Видовая принадлежность

      «Неназываемый», — так он говорил про себя.       Фуфелшмерц.       Или не говорил. Нельзя утверждать, что ты понимаешь поток мыслей гения — гения, в голове которого ржавчина колёсиков споткнулась об утконосьи лапки.       Перри пробегал мимо, мельтешил фоновым персонажем везде, шептал на ухо: «Ррр». Проще было бы, говори он человеческим языком.       Китайским диалектом, пушту, клингонским или санскритом. Но его голос всегда звучал как одно и тоже: «Ррр».       Фуфелшмерц прогонял это через множество переводчиков. Через свой мозг и через недра интернета.       Ти-ши-на была ему ответом.       Нестабильность собственного разума: «Мать не пришла на моё рождение, дочь поёт с какой-то девчонкой из Бронкса».       Равно = недоверчивость самому себе.       Фуфелшмерц притормаживает. Ему нетрудно задуматься о чём угодно.       (Кому бы он доверил себя и свой разум, осыпающийся чешуйками ржавчины?)       В тишине он слышит хлюпанье/цоканье утконосьих лапок. И, глядя на кольцо на правой руке, жмёт кнопку — ему правда похер, что она делает. Пусть даже это самоуничтожение, заложенное в любом изобретении (даже если это кофеварка в офисе секретарши).       Он никогда не будет один.       Перри трогает свою шляпу, сомневась, стоит ли её снимать. Пока всё еще непонятно, что случилось.       Может ли он побыть один — или же требуется присмотреть за Фуфелшмерцем, чьё столь дико русифицированное имя накрепко впечаталось в память.       Перри сворачивается клубком, он всё-таки всего лишь утконос.       Ядовитые шпоры на задних лапах ждут.       Ни один из них никогда не почувствует одиночества.       Любовь выше видовой принадлежности.