Сборник странных сказок

***

Они сидели в парке. Весеннее солнце растекалось алмазно-плавленным золотом по асфальту и яркими бликами — по мелькающим то тут, то там лужам; отдельные лучи путались в ее волосах. Игриво целуя щеки, ветер прятался в набирающей силу зелени просыпающихся деревьев, выглядывал на секунду-другую, шелестел страницами открытой книги на ее коленях и вновь исчезал, будто и нет никого-ничего. Привиделось, с кем не бывает. Она натянуто улыбается и теребит подвеску на темном шнурке, привязанную к ремешку по-ночному синей сумки. Крест Бригитты для путешественников, желающих вернуться домой, — не кот начхал. — …когда-нибудь я обязательно стану собой. Настоящей-настоящей, без всяких там оговорок. Буду читать в день по десятку-другому страниц из любимых/незнакомых книг, буду гулять по часам положенным и питаться правильно, по своему, конечно же, разумению. Научусь варить то самое вино из одуванчиков, играть на африканской калимбе, наблюдать за полетом несущих на крыльях своих рассвет птиц и разбираться в людских эмоциях по движению губ и тени. Если получится… Наверное, даже исправлю почерк, перестану бояться стоматологов и стану коллекционером: сухих трав, печенья, цветастых и выцветших открыток, мелких камней, милых людей и перьев, что найду где-нибудь под морским приливом. Если получится… Сложу когда-нибудь из стеклышек и облаков два дорогих сердцу слова: «любовь» и «дом» — прошепчу их дождю, темноте и всему тому, что останется за плечом, когда закончится лето. Уложу под подушку, уберегу. Если получится… Получится? Спрашивает. Он слушает — внимательно-внимательно, серьезно, даже голову к плечу слегка склонив — а потом вдруг начинает тихо смеяться. Ей чудится ночное шуршание крыльев совы, шепот неокрепшей листвы и мягкий шелест его непонимания. Так иногда смеются волшебники-дети — над вещами, которые кажутся взрослым безумно важными, но только лишь потому, что последние их придумали сами. Графики, числа, бумажки, сроки. Никому не захочется расставаться с любимыми игрушками? Ведь это так тяжело… Он быстро берет себя в руки и, доброжелательно-виновато улыбнувшись, говорит: — А зачем что-то должно «получаться», если оно уже и так есть? Ты можешь все это видеть, замечать. И говорить об этом можешь, мечтать. И на звезды полночи смотришь, и в полях-лесах по лету цветы неизвестные собираешь. И даже мысленно краски радуги на бумагу и буквы переносишь, такая молодец… И не спорь, пожалуйста, что все — мелочи, мы оба знаем, что это не так. Что же до остального, — он задумывается ненадолго, пока она растерянно смотрит на свои руки, не ожидав протеста (и как прознать успел обо всем столько?), и зачем-то лезет в свой рюкзак, такой же кофейный, как и его глаза. В такую же мелкую крапинку. Покопавшись немного, достает потертую книжку в твердой обложке. Имя ее с загадочным видом прячет, словно святыню, но почти сразу меж страниц находит тонкий-тонкий стебелек ромашки и протягивает его ей. — Держи, — говорит. — Как пользоваться, знаешь. Только вместо «любит — не любит» подставь нужный ответ. И не забывай, что лепестков девять. Вперед! Решение всех проблем в твоих руках. Ромашка пахнет книжной пылью и почему-то — чабрецом. Он ободряюще похлопывает ее по руке, поднимается и уходит. Растворяется в медово-солнечном свете, строго говоря. Стало быть, вернулся домой. И ей, в общем-то, тоже уже пора. На следующее утро она просыпается раньше будильника, а цветок, оставленный на столе у окна, оживает и снова пахнет собой. А ближе к обеду она звонит сестре и вдруг совершенно бесстрашно соглашается присмотреть за ее собакой на время отпуска. Все обязательно получится. Теперь она это точно знает. Ведь так заверила ромашка, начатая с нужного слова… Иначе и быть не может.