Сборник странных сказок

***

Забыла. Вот так банально, бесхитростно и просто. Иных объяснений нет. Впрочем, я сам дурак, напридумывал непонятно чего, окрыленный собственной воображаемой исключительностью. Должен был догадаться, что с ней все привычные понятия летят в бездну водоплавающих чертей и еще дальше. Забыла. И соленые брызги кипящих волн, и игристую пену, и блики на вечно неспокойной глади, и ворох ракушек. И даже свой хвост, которым когда-то так ловко разрезала морскую призрачную прозрачность. Из-за него, грешного, и познакомились, в общем… Спрашивал как-то: «А как же мечты косящих под сирен? Пучины роковые, прекрасные принцы горстями в воду от сладких речей да песен, танцы с рыбками, все дела…» Смотрела удивленно, смеялась. Говорила, что у меня забавные шутки и богатое воображение, просила новую сказку на ночь. Сказку, блин. То, что я рассказывал ей про нее же, ее почему-то вдруг совершенно перестало волновать. Ни в хорошем смысле, ни в плохом. Просто слушала, как сочиняющего опусы на коленке писаку. Раньше еще как-то находил в постели блестящие чешуйки, к причалу ездили раз в дня три, минимум, просила. Потом раз в неделю. А однажды, не так давно, вдруг буднично поинтересовалась: «Почему бы не в парк аттракционов, например?» Так восхитительно и смешно, что рыдать хочется. Это в детских рассказах о русалках всегда своеобразный хэппи-энд. Либо красавец-принц, либо свободная от всех социальных обязательств разом морская пена — по-моему это вообще космос отдельный, а не мечта. В нашей же истории все было куда банальнее: «…и встретились два одиночества». В смысле задрот-сказочник, прячущийся от дикого несуразного мира за личиной графического дизайнера, и оживший миф древности в виде невероятной красоты ундины, которую настолько запарили рыболовные крючки да сети в волосах, сотни несостоявшихся утопленников к завтраку, ищущих страстных объятий и голосов вымерших еще лет 500 назад на другом краю мира настоящих сирен («Вы, люди, вообще ничего в родовом устройстве нашего брата не смыслите, а на глупости все равно нарываетесь!»), что она была рада просто поговорить… Бытовой, можно сказать, сюрреализм. Мы и поговорили. В один умеренно-прекрасный летний вечер, когда я с бутылкой настойки наперевес тоскливо-поплывшим взглядом провожал закатное солнце — в небе и исчезнувшее кольцо несбывшейся свадьбы — в открытом море. Моя русалка как раз всплывала на поверхность, чтобы волосы почистить, и уж точно не ожидала злобно получить человеческой побрякушкой в лоб. Разнообразие, конечно, кто бы спорил, но… Тогда я списал все на неведомую белочку. Ну мало ли. Не пью же обычно совсем, а тут редкий повод, может, мозг от шока и спасовал? Когда днем позже в поисках оброненного-потерянного телефона пришел к берегу уже на трезвую голову и у меня почти тактично поинтересовались, на кой ляд морскому чудищу местного розлива мобильник, грохнуться в обморок от ужаса мне не дали только врожденное любопытство и вспыхнувшая от стыда рожа после туманных воспоминаний о последствиях зеленого змия. Хотя еще, пожалуй, желание вернуть рабочую технику, в которой одни контакты с моей-то памятью на вес золота… В общем, еще поговорили. Потом еще и еще. Она пыталась разобраться, зачем люди так старательно лезут головой в глубину (и не только в буквальном смысле — много чего на берегу доводилось слышать), носят дурацкие тряпки, стесняющие каждое движение, и курят ужасно пахнущие сушеные водоросли в трубочках. На большинство ее вопросов внятных ответов у меня, ясное дело, не было, зато неожиданно для себя я осознал, что если закрыть глаза на внушительный рыбий хвост, передо мной восседала мини-версия Афродиты с картин эпохи Возрождения, хорошо если волосами прикрыта. Иногда. Ей-то, понятно, наши человеческие социальные нормы были до глубокой фени, так что моральные рамки мне пришлось выставлять себе самому, руководствуясь сугубо личными высокими идеалами платонической любви: трогать нельзя, зато можно одновременно удовлетворять чувство прекрасного и трепаться вволю с вполне благодатным, как оказалось, собеседником. Поцелуй случился спонтанно и скорее тоже из любопытства, чем по горячей страсти. Ее губы сильно отдавали солью, а мои, она сказала, шоколадом и табаком. То, как я таскал ей сладости и курил в сторонке, отдельная душещипательная история, завязанная на восхитительно сыгранном просящем взгляде, вьющем из меня веревки… Летний недороман плавно перешел в недороман осенний. Отсутствие знаний о мире друг друга вполне благостно скрещивалось с жаждой познания. Мне так, во всяком случае, казалось. В конце октября, продутый насквозь влажными и яростными морскими ветрами, я слег с острым фарингитом почти на две недели. А когда вернулся, нашел ее сидящей на прибрежных валунах. Продрогшую, злую, голую и… с ногами. До сих пор не знаю, как ей удалось это провернуть, но вопреки всем сказаниям о несчастной любви, голос при ней остался. И любопытство — тоже. «Ты грозился свой мир показать? Вот и показывай. Поброжу с тобой немного, потом вернусь в море». Прошло несколько месяцев. Прекрасных, конечно, занимательных, но замороченных. Смутно подозреваю, что меня еще и околдовали довеском, ибо восприятие времени, и без того не шикарное, как-то особенно сильно покачнулось, да и в воспоминаниях словно не хватает каких-то отрезков-кусочков… Было весело, интересно и как-то уж чересчур приятно и хорошо. Неладное я почуял ближе к новому году, когда она перестала сравнивать и рассказывать о бесконечностях глубины. За-бы-ла. Очухался внезапно. Обиде и тоске по этому поводу я удивился, пожалуй, не меньше, чем вообще факту наличия в нашем привычном мире еще одного вида разумных существ. Даже слишком разумных… Но в этот раз вопросы — как наводящие, так и прямые — ни к чему не привели. Она беспомощно злилась, растерянно пожимала плечами, уверенная, что была в моей реальности и квартире всегда и что «Шутки заходят слишком далеко». В какой-то момент я поймал себя на щекотливой мысли: прекрасная во всех смыслах леди в наполненной творческим хаосом и отшельничеством жизни отдельно взятого меня, скорее веселая подруга, чем горячо возлюбленная… Но смутно думается мне, предложи я ей попробовать нечто новое — согласилась бы, не задумываясь. Ужаснулся своему слишком человеческому практицизму, в закрытой ванной влепил себе по роже и забил тревогу по-настоящему. Все-таки сказки — сказками, а суровую реальность с ее паспортами, полицейскими и нежно любимыми друзьями да родственниками никто не отменял. При желании если не все, то многое, в общем и целом, исправимо, но меня не покидало двоякое ощущение, что происходит нечто непозволительное с точки зрения неведомых вселенских законов. Знать бы еще, каких… Сказал: «Едем на море. С палаткой, костром и сосисками на ветках». Подумал: «Клин клином?» Худо-бедно сообразил не слишком завиральную аргументацию про «в жизни надо попробовать все!» Поворчала за холодную землю и шило в моей заднице. Но согласилась. Морозились двое суток. Старательно делал вид, что наслаждаюсь пейзажами. К вечеру третьего дня она пропала. Я отвернулся буквально на минуту — полез в палатку за фотоаппаратом — и все. Приплыли. Конец. Финита ля комедия. Тьфу. Ходил долго вдоль берега, звал, ругался пьяным сапожником, не зная, то ли обрадоваться, то ли испугаться. Упасть в любезно распахнутые объятиях экзистенциального (и еще черт знает какого) кризиса не дал шумный плеск воды и яростное шипение, последовавшее за ним. — Идиоты-ы-ы-ы… Подумал: «Вот уж точно… Стоп, что?!» Обернулся, увидел в воде голову воистину колоритного персонажа: орлиный нос, раскосые синие глаза, мечущие невидимые молнии, кустистые брови и козлиная бородка, которая от волн топорщилась во все стороны. Посейдон на пенсии что ли?.. Нервно заржать на сие зрелище банально не успел. — Русалка, не пользующаяся своими мозгами, и человек, не способный правду от дурного вранья отличить! — скрипучий голос знатно подействовал на нервы и на психику. Неопознанный субъект подплыл ближе и ловко забрался на ближайшую горку высовывающихся из воды камней. В рассеянных лучах позднего апрельского солнца зарябила слегка потертая серо-зеленая чешуя. — Вот что я тебе скажу, человеческий детеныш, — одновременно назидательно, раздраженно и немного шепеляво начал он, — дочь моя сумасбродная — та еще вертихвостка. Из дому сбежала, вековой порядок ей, видите ли, осточертел… Но ты, так или иначе, ее все-таки спас, хотя первые приливы мне честно хотелось утопить тебя раз десять кряду. Осталась бы, шальная, на суше и до Ивана-Купалы померла б невесть отчего. Но ты мне вот что скажи: ты ее любишь? — Ну… Как бы так ска… — Значит, нет. Это радует. На одного потенциального утопленника меньше. Чего глазами хлопаешь? Думаешь, первый, с кем она задружить пыталась и облобызать, чтобы на сушу вылезти, от отца-тирана подальше? Первый, кто память терял и за ней нырял, вместо того, чтобы в человеческий мир вывести? Нет у русалок сердца, нечем любить, как это вы, люди, себе наивно представляете. Только душу чужую на свою обменять, чтобы освободиться от власти моря — да и то сказка, покрытая туманом. Или, как в твоем случае, из вредности и развлечения ради. Но другое важно. Слушай меня внимательно и своим дурным соплеменникам передай: нельзя нас человеческим сахаром кормить! Нельзя! Никаким. Ни в каком виде. Тяга к морю ослабевает, на сушу начинают выходить. А русалка совсем без воды — не жилец. Ты меня понял? — Понял. — Услышал? — Услышал. — Вот и славно. Сказать, что я обалдел — значит ничего не сказать, промолчать в платочек. Натурально присел на еще теплую гальку и закурил — не потому что хотел, а просто чтобы не рассыпаться на чужих глазах от вулканического взрыва собственных мысле-чувств. Дядька, видимо, оценил мою ошалевшую от впечатлений и внезапной информации физиономию по достоинству, удовлетворенно хмыкнул и нырнул в море, напоследок ехидно окатив тучей холодных брызг. Вместо, стало быть, отрезвляющей пощечины прекрасной дамы или чем там принято охлаждать пыл горе-романтиков… Сигарета не погасла по чистой случайности. Как все самое сомнительное, что происходило в моей жизни. Автоматически собирая в багажник походный инвентарь, я чувствовал скорее смятение, чем расстройство или облегчение. Весь сумбур в голове вращался вокруг прогорклого «И что теперь?» В конце концов рассердился. Не то на весь мир сразу, не то на себя, за что — сам толком не понимал. Вернулся домой, остервенело сдернул с кровати постельное, обиженным комком ткани, едва пахнущим рыбой, упавшее к ногам. Сел на пол. Внезапно почувствовал себя очень-очень усталым, как человек, которого без продыху полгода гоняли и в хвост, и в гриву во все стороны света. Что, если абстрагироваться от мистических переживаний (которые уже, кажется, не факт, что были моими собственными, настоящими), вполне соответствовало действительности. Прогулки, походы, много еды, напитков, экспериментов, снова прогулок… Удивительно еще, как я умудрился не вылететь с работы и вовремя оплачивать счета. Привычка — страшная штука. Влив в себя пару чашек кофе, добрался до компьютера уже за полночь. Парой кликов открыл свой блог, где обычно не было особо ничего, кроме рисунков да цитат из книг, и, выведя поле для новой записи, напечатал медленно: «Никогда не кормите русалок сладким».