которую он хотел протянуть, что бы остановить дверь. Я слегка улыбнулся сам себе. — Открой, ты, тупоголовый! Он сейчас тебя убьет! Мне же он ничего не сделает, хватить выставлять из себя героя! Открой! — горланил он и бил кулаками по двери. — Тихо ты, не пугай остальных! Я тебе не открою, я привык к тому, что он меня бьет, это его успокаивает. Не волнуйся, всё будет в порядке. Я уведу его из дома, подальше. — Открой! Открой дверь! — продолжал кричать он, а я пошел на первый этаж, на кухню. — Привет, пап, — я тихо поздоровался с ним, оставаясь на лестнице. Он отпил из бутылки и перевёл свой пьяный взгляд куда-то рядом со мной. Он прищурил глаза. — Ты чего своего отца так тихо приветст… приветствуешь? — начал заливать он. — Привет, отец! — более громко сказал я, все еще оставаясь на лестнице. — Иди сюда, выпьешь со мной! — он начал наливать из бутылки водку в стакан. Я тихо подошёл и сел напротив него. Я боялся сделать что-то не так, не хотел его разозлить. Поэтому чокнулся с ним и выпил все содержимое в стакане, горькая жидкость пекла моё горло. Как же это всё странно, обычно отец начинал меня бить и приглашал за стол только Россию. — Россия… — тихо сказал он, а потом долго и пристально посмотрел мне в глаза. — УССР? — он встал из-за стола и подошел ко мне, я не успел среагировать, как получил пощечину и оказался на полу. — Ты посмел пить со мной за одним столом? Куда ты дел Россию, моего старшего сына? Ты пришел мне отомстить? За то, что я убил тебя? — он шатаясь подошёл к стене и взял ружьё. У меня сжалось сердце. Про что он говорит? Я умер? Наверное, он перепутал меня с Россией, я был одет в его рубашку, первое что попалось под руку после сна. Но про УССР? Я не мог думать четко, я пополз к выходу. Он заметил это и, когда я хотел встать, прижал меня к полу своей ногой. Я больно ударился лицом, разбив себе губу, я почувствовал солоноватый привкус крови. — Куда собрался? — крикнул он. В ответ я промолчал, — Я тебя пристрелю, скотина. Пристрелил один раз, пристрелю другой. Я не понимал, про что он говорил. — Выходи на улицу! — проорал он, держа меня на прицеле. Я встал, держа руки за головой. Он открыл дверь ногой, я пошёл вперёд. Уже была ночь, рядом с нами никто не жил, поэтому шанс того, что меня кто-то спасет, был настолько мал, что я даже на это не надеялся. Мы шли уже около пяти минут, с меня стекал пот, а моего отца перестало шатать. Если бы не запах водки, тогда было бы сложно догадаться, что он пьян. — Пап, это я, Украина, — тихо сказал я, повернув голову и взглянув на него. Он всё ещё держал меня на прицеле. Как забавно. Он готов меня убить. Я был прав насчёт того, что отец спокоен и не надо его трогать, зря пошёл, захотеть погеройствовать перед ним. Мне иногда не удавалось открыть двери и Россия спокойно пил с отцом, душевно разговаривая. Когда же выходил я, то он срывался и бросал в меня разные вещи или просто бил. Обычно я выбегал на улицу и прятался в домике на дереве, он пытался меня достать, так и засыпая возле дерева. Тогда я спускался, укрывал его пледом из домика и подкладывал подушку, разжигал огонь и сидел рядом с ним. По моему приходу ребята спали, а Россия сидел у двери, ожидая моего возвращения. Но это было тогда. Сейчас СССР нахмурился и опустил ружьё. Я повернулся к нему лицом, все еще держа руки над головой. — Это ты, приёмыш, опять вышел защищать малышню от меня. А я-то думал, что развеселюсь, — он ударил меня ружьём в грудь, я согнулся и начал хватать воздух ртом. — Все ты опять портишь, — он продолжал бить меня, пока я не лёг на траву и не отключился.