///
На самом деле, Иззи уже видела его метку, когда они были маленькими и мама, стремясь скоротать время, купала их в одной ванне, просто Иззи этого не помнила. Метка у Алека была столько, сколько он себя помнил, даже мама говорила, что он прямо с ней и родился. — Ну давай! Покажи скорее! — нетерпеливо заерзала Иззи. Его родственная душа уже есть на свете, и Алек не мог дождаться встречи с ней! Или с ним. Лучше, правда, с ним, но если книги в библиотеке не врут, то судьба связывала только противоположности: темное и светлое, мужчину и женщину. Алек отогнал от себя грусть, наплывшую от этой мысли, и разом сдернул футболку с плеча, обнажив метку. А метка у него видная: три витиеватых иероглифа, в черточках и закорючках никак не похожие друг на друга. Алек даже думать боялся, как в Азии общаются исключительно этими штуками. — Ого, — выдохнула Иззи, зачарованно касаясь метки кончиками пальцев. Ее собственная метка, неразборчивое английское «Саймон Льюис», скромно выглядывала на колене из-под юбки. — Какая классная. Алек самодовольно хмыкнул, окидывая метку взглядом. Конечно, классная. Восторженная мордашка Иззи скисла, и она стыдливо прикрыла свою метку ладошками. И тут же затараторила, будто оправдываясь: — Но это еще неизвестно, какая родственная душа тебе попадется! Будет еще какой-нибудь гадкой ведьмой. — Он будет хорошим, я это знаю, — уверенно сказал Алек. Иначе ведь и быть не могло. — Он? — Иззи сначала нахмурилась, а потом участливо положила руку ему на плечо. — Ты же знаешь, что так не бывает. Это будет не мальчик, а девочка. Такие у судьбы правила. Так не бывает, не бывает, подумал Алек с горечью. Дурацкие какие-то у судьбы правила. — Вдруг мне повезет? Иззи задумчиво на него посмотрела, как до этого смотрела на паззлы, собрать которые ей всегда не хватало терпения, не понимая, наверное, в чем заключается везение, и только пожала плечами, ничего Алеку не ответив.\\\
Рафаэль, — будь проклята его садистская натура! — разумеется, ничего ей не сказал. Лили сама услышала, блуждая по Дюморту неприкаянной тенью, как он едким тоном отчитывался Камилле о неких Лайтвудах и о том, что ни за что не станет иметь с ними дело. Знал ведь, что Лили не останется в стороне, когда дело касается ее родственной души — ну серьезно, она столько лет ждала возможности его увидеть, и должна упустить такой шанс? Интересно ведь, какой зверь ей достался. Так что Лили самым бесцеремонным образом ворвалась к Камилле в номер и объявила: — О, сумеречные охотники? Круто, я в деле. Рафаэль, старавшийся, очевидно, разрулить проблему самостоятельно, только раздраженно скрипнул зубами. Камилла ободряюще ему улыбнулась, сверкнув клыками, закутанная в меха, как скандинавская царица. Лили никогда прежде не обращала внимания, но сейчас очень четко увидела ее метку на тыльной стороне ладони, которую обычно она скрывала под длинными перчатками. Два кривых непонятных слова-подписи, едва читаемых и выведенных латиницей, словно ее хозяин даже не умел держать пишущий инструмент. Родственная душа Камиллы, должно быть, часто целовала ее руку. Или еще поцелует. — Теперь у тебя есть достойный помощник. Удачи, Рафаэль, — с ехидством мурлыкнула Камилла, которую, по правде говоря, волновала лишь она сама (не то чтобы Лили ее не понимала), а не какие-нибудь там поставки наркотиков и опасность их распространения в ее городе. Стремление Лили увидеть свою родственную душу окончилось очередным провалом, но знакомство с Братом Захарией, — то есть, простите, Братом Пальчики-облизарией и никак иначе! — как бальзам на ее сгнившее сердце. Только очарование им (и глубокое, проникновенное уважение к Рафаэлю, имеющее под собой куда более личные мотивы) заставило Лили согласиться не идти в Институт. Все, что ей оставалось, — караулить вход у Святилища и прикладываться ушами к холодным стенам в надежде что-нибудь услышать. Услышанное стоит всего. Дело предстоит серьезное, они могут даже пострадать, обеспечивая безопасность другим, но когда Рафаэль вышел из Святилища, Лили пробило на смех. — Ну и как тебе Александр Лайтвуд? Рафаэль смерил ее надменным взглядом, а сладкий Брат Привлекария странно затих. В смысле, еще больше, чем обычно. — Смазливый мальчишка, — вынес вердикт Рафаэль. Лили с трудом подавила новую порцию хохота. На себя бы посмотрел! — И слишком приставучий в добавок. — М-да уж, — протянула Лили с такой широкой улыбкой, что скулы заболели бы, будь она живой. — Он, судя по голосу, крупно в тебя влип. Все бы отдала, чтобы посмотреть на твое лицо в этот момент. Воруешь мой хлеб и строишь маленьким сумеречным охотникам глазки, пока меня нет? Я думала, мы друзья, Рафаэль. — Отвратительное предположение. Будь добра, сделай так, чтобы я никогда не услышал что-то подобное снова. — Даже не знаю, кого буду дразнить за это больше — тебя или его, если когда-нибудь увижу. «Александр Лайтвуд — твоя родственная душа?», — спросил Брат Сексиария со слабым отголоском удивления. — Он самый, — вздохнула Лили, поправляя длинную кожаную митенку на правой руке, скрывающую имя и неожиданно хорошо смотревшуюся с традиционным ципао. «Мы могли бы вернуться ненадолго. Как выяснилось, Лайтвуды не настолько опасны, чтобы так их рьяно избегать. — Брат Меня-оседлария уже мистическим образом знал, каким будет ее ответ, слишком щепетильно относящийся к теме родственных душ. — Уверена, что позже не пожалеешь?». Лили закатила глаза и фыркнула. — Он сумеречный охотник, а его родители — чертовы расисты, что предпочли бы видеть меня на костре, чем рядом с их сыном. Не думаю, что сейчас мне есть о чем с ним разговаривать. — Она опустила глаза вниз, на ноги, спрятанные в тяжелые армейские ботинки, воображая красную нить вокруг своей щиколотки, как в старинной китайской легенде, что другим концом уходила бы в Институт. — Однажды мы все равно встретимся. Так предначертано.///
На третьем свидании, включающем в себя прогулку в парке по самым безлюдным тропинкам и два стаканчика мороженого, они с Магнусом попали под дождь. От воды его обычная укладка шипами заметно поувяла, и Алек, ютясь с ним под козырьком посудной лавки, тихо посмеивался, пока Магнус, похожий на мокрого взъерошенного кота, вызывал такси. В лофт они ввалились промокшим до нитки хихикающим клубком рук и ног, не желающие друг от друга отрываться. До дивана в гостиной, хвала Ангелу, доковыляли без происшествий. Вдруг Магнус коснулся белой рубашки Алека на плече, сделавшейся почти что прозрачной и просвечивающей метку. — Могу я взглянуть? — с сияющими глазами спросил он. Вот оно, подумал Алек, резко сглотнув от волнения. Его щеки призывно пылали, пока он непослушными дрожащими (от холода! от холода и только от него!) пальцами выталкивал из петель пуговицы. — Как интересно, — прошептал Магнус, обводя его метку большим пальцем, и от этого движения Алека прошибла дрожь. — Два иероглифа японские, а один — китайский. Кто же она такая? Алек замер. Теперь его по-настоящему пробрал холод. — А это разве… — Нет, нет, нет! Молчи, идиот! — Разве… не твое? Магнус поднял на него глаза и усмехнулся, собравшись спросить что-то вроде «С чего бы тебе вообще так думать?», но потом его лицо озарилось пониманием. И самой ненавистной Алеку эмоцией — жалостью. — О, нет, — сказал Магнус вкрадчиво, теперь осторожно поглаживая его плечо целиком. — Нет, милый. Это не я. Ты ведь знаешь, что это работает немного по-другому. — Угум, — с трудом выдавил Алек. Он судорожно натянул рубашку обратно, чувствуя себя так, словно он разделся догола, и теперь тщетно пытался прикрыться прозрачной тряпкой. До боли сжав челюсти, Алек сделал глубокий вдох и призвал себя к спокойствию. Так, ладно, хорошо. Все нормально. Это ничего не значит. Нужно исправлять ситуацию. Он не может так виртуозно просрать все за один раз. — А у тебя есть родственная душа? Или может. Судя по выражению лица Магнуса, слегка виноватому и враз преобразившееся в опечаленное, очень даже может. Магнус, к ужасу и восхищению его выдержкой Алека, попытался улыбнуться. Только выглядело это так, будто его заставляли улыбаться и смотреть на утопление котят одновременно. — Это не лучшая история для третьего свидания, дорогой. — Да. Да, наверное, ты прав, — пробормотал Алек. — Извини. Магнус испустил долгий утомленный вздох, отдающим не то что днями — веками усталости, зарывшись пальцами себе в волосы, и невидящим взглядом уставился куда-то в окно. Алек нерешительно посмотрел на него исподлобья, любуясь красивыми бликами, что хмурое серое небо бросало в его глаза. Может, такого случая — смотреть на него — и вовсе больше не представится. Может, это нечто потрясающее, что ярко вспыхнуло между ними, закончится там же, где и началось, — на диване в гостиной. Магнус, резко усевшийся перед диваном на корточки, взял руки Алека в свои и развернул их ладонями вверх. — Послушай то, что я тебе скажу, очень внимательно, — наставительно и мягко попросил Магнус, и когда Алек против воли поднял на него глаза, то получил в ответ слегка грустную, но очень ласковую улыбку. — В концепции родственных душ есть только две константы. Первая, — он загнул указательный палец Алека, — вы обязательно встретитесь. Что бы ни случилось и где бы ты ни был. К встрече нельзя приблизиться и убежать от нее тоже нельзя. И вторая, — он загнул его средний палец, — вы полюбите друг друга. Но это не гарантия того, что ты будешь жить с ней долго и счастливо. И что будет дальше — решаешь только ты сам. Судьба даровала всем нам полную совместимость с кем-то, но это не божественный замысел, не священные узы, не союз, да простят меня ангелы, заключенный на небесах. Это шанс. Шанс дать что-то нужное другому человеку и получить что-то нужное тебе в ответ. Только и всего. Грудь Магнуса тяжело вздымалась. Кем бы ни была его родственная душа, его сердце она просто уничтожила. — Понимаешь, Александр? — он коснулся подбородка Алека кончиками пальцев. — Пока не очень, — со слабой улыбкой признался Алек. Магнус облегченно усмехнулся и уже собрался отнять руку, когда Алек обхватил его запястье и приложил к своей щеке его ладонь, приятно холодившую кольцами распаленную румянцем кожу. — Но обещаю, я постараюсь понять. И обязательно узнаю, кто причинил тебе такую боль, и заставлю ее за это заплатить. Магнус мелодично рассмеялся. — Как скажешь, — протянул он, вернув себе привычную игривую манеру растягивать слова. Они неловко столкнулись носами, прежде чем поцеловаться, неспешно и неглубоко, стараясь больше утешить друг друга, чем разжечь желание. — Сезон Топ-модель по-американски взахлеб? — между поцелуями спросил Магнус. — Да, да, — сбивчато зашептал Алек в ответ. — Всю жизнь мечтал.\\\
С последнего ее глобального увлечения своей родственной душой прошли годы. Хотя кому Лили врет — метка на руке, на которую хочешь, не хочешь, да бросишь взгляд, не давала забыть о ее маленьком проклятии, что она обречена встретить. Каким-то чудом ей удалось сохранить свой секрет от Эллиота, а другие, в дни, когда Лили забывала надевать митенку, предпочитали помалкивать или говорить об этом так, чтобы никто ничего не понял (Грегор — мастер конспирации). Так что впервые лицом к лицу они встречаются в захудалой кафешке. Они — пестрая клыкастая братия, пришедшая туда пропустить по стаканчику третьей положительной, и парочка в уединенной кабинке. Некий мимолетный импульс, слабый всплеск интуиции, связанной с самой сутью родственных душ, раньше Рафаэля объявил, кто перед ними оказался. — Один из нефилимов, — хмыкнула Лили, постукивая ноготками по столу. — Ну и ну. Магнус Бейн, этот идиот, по словам Рафаэля, разодетый, как рождественская елка, пронзил ее внимательным взглядом, будто обо всем знал. Ну конечно же, он знал. Небось, уже успел распаковать свой подарочек? Идиот идиотом, а проницательности ему не занимать. Родственная душа Лили — широкоплечий брюнет с голубыми глазами и приятными чертами лица, смертельно бледнеющий от реплики Эллиота, о чем-то про его родителей. Он прелестен и очарователен, заходящийся в страхе быть раскрытым, и очень красив, а Лили, в ком никогда не умирал эстет, очень ценила красоту. Благородные изгибы подбородков, насыщенно черные волосы, большие яркие глаза. Зовите Лили неблагодарной или чем похуже, только вот этого ей мало. Ему не хватает уверенности в себе, вызова во взгляде, словом, маловато стали. От первой же претензии в его сторону он сдуется и закроется, а как такому выстоять рядом с Лили, как выдержать ее напор? Среди драгоценных камней Александр Лайтвуд был бы простым камушком с мостовой, который все пинают в воду, чтобы не мешался под ногами. Родственная душа, может, у Лили есть, но человека, который понял бы ее и полюбил, не существует. Что поделать, и судьбе случается оплошать. Нельзя ведь иметь всего и сразу, а Лили, кроме Рафаэля, никто больше не требовался. Когда они вышли, Рафаэль еще долго буравил ее взглядом, самодовольным и одновременно холодным, словно побуждая ее сказать это первой. И Лили сдалась. — Судьба — та еще дура. Рафаэль дернул уголком рта и покачал головой. Больше к этому они никогда не возвращались, но Бейн не оставил это просто так. Он явился через неделю или месяц, — Лили все еще не имела привычки следить за временем, — сверкающий и художественно растрепанный, в обычном своем наряде, чтобы побесить Рафаэля. — Доброй ночи, — проурчал он, почти так же, как делала Камилла. Лили, не терпящая долгих разглагольствований и упоминаний о беспринципной главе своего клана, которой когда-то хотела подражать, устало огрызнулась: — Уже рассказал ему? — Я не стал, — милостиво отмахнулся Бейн. — Слишком уважаю таинство имен родственных душ. Лили только цокнула языком. Какой манерный придурок. — И на том спасибо. — Почему ты не скажешь ему сама? Он меня не стоит, хотела сказать Лили, да бросаться такими низкими словами было не в ее стиле. Она могла гораздо лучше. — Не хочу портить мальчишке жизнь, — вместо этого сказала она, строя из себя благородную особу. — И тебе бы посоветовала поступить также. Ему и так сейчас не особо легко приходится, с его-то родней. Бейн опасно прищурился, а любезная улыбка стала походить на оскал. Лили показала клыки в ответ. Взять себе в любовники парня из противоположного лагеря, что по первому зову собратьев оставит тебя одного на брачном ложе? Да он тот еще мазохист. — Пусть в этом мы солидарны, — без интонации сказал Бейн, — не думаю, что готов принять любовные советы, Юри. Юри. Сколько лет ее не звали этим именем. Память услужливо подкинула очертания Юи, вечно прекрасной альбиноски с ресницами как иней, сотканную из снега и белого нефрита. «Вернись за нами, Юри, — шептала она, ведя клыками по ее шее, и этот шепот, словно холодное дыхание смерти, опалял кожу. — Обещай, что вернешься. Поклянись». Она поклялась. А потом восстала из могилы и сожгла их всех. — Пошел вон, — прорычала Лили, чувствуя, как клыки царапают губы. Бейн посмотрел на нее с сожалением, не планируя, наверное, задевать ее так сильно, и действительно ушел. Ее сдержанные всхлипы слышал весь отель, иначе было не объяснить, почему ее комнату в то утро обходили стороной. За саму себя становилось стыдно. Она столько лет не теряла контроль! Десятилетиями запирала эти воспоминания на замки, чтобы вот так выпустить их от одной ненароком обороненной фразы. Чертов Бейн, чертов Александр Лайтвуд. Чертово распределение душ. Юри. «Лилия». Так глупо и обличительно, нет что бы взять заковыристый псевдоним, никак не намекающий на ее прошлое. Надо было назваться какой-нибудь Орхидеей. Но мысли об этом напоминали о Лан, стройной и зеленоглазой, прикованной цепями в стылом подвале, и нагоняли еще больше слез. Прежде Лили не видела снов, но в тот день ей приснилось поле, залитое золотым. Трава приятно колола ладони, свежий ветер ласкал волосы, а солнце целовало ее лицо. И в его свете где-то очень далеко переливались башни маленького города, блестящие и хрупкие, словно из стекла.///
О том, что существовали вещи, достоверность которых обсуждать не стоит, Алек знал лучше всех. Только есть проблема: родственная душа Магнуса в список этих вещей не входила. Магнус оказался довольно умел в сокрытии разнообразных тайн (Алек успел это заметить). Несмотря на своеобразное понимание правила «количество одежды на квадратный сантиметр тела», он умудрялся не светить меткой вплоть до их совместного путешествия, когда они решили послать весь остальной мир куда подальше. Поэтому сейчас, лежа в постели в полумраке, окутавшем аристократичную Вену, Алек очерчивал округлые завитки французских букв, украшавшие ребра Магнуса под самым сердцем. Отчетливо женский изящный почерк с небольшим наклоном, выдававший в хозяйке избыток хороших манер и ветреный характер. Или это просто Алек напридумывал себе от скуки. Он провел по каждой черточке, по каждому пересечению букв. Проговорил одними губами «Камилла Белкорт». — Я не люблю вспоминать об этом, — сказал Магнус, когда показывал Алеку свою метку впервые. — Хотя не раз задавался вопросом, что было бы, встреть я ее раньше, когда она еще не была такой… — Противной? — подсказал Алек. Сочувствие к этой особе и то, что она проделала с Магнусом, никак не вязались между собой. Магнус ощутимо ущипнул его за щеку, укоряя, но сам мимолетно улыбнулся. — Потерянной в своем желании отомстить. Встреться мы раньше, то было бы гораздо хуже. Еще раньше — она бы любила другого человека. Но, может, мы смогли бы стать друзьями. — Он надолго замолчал, а потом признался крайне неохотно: — Я был влюблен в саму идею родственных душ, потому и вцепился в нее, как утопающий в круг. Ей же, по большей степени, было уже все равно. Болезненный вид Магнуса нешуточно коробил совесть, поэтому Алек разумно решил отложить эту историю и не возвращаться к ней как можно дольше, или хотя бы до тех пор, пока они оба не созреют. Но захлестывающая жгучая ревность, взращенная годами пряток от самого себя, рвала Алека на части в такие тихие ночные мгновения. Он испытывал какое-то извращенное удовольствие, раз за разом находя метку глазами, как доказательство своей незначительности. Имя Камиллы Белкорт на коже Магнуса сводило на нет все его слова о большой роли Алека в его жизни и сердце. «Понимаешь, милый, у родственных душ нет рамок. Даже если твоей родственной душой окажется самый ненавистный тебе человек, ты хоть на минуту, на мгновение его полюбишь так, что не сможешь вдохнуть, но никому не известно, в чем именно твоя любовь будет заключаться». Как Алек мог спорить с судьбой? С тем, что так или иначе, рано или поздно возьмет свое? Ему никогда не стать кем-то большим, чем очередным увлечением на пару десятков лет (и это если повезет), потому что все остальное, что Магнусу может понадобиться, ему мог дать другой человек. Он просто… ничто. Имя Камиллы Белкорт было ядом, и Алек в нем захлебывался. Отчасти он понимал это, но какой в понимании толк, если у проблемы нет решения? Тысячи людей по всему свету мирятся с этим каждый день, но Алек? Он не мог этого выносить. Да и вряд ли кто-то из примитивных соперничал с бессмертной вампиршей. — А мне-то казалось, — голос Магнуса прозвучал так неожиданно громко и бодро, что Алек вздрогнул, — что я достаточно утомил тебя, чтобы ты не предавался жутким ночным размышлениям. Все тревожные мысли растаяли без следа как по щелчку пальцев. — Ну. — Алек смущенно поерзал, и, осмелившись, провел ладонью по его бедру, выше и выше, пока не добрался до края одеяла. — Ты мог бы что-нибудь сделать с этим. Глаза Магнуса засверкали в темноте, как янтари на солнце, когда он обернулся к нему. — Ах, вот как? Оставляя тепло его прикосновений на границе реальности, Алеку приснились далекие восточные трущобы, кишащие бедняками и торговцами. И обилие поворотов и тупиков напугало бы его, если бы в нем не было твердой уверенности в том, как найти нужную дорогу. В своем сне он знал, куда идти, знал каждый переулок и бесчисленное количество людей, что могли бы ему помочь, и ничего не боялся.\\\
Год выдался до того насыщенным и богатым на события, что Лили порядком подташнивало. И лидерство в клане, — сначала из необходимости, потом из чувства долга, — занимало отдельное место в этом бесконечном списке жалоб на внутренние органы, которые, вообще-то, немножечко мертвы уже вроде как столетие. Когда все это дерьмо с сумеречными охотниками, их ангелами и их демонами улеглось, а Лили по всем католическим правилам похоронила Рафаэля, переизбранный Конклав вздумал диктовать новые условия, решив, что вмешиваться в жизнь Нижнего мира — теперь их первоочередная задача. С присущим им пафосом они звали это «сотрудничеством», будто бы оказывая великую честь, но Лили не вчера родилась, и прекрасно знала, какая на самом деле вырисовывалась ситуация. Но жаловаться было особо не на что, по крайней мере, не на компанию. Она и Майя неплохо сработали вместе, общими усилиями сбросив выскочку Морин с ее воображаемого пьедестала, что послужило толчком к созданию Альянса. А Бейна, когда тот всерьез брался за дело и переставал вести себя как богема на выезде (чем он не брезговал даже в собственной квартире), вполне себе можно было терпеть. Одно жалко: политику Лили относительно того, что убийством некоторого количества ублюдков можно было бы решить любые проблемы, никто не поддерживал. И она совершенно точно пропустила момент, когда ее мальчик-проклятие начал ее отчитывать. Лили видела Алека (Александром его больше никто, кроме Бейна, не звал) Лайтвуда мельком в городе и, разумеется, слышала о его «непотребном» романе с Верховным магом, звучащем едва ли громче, чем новость об их расставании. В остальном его имя играло больше второстепенную роль, и Лили предпочла не контактировать с ним больше обычного. То есть никак. Но штаб-квартирой Альянса негласно считалась квартира Бейна в Бруклине, так что ей, хотелось того или нет, приходилось с ним видеться. И когда этот Алек Лайтвуд, прежде спокойный и скромный, вызывающе (но вежливо) упрекнул ее в глупости, заставляя почти что умолять Лили ей помочь, она поняла, что ее мальчишка вырос. Выпрямился в свой недюжинный рост и задрал нос, не сверх меры, а как раз настолько, сколько нужно. Обрел уверенность, которой ему не хватало, заручился поддержкой людей, которых он любил, и теперь точно знал себе цену. Облезлый камушек с мостовой под чужим давлением превратился в алмаз. Бейна, с его тягой к драматичным историям в стиле «Ромео и Джульетты», следовало похвалить. Прекрасный вклад в будущее. Лили оставалось только раздраженно сжимать челюсти, переступая через собственную гордость, и выслушивать простые, а главное — полезные советы своей родственной души. В ту ночь, ближе к утру, Лили решила уйти последней, почти сразу за Майей, поскольку еще не определилась в том, как теперь себя вести. Алек вежливо взялся проводить ее до двери, когда Бейн тактично куда-то делся. Годится еще на что-то, старый плут. Это даже к лучшему, потому что именно тогда Лили решилась сказать то, что скрывала долгие годы. В конце концов, это касалось и его тоже. — Знаешь, — Лили притормозила в дверях и обернулась, — мы ведь с тобой родственные души. Алек нахмурился, выискивая в словах подвох. Лили задрала правый рукав своего любимого лимонного свитера оверсайз, обнажая метку, и замерла, любезно позволяя посмаковать этот момент. Рот Алека беззвучно зашевелился, проговаривая собственное имя с чужой руки, как будто удостоверяясь в подлинности. Да, да, «Александр Гидеон Лайтвуд», твое имя, которое знает весь Нижний мир, и нет, я не твоя сумасшедшая фанатка. Выражение божественного озарения лицо Алека так и не приобрело, и это, наверное, самая лучшая реакция, какую Лили только могла ожидать. Он откашлялся и часто заморгал, вылезая из своего странного транса, потер левое плечо, словно оно внезапно начало болеть. — Не уверен, что нужно говорить в таких случаях, но… — Алек робко улыбнулся. — Могло быть хуже. Лили широко улыбнулась во весь свой вампирский рот. — В точку, Лайтвуд. Могло быть гораздо хуже. И ушла, гадая, а стоит ли она теперь своей родственной души?///
— Я встретил свою родственную душу. — Это очень здорово, — лениво улыбнулась Клэри, пересекая холст длинной зеленой линией, и откусила от сэндвича, что купил Алек по дороге в Институт. — Ты уже говорил кому-нибудь об этом? — Только тебе. — Клэри в ответ насмешливо прищурилась, якобы польщенная, и Алек опустил глаза на свои руки. — Я пока… не разобрался, что чувствовать по этому поводу. Они сидели на заднем дворе Института на мраморных ступеньках, пока Джейс и Иззи пропадали на вечернем патруле. Клэри перерисовывала зеленую лужайку, золотящуюся в заходящем солнце, и Алека, наблюдающего за ней, захлестнуло чувство умиротворения, почти такого же, когда он смотрел на Магнуса, наносящего перед зеркалом макияж. Ему было спокойно. Спокойно и хорошо. Клэри, странное дело, идеально располагала для душевных бесед. Она не спешила вытягивать из него информацию, давая осмыслить все самостоятельно. Поэтому-то Алек и не стал говорить об этом кому-то еще. Пока что. — Знаешь Лили Чен? Клэри задумчиво замычала, слизывая с губ крошки. — Азиатская девушка с крашеными волосами. Возглавляет вампиров Нью-Йорка? — Да, это она. Она моя родственная душа. Клэри хмыкнула, подперев подбородок кулаком, и посмотрела вперед над мольбертом. — Она и Магнус бессмертны. Немного жутко, честно говоря. — Алек слегка напрягся, не понимая, что она хочет этим сказать. — Тебе стоит лучше следить за собой, а не то эти двое будут сидеть за бокалами вина и припоминать все твои косяки до конца времен. С запозданием Алек понял, что смеется. — Ты чертовски права, Клэри. Та сморщила нос, улыбаясь, став похожей на озорную лисичку. Алек, расслабленно выдохнув, чуть откинулся назад и убрал со лба волосы. — Легче? — Спасибо, — с признательностью кивнул он. — Мы могли бы, — продолжила Клэри, и Алек бы решил, что она не заметила благодарности, если бы не потеплевший зеленый взгляд, — позависать как-нибудь вместе. Познакомиться поближе. Она ведь важный человек в твоей жизни. — Думаешь, пригласить ее на концерт группы Саймона будет хорошей идеей? Такого и врагу не пожелаешь. — Алек пожал плечами, пока Клэри безуспешно давила в себе смех. — К тому же… Правда, я не знаю, насколько важной она должна для меня быть. Хочешь верь, хочешь нет, но я уже давно успокоился по этому поводу. У меня есть все, чего я хочу. И даже больше. — И ты думаешь, что еще одного хорошего человека не заслуживаешь? Алек осекся на полуслове, опасливо покосившись в ее сторону. Она видела его насквозь. — Не то чтобы. Просто не уверен, что в этом есть необходимость. Клэри взглянула на свою метку. Идеальный каллиграфический почерк, разделяющий ее руку от середины запястья до кончика мизинца. Алек знал, что там написано. «Джонатан Кристофер». Именно из-за нее Клэри никогда не поймет отношения Алека к родственным душам. Что же, Алек не вписывался в большинство жизненных истин, ему не привыкать. — Делай как знаешь, только… Не отталкивай ее, — попросила Клэри тихо. — Даже в мыслях не было, — быстро отозвался Алек. — Ко всему прочему, она моя коллега. Это было бы как минимум нерационально. Клэри толкнула его в бок, обвиняя в равнодушии, и, как маленькая и злопамятная пародия на Джейса, после дразнила его фразой «Это не рационально» еще около недели. Спустя два собрания Альянса Лили пригласила его выпить, и Алек, не слишком большой фанат шумных тусовок, просто не видел причин отказать. Магнус, к слову, узнав, куда и с кем он собирается, даже не задавал вопросов, просто дал свою карточку на случай, если бармен его не узнает и не обслужит бесплатно, и пожелал хорошо провести время. Поначалу разговор не клеился, став рутинным обсуждением работы, рейдов и докучающей нежити. Подвыпив, они стали спорить, пару раз даже крупно разошлись во мнениях, а потом Лили почти с маниакальным интересом полюбопытствовала относительно его вкуса на парней. Собрав все приметы воедино, Алек ответил: — Раздутое эго, может быть. Лили хохотала так, что едва не упала со стула, и начисто отказалась объяснять свою реакцию. Будучи воспитанным (и немного пьяным) молодым человеком, Алек взялся поводить Лили до Дюморта, и эта прогулка растянулась еще на полтора часа, наполненных историями о бесконечных подружках Лили. — Если ты был бы гетеро, — вдруг спросила она, закинув руку на спинку уличной скамейки, — у меня был бы шанс, как думаешь? Алек окинул ее придирчивым взглядом и усмехнулся. — Маловато блесток. Лили действительно напоминала ему Магнуса. Своей беспечностью бессмертной, что с огоньком прожила несколько человеческих жизней, цветными волосами, вкусом в одежде. Уязвимостью, прячущейся далеко во взгляде. Уверенностью, что дарило ее присутствие рядом. Ее хотелось защищать и быть защищенным ею в ответ. Было в этом что-то предопределенное. Что-то свыше, чего не ухватить рукой и не дать точного названия. Полюбить Лили Чен оказалось до смешного легко.\\\
Главная прелесть заключалась в том, что Алек напоминал ей Рафаэля. Причем в самом хорошем смысле. С него сталось иногда быть холодно-саркастичным (хотя с сарказмом у него серьезные проблемы), отстраненно-деловым, когда решал важные вопросы, но по большей части он оставался самим собой — тихим мальчиком, не знающим что делать с оказанным ему вниманием, каким Лили увидела его впервые. И, так как Лили раз за разом влезала в его жизнь в самые неподходящие моменты, отличался он поистине ангельским терпением, не закатывал глаза и не скалил зубы, а отвечал как и всегда — коротко и по делу. Есть кое-что чудесное в чувстве, когда стоишь подле человека, способного построить новый мир, и помогаешь ему этот мир построить. Лили наслаждалась этим, как и их совместными патрулями и полуночными прогулками, перетекающими в длительные беседы. И Лили, и Алек — оба порождения ночи, и в ее сумраке нельзя было отличить, кто из них чьей тенью являлся. Они перетекали друг в друга, плавно и мягко, как тонкое любовное колдовство, обмениваясь между собой тонкостями жизни: опытом — с ее стороны, и убеждениями — с его. Она не задумывалась над их близостью до тех пор, пока Алек безропотно не протянул ей своего ребенка. Мелкий — чудо, смеющееся при виде ее клыков, синее и с огромными голубыми глазами, — удобно лежал в ее руках, и все остальное, кроме Алека, отошло на второй план. Лили стояла на чужой земле, принадлежащей существам, что веками вели охоту на ей подобных, и одно из этих существ — сумеречный охотник, поклявшийся Нижнему миру служить и защищать его, стоял с ней рядом. Ее родственная душа. Ее долгожданная половина, коей лучше она и не могла желать. Вернувшись в Нью-Йорк, первое, что она сказала своему клану, это: — Сегодня мой славный Алек стал папочкой! Отпразднуем это! Лучше Бейна вечеринок никто не закатывал, но он занят своим скоропалительным отцовством, и, чувствуется, в бруклинском лофте еще долго никто не будет веселиться. От этого Лили самую малость стало грустно. Впрочем, от вопросов Хэтти и Эллиота в духе «Как два парня сделали себе ребенка?» грусть превращается в раздражение. Должность главы клана дурно на нее влияет. Может, поэтому Рафаэль все время ходил надутый? Самый видный поборник правосудия в Нью-Йорке отсутствовал, и клан Лили отрывался как мог, и о том, что Дерек проломил собой несколько магазинных витрин, сцепившись в дружеской потасовке с одним оборотнем, Лили каким-то чудом удалось скрыть. Так-то, Рафаэль. Не так уж она и безнадежна!///
— Мне так повезло, — внезапно осознал Алек глубокой тихой ночью. Он коснулся губами метки Магнуса на боку, теперь выцветшей до белизны, потерся о нее носом. Она больше не была знамением неотвратимого, только напоминанием о боли, вызванной смертью родственной души, и отныне вызывала лишь желание обнять Магнуса покрепче. Магнус в целом вызывал такое желание, но метка — особенно. — Если ты о скидке в ресторане, то она сезонная, — сонно пробормотал Магнус, зарывшись лицом в подушку. — Я не об этом. — Алек поцеловал метку и подвинулся вверх, к его лицу, сложил под щекой ладони. — Я вообще про все. Магнус приоткрыл один глаз, побуждая пояснить. В темноте его зрачки были расширенными и похожими на человеческие. — Ну, знаешь, все это, — Алек обернулся через плечо, окинув комнату взглядом. Мягкие игрушки и детскую одежду, которые даже ему было лень убирать. — Мне так повезло с тобой, с моей семьей, друзьями, детьми, с Лили… — Папа, пелестань фуметь, — возмущенно прошептали с другого конца кровати. Магнус не сдержал долгого страдальческого вздоха. — Нет, с детьми нам не повезло. Чертята из Ада. Один из них — буквально. Алек беззвучно засмеялся, приподнимаясь на локте. На краю кровати сиротливо ютились два комочка в цветных пижамах. — Нам разве не стоит взять их к себе? — Вот уж нет. Макс категорически отказался ложиться с нами, потому что, цитирую: «Он уфе взлослый». И что происходит сейчас — за гранью моего понимания. — Я взлослый! — А Рафаэля? — Твой сын протопчется по моей печени и станцует макарену на селезенке. Дай мне дожить до утра, я тебя прошу. Алек плюхнулся на подушку и положил запястье себе на лоб. — Это жестоко, — улыбнулся он. — Я очень жестокий. Особенно в полвторого ночи и особенно из-за маленьких, вредных и очень синих магов. Макс что-то обиженно пробубнил, с надеждой выглянув из-под одеяла. — Если хочешь миловаться с этим негодником, то делай это один, — заявил Магнус, решительно отворачиваясь и перетягивая к себе все одеяло. Краем глаза Алек заметил, как пестрый фланелевый плед из кучи игрушек на полу наполз на Рафаэля. Тот, спящий, вздохнул и завернулся в него посильнее. Алек подмигнул Максу и подозвал к себе жестом. Макс просиял и, сопя от натуги как маленький бык, удобно улегся на живот между его боком и рукой. — Ты сделаешь так, что он будет любить меня сильнее, — шепнул Алек, взъерошив сыну волосы. — Куда уже сильнее, — почти невнятно буркнул Магнус. Алек покачал головой, тронув кончик рога Макса, натянул его задравшуюся футболку обратно на поясницу, погладил по плечам. — Спи. Макс показал передние молочные зубки и протяжно зашипел, как учила его Лили, когда заходила к ним по вечерам. — Я вампил. Вампилы не спят нотью. Алек нежно улыбнулся. — Я думал, ты сумеречный охотник, убивающий демонов. — Тогда я буду как тетя Лили. Помогать тебе бить демонев. — Да, — прошептал Алек, притягивая Макса к себе поближе и целуя его в макушку, — как тетя Лили. Привычный ужас от мысли о своих сыновьях, борющихся с созданиями тьмы, так и не посетил его. Вместо этого было ощущение правильности, скользящей во всем, куда только падал его взгляд.\\\
Надгробие серебрилось в лунном свете. Время пока не тронуло его, грязь и пыль от других захоронений не оседала на нем, а трава не выросла так сильно, чтобы заграждать надпись, высеченную тонким шрифтом ровно посередине. Тонким и с красивыми закорючками, на вид слишком слащавым, но холодным из-за мрамора. Как и сам Рафаэль Сантьяго. В гробу не было его тела — оно осталось в адском измерении, куда выродок Моргенштерна притащил всех справлять свою коронацию. Там были только его вещи: стильные костюмы с рубашками, до блеска начищенные туфли, скупая деревянная расческа и пожелтевшая от времени книжка с молитвами на испанском. Проклятый Себастьян и его гнилая душонка ничего Лили не оставили. Она шмыгнула носом и стерла кулаком бегущие по щекам слезы. Хорошо, что тушь она сегодня выбрала водостойкую. — Надо было позвать Магнуса, — сказал Алек за ее спиной, в обстановке кладбищенской тишины явно чувствующий себя некомфортно. — Он знал Рафаэля, и он был с ним, когда… Он бы точно нашел, что сказать. — Нет, — категорично прогундосила Лили. — Не надо Бейна. Я потому и позвала тебя с собой. Потому что ты всегда молчишь, когда нужно промолчать, хотела сказать она, и потому-то ты мне и нравишься. Нравишься. Этого слова было недостаточно, чтобы описать ее чувства. Они были гораздо глубже и теплее, и странно было бы звать их любовью: в ее представлении, как и на опыте, любовь не приносила чего-то хорошего и была скорее приятной тяжестью, чем той необходимостью, которую все живое старалось для себя отыскать. С другой стороны, а к кому еще Лили испытывать любовь, как не к своей родственной душе? Счастье ей отчасти было знакомо, но только не любовь. Сама того не подозревая, она тянулась к своему предначертанному. И теперь начинала понимать, от чего смертные так рвались к этим чувствам, стремясь опередить двух великих шутниц — Судьбу и Случайность. Это было прекрасно. И если вожделение к другому человеку, потребность просыпаться с ним каждый день и со временем организовать совместный быт, зовется любовью, то любовь, по сравнению с тем чувством, что теплилось в ней, когда Алек стоял рядом, — просто ничто. Твой муженек может сколько угодно клеить тебя фразой, что всю жизнь ждал только тебя, подумала Лили, оборачиваясь и выискивая его фигуру в темноте. Правда в том, что я ждала тебя гораздо дольше. — Мог и не приходить, если не хотел, — сказала Лили вместо кроткого «спасибо». Алек неуютно переступил с ноги на ногу, честный даже в движениях. Ночь скрадывала его высокую сильную фигуру, создавая иллюзию уязвимости, которой он ни в коей мере не обладал. — У меня дикий график, так что я не против побыть с тобой лишний раз. Лили пренебрежительно вскинула бровь. — Даже когда я не веселюсь и не отпускаю дурацкие шутки? — Даже тогда, — Алек легко улыбнулся, глядя на нее с мягким сочувствием. Теперь он знал ее историю, с чего она начала, как закончила и что ей двигало, и не собирался судить ее за принятые решения или звать как-то иначе. Та девочка Юри Чэнь давным-давно умерла в подвале публичного дома, а Алек знал только Лили и не хотел кого-то другого, как она сама не пожелала бы себе другого сумеречного охотника. Словно бы мог существовать кто-то приятнее этого парня, высокого и раскрасневшегося от бега, рванувшего к ней по первому зову сразу после рейда. Лили проводила задумчивым взглядом отметину в виде пламени на рукоятке его кинжала, пристегнутого к портупее на груди. Солнце ей, может, и не укажет пути, но свет она видела так ярко, как никогда раньше. — Пойдем отсюда, — сказала она и, не оглядываясь, двинулась прочь от кладбища. Скорбь по Рафаэлю будет с ней еще очень долго, с годами превращаясь в шлейф легкой тоски по былому, как похоронная дамская шляпка с черной сеткой, придающая выражению лица неясной таинственности. Но его уроки, его действия, призывающие наладить жизнь вокруг, не пропадут просто так. И любовь к нему никогда не покинет Лили, как и метка на ее руке, клеймо судьбы и везения, не сойдет с ее кожи даже после смерти родственной души — уж об этом она позаботится. Метка отпечаталась слишком глубоко в ее сердце, чтобы просто раствориться в тенях. Воды Ист-Ривер шли рябью, отражая свет ламп бруклинского моста, и их тихий плеск в сочетании с шумом проезжающих мимо машин звучал как упоительная музыка ночного мегаполиса. Опустошенная эмоциями Лили сложила руки на перилах и подалась вперед, глубоко вдыхая влажную прохладу, впервые за много лет испытав необходимость дышать. Алек, молчаливый и прекрасный страж ее покоя, подошел ближе и накрыл ее правое запястье ладонью, чуть обвивая. Почти нежно, будто утешая. Словно говоря без слов: «Ты не одна, я тут, с тобой». Лили закрыла глаза и опустила голову Алеку на плечо, слушая его ровное дыхание, опалявшее макушку, биение сердца в сильной груди, и чувствовала себя целой. Не разобранной по кусочкам прошлого, оставленных в разных уголках земного шара, как это было раньше, а именно что целой. Весь мир сошелся в едином здесь и сейчас. Не такая уж она и дура, эта судьба. Лили приоткрыла глаза, желая запечатлеть этот момент целиком, и посмотрела вниз, на воду. В отражении их с Алеком фигуры сливались в одно, и луна, сегодня выкатившаяся на небо прямо над ними, окружала их головы светом, ослепительно-белым, как нимб.