***
На работу ты выходишь как обычно. Урарака уже на месте, натирает полы тряпкой, пока ты пытаешься прошмыгнуть по ещё не помытым участкам пола к раздевалке. Всё происходит как обычно, даже Хисаки не видно в раздевалке, но, судя по всему, его одежда уже висит на вешалке. А значит, он где-то в здании. Тебе кажется, что именно от него тебя предостерегали, да только вот он не внушает тебе опасений своей внешностью. Вчера не внушил. Интуиция или паранойя? Поди разбери. Пока принимаешь душ и затягиваешь себя в корсет, стараешься не думать, куда ушёл Бакуго ночью, почему утром ты не обнаружил ни записки, ни смс, ни хоть какого-то намёка, что с ним и где он будет. Зато обнаружил себя в чёрном списке его номера — ты честно пытался позвонить. Стараешься не думать, как же. У тебя в голове всё утро мысли только об этом, да только как их задавить, ты не знаешь. Опять ты ничего не знаешь. Ничего нового. Надо отвлечься на работу. Работа действительно помогает. Говоришь с Ураракой обо всякой херне, вроде новых добавленных в меню блюд, надежд на сегодняшний день без извращенцев… Пока готовитесь к открытию, можно и обсудить кучу всякого. И новичка просветить об «опасностях» данной работы. Хисаки как раз появился в поле зрения, когда ты выходил из раздевалки. Урарака шутливо роняет ложку на пол, как бы показывая новичку, как обычно проходит рабочий день, а тот, будто бы отточенным годами движением, опускается, не забывая выставлять все «прелести», которые только можно выставить в этом платье, напоказ. Ты невольно прыскаешь со смеху и пытаешься успокоиться. От чего успокоиться — не понимаешь, но само нахождение рядом с этим парнем заставляет в тебе что-то ныть и мерзко тянуть. Будто ты его уже где-то видел, будто он представляет какую-то для тебя опасность или представлял в прошлом. Сбрасываешь всё на паранойю и, как только в кафе заходит первый посетитель, тут же отвлекаешься на работу. Так легче. Не думать. Рабочий день, в целом, проходит как обычно, только теперь ты просвещаешь Хисаки о том, где берутся блокноты для заказов, какие посетители извращенцы, какие нет (к вам, как ни странно, ходит очень много «постоянных» клиентов, на утреннюю чашечку кофе с пенкой из эротики, так сказать), тот принимает всё на заметку и убегает работать. И ты приглядываешь за ним, стараясь не отвлекаться и от своих дел тоже. Ведь ты горничная. Ты хорошая горничная. Только вот у тебя начинают подкашиваться коленки, когда ты внезапно замечаешь крайне знакомого человека, крайне знакомые карминово-красные глаза… Ты, конечно, дебил, но чтобы не понять того, что именно от него Бакуго так старательно бежит, что именно он вас нашёл — надо быть дебилом в квадрате. И он действительно вас нашёл. И, блядь, он смотрит на тебя так пристально, будто оценивает, будто изучает, как диковинку неведомую. Ты выдыхаешь, когда к нему подходит Хисаки для заказа… И снова задерживаешь дыхание, потому что они оба начинают смотреть в твою сторону. Недолго, пару секунд. Можно сказать, не смотрели, а просто кинули беглый взгляд. И Хисаки идёт в твою сторону, кивнув этому… этому… Киришиме. Ты точно его запомнил. — Хей, Асаши! Он хочет тебя! — говорит коллега слишком радостно, а ты киваешь, не нуждаясь в уточнениях. Только они всё равно следуют: — в смысле, чтобы ты у него заказ принял, хочет. — Ага, — кидаешь сухо и на едва гнущихся ногах идёшь в сторону парня, стараясь не терять «дежурного» лица. Путь, кажется, занимает вечность. Ты не уверен ни в одном своём выводе, да только тебе «в ответ» улыбаются, а эти зубы ты ни с чем не спутаешь. И волосы у тебя. Парик. Точно как у него. — Добро пожаловать, Господин! — улыбаешься, прикрываешь глаза, чтобы не видеть его хотя бы мгновение. — Не хотите ли кофе? Он продолжает улыбаться… и делает совершенно обычный заказ. Берёт чашку кофе без сахара и какой-то десерт, название которого ты машинально записываешь и тут же забываешь. И ты не понимаешь, как у тебя удаётся принести ему заказ, ничего не уронив, ни обо что не споткнувшись (даже об подставленную кем-то подножку, за что тебя тихо-тихо обматерил какой-то завсегдатай-фетишист) и даже не потеряв лица. Ты возвращаешься к обслуживанию клиентов со стойким ощущением, что этот парень будто бы не был частью твоего общего рабочего дела. Будто был чем-то особенным. Тебе кажется, что твоя черепная коробка взорвётся от мыслей, переполняющих её. Если Киришима здесь, то безопасно ли тебе вообще возвращаться домой? Однако ты помнишь, что адрес и так есть у тех, кто ищет Бакуго. Безопасно ли тебе вообще находиться где-то в одиночестве? А безопасно ли тебе с кем-то из твоего «окружения»? Безопасно ли тебе вообще хоть где-то быть, хоть в каком состоянии? Что не так с этим парнем и Бакуго. Что не так с Хисаки. Или с Хисаки всё так, просто… вышла путаница, и опасаться тебе стоило не понедельника, а вторника? Вопросы переполняют тебя настолько, что ты, кажется, скоро начнёшь блевать буквами и вопросительными знаками. Ты замечаешь, что Киришима уходит. Просто уходит. Оставляет счёт возле опустошённой кружки кофе и уходит, не оборачиваясь и не смотря на тебя. Ты перестаёшь хоть что-то понимать, если понимал хоть что-то до этого. А ты не понимал ничего, практически. Думаешь, что на чеке будет записка, может, на салфетке какое-нибудь пугающее послание, но абсолютно ничего подозрительного не находишь. И даже заканчиваешь рабочий день в абсолютно нормальной обстановке. Уходишь первым из кафе, его запирать будет Урарака. И ты просто идёшь домой, чёрт побери. Ничего вокруг тебя не происходит, но ты боишься каждого шороха. Твою голову не покидает ни одна мысль из сформировавшихся за эти грёбаные недели. И ты, кажется, скоро взорвёшься. Точно взорвёшься. Прям вот сейчас. Стоит тебе закрыть глаза, чтобы попытаться хоть немного прийти в себя, как перед ними снова встаёт образ мёртвой Момо. Ты помнишь её. Помнишь, что она была неплохой девушкой. Помнишь, что она помогла тебе хоть чем-то. Хоть немного. Пусть потом и… уже не важно. Как она попала туда? Как Киришима их нашёл? Он же их ищет, верно? Почему ещё никто из людей отца не вычислил их с Бакуго? Ты дома. Дома только ты и темнота. И тебе кажется, что в этой темноте снова те смрадные люди. Будто там все, кто за вами идёт по пятам, будто там прячется весь этот ёбаный мир и все герои ужастиков в качестве бонуса. Включаешь свет, искренне удивляясь, что никого в темноте нет. И дома нет никого. И верхней одежды Бакуго, и его обуви… и тебе страшно за него. Ты звонил ему за сегодня пару раз, но ты всё ещё в чёрном списке. Смотришь в пустоту стеклянным взглядом. Пьёшь горячий чай. Хочется кричать, да только ты не можешь позволить себе эту роскошь. Ты понимаешь, что что-то должно произойти. Обязательно должно. Но что, блядь? Что должно произойти? Когда? Незнание лишь сильнее бьёт по нервам и нагнетает обстановку. В двери поворачивается ключ. Бакуго дома. Тебе от этого нихуя не легче, но уходишь с кухни, идёшь к нему, говоришь тихое: — С возвращением, — пытаешься улыбнуться, что совсем неуместно. Тебе не стоило разговаривать с ним, это видно по его лицу. И по тону, которым он отвечает тебе: — Привет. И молча скрывается за дверью душа, откуда ты следующие минут пять слышишь глухие удары кулаков об кафель и, кажется, вой раненого зверя, лишь слегка замаскированный водой. А когда он выходит, ты не находишь себе места. Ты понимаешь, о чём ты должен был сказать вместо приветствия, да только слова найти не так просто для этого. — Бакуго, слушай… — начинаешь отвратительно издалека. Самому себе хочется въебать за такой тон и такие слова. Но Бакуго лишь поворачивается к тебе и пристально смотрит. Будто бы не хочет ни слышать, ни видеть тебя, но сказать этого не может почему-то. — Сегодня… в общем… Легкие сжимаются, ты не понимаешь, как лучше сказать, но пытаешься. — Киришима был в кафе. Я точно… видел его. И не только видел. Он заказал кофе и… — ты не помнишь, что он там заказывал ещё, и заказывал ли. Но тебе это кажется важным. — И что? — ты не понимаешь, это уточнение, что заказывал Киришима или же, блядь, просто похуистичное «и что?». — И ничего. Просто, думал, что это важно, — говоришь всё тем же нервным и расстроенным голосом, будто тебя зарежут, как только ты закончишь говорить. — Не думай больше. У тебя не получается. Ты абсолютно с ним согласен. Да только не понимаешь, неужели это настолько очевидно? Что, блядь, Киришима был в кафе. Что он что-то делал. Что-то говорил. Это настолько не важно? Бакуго на это настолько похуй? Ты отчаянно пытаешься забить хуй и уходишь в комнату. Спать. Завтра очередной рабочий день, а Бакуго нет смысла спрашивать, что с ним случилось. Не расскажет даже под страхом смертной казни.***
Бакуго ещё никогда не было так херово. Хотя… Он не уверен, вдруг было. Слишком много дерьма он успел пережить за свою жизнь, слишком много дерьма он видел, чувствовал и пробовал. Он снова в этом отвратительном месте, пропахшем сексом и приторным дымом, от которого блевать хочется. И он снова здесь ради очередной встречи с Хизаши. Ради очередного, блядь, разговора. На фоне снова кто-то кого-то трахает, а Бакуго прикрывает глаза и пытается дышать реже, чтобы его не стошнило. Ямады ещё нет. Значит, можно пока подумать, что же он будет говорить ему. Что же он, блядь, скажет. Как он будет выигрывать время, как ему сбежать? Даже не ему. Им. Он вечно забывает про наличие на его шее ебанутого груза. Тодороки, мать его. Легче было бы его бросить, да это будет бесчеловечно — как то, что творит на своих шоу Тошинори. — Добрый вечер, — Хизаши вырывает Бакуго из его раздумий, привлекая внимание постукиванием пальцами по столу. — Ты чего-то хотел? — Да. Мне нужно… — Бакуго усмехается своим мыслям, а потом приходит в себя и отвечает в своей привычной манере: — Мне нужны деньги и машина. И полная, блядь, конфиденциальность. И если ты мне её не обеспечишь, то я найду того, кто сделает это, старый ублюдок. Бакуго догадывается, кто способствовал тому, что его нашли. Поправочка. Их нашли. Не суть. Он подозревает всех и, как обычно, оказывается прав в своих подозрениях. И он знает, что доверять всё — нельзя никому. Даже, блядь, себе. — И что же ты готов за это предложить? — усмехается этот грёбаный ублюдок и прищуривает свои и без того узкие глаза. — Смотря, что тебе нужно взамен, — Бакуго готов как обычно импульсивно заорать «Я не буду нихуя тебе за это давать» или же «всё, что угодно». Но он не уверен ни в одном из вариантов. — Я тебе уже говорил, что мне нужно от тебя, — Ямада облизывается, как кот ебаный. И пристально рассматривает лицо вроде бы злого Бакуго. — Как жаль, что это принадлежит… — По рукам. «Блядство, » — единственная мысль в голове Бакуго. Сказал первое попавшееся на язык, чтобы перебить, чтобы этот старый пердун не проезжался по старым травмам на бульдозере. И жалеет об этом уже сейчас. Не зря он даже себе не доверяет. Впрочем, оно должно того стоить.***
Домой Бакуго заваливается, когда это уёбище уже вернулось. Когда блядский Тодороки, который всё ещё считает, что он участник романтической комедии — уже пришёл домой. Ему хочется кричать. И поэтому он кричит. В душе. Орёт в голос из-за того, на что он подписался. И ради чего? Ради того, чтобы его жопа не попала в лапы того, кто уверен, что он её законный обладатель. Ради того, чтобы снова не переживать ад, который он переживал пару ёбаных лет. Чтобы… чтобы это был последний раз, когда он будет делать всё это дерьмо. Точно последний. Бакуго завязал ещё когда поцеловался с Шото около той ёбаной стены. Он завязал со всем этим дерьмом. Точно завязал. Он орёт. Из-за того, что он не верит в реальность происходящего. Понимает, что это действительно происходит. Что это по-настоящему. Но устал. Адски устал от этой гребаной жизни. Да, он проебался, он капитально проебался в прошлом. И хочет всё исправить. Хочет начать с нуля. Только он не совсем был готов, что для этого до «нуля» придется ещё как-то подниматься. Потом его будто бы избивают охуенной новостью — Киришима, мать его, Эйджиро, уже и в кафе побывал и на Тодороки полюбовался. Скоро, видимо, на порог заявится во фраке и с цветами (нет). Бакуго снова хочет орать. Реветь белугой и кого-нибудь избить. До полусмерти. Или обдолбаться чем-то так, чтобы не чувствовать всего этого. Раньше было не так херово от подобных мыслей. Раньше такое дерьмо было обыденностью. Но он хочет другую обыденность. И эта обыденность хочет его. Поэтому, когда Тодороки уже точно засыпает, он, стараясь даже не дышать, притискивается к нему, прижимается и прячет лицо в сгибе шеи, вдыхая приятный запах геля для душа и шампуня. Это — его обыденность. Должно ею быть. Должно ею стать. Верит ли он в эти свои «должно»? Нет. Делает ли он всё, чтобы поверить и убедить себя в них? Да. Определённо Да. Не только он себя хочет в чём-то убедить. Этот Тодороки-уёбище-Шото тоже хочет Бакуго в чём-то убедить. Потому что разворачивается, не вылезая из объятий, и обнимает в ответ. Он не знает нихуя о Бакуго. Нихуя не знает о происходящем и… и всё равно тянется. Уже, видимо, по инерции. И обнимаются они, почти соревнуясь, «кто кого сильнее стиснет», они тоже по инерции. А затем засыпают близко, рядом. Тоже по инерции. Верит ли Бакуго, что это всё «просто так» и «по инерции»? Да. Знает ли он, что себе верить тоже нельзя? Определённо. Похуй ли Бакуго? Он не имеет ни малейшего понятия.