***
Спальный район малоэтажек давно пропах дремотой жителей. Свет от мимо приезжающих машин редко и утайкой проныривал сквозь плотно задёрнутые шторы. Пак Минсо мирно спала в своей комнате, когда шорох в коридоре небольшой квартирки заставил её проснуться и резко сесть на кровати. Протирая глаза, она бросила взгляд на светящийся циферблат часов на прикроватной тумбочке. Три тридцать шесть ночи. Для брата, возвращающегося после ночной смены, это слишком рано, поэтому её сердце нервно забилось. Она поджала ноги к себе. Лёгкий страх пробрался под кожу из-за мыслей о возможных грабителях. Хотя они не имеют ничего ценного, снимая с братом на двоих квартиру, но неприятное осознание возможного проникновения чужих на их территорию не привлекало своей перспективой, да что там, её это пугало до чёртиков. Аккуратно ступив босыми ногами на пол, она вооружилась вазой, стоявшей на той же тумбе. Она когда-то купила её просто так, для красоты, потому что не обладала большим количеством поклонников, даривших по нескольку букетов на дню, зато очень порадовалась, что покупка всё же пригодилась. Двинувшись в сторону выхода из комнаты, удерживая в руках своё «смертельное орудие», в любой момент, увеличивая шанс обрушиться на голову грабителю, она приоткрывает двери комнаты, выглядывая в коридор. Сердце ходило ходуном. Во рту сухо. Минсо вздрагивает, едва не запищав от страха. В коридоре заметно копошение человека. Голос брата успокоил, но сердце ещё колотилось. Какое же облегчение. Она выходит полностью в коридор, включая свет, и жмурится от яркого света, ударившего по глазам: — Ван, какого чёрта? Ты не мог предупредить, что придёшь раньше? Я думала, коньки отброшу. И вообще, что ты тут в темноте возиш… — она резко обрывается, когда глаза привыкают к перепаду света, и сердце выдаёт обеспокоенные удары. — Господи, — отставляет вазу на стол, Ми подрывается к брату. Он уселся на полу, растянув ноги. — Что произошло? — его лицо было в крови. Местами уже успела подсохнуть, образовывая корочку, а нос имел неестественный изгиб. Кажется, сломан. — Ван, — её голос дрогнул, пока ладонь мягко дотронулась до волос брата и провела по ним, привлекая внимание. Она сдерживала накатывающие слёзы. На смену страха в сердце пришло болючее и терзающее беспокойство о родном человеке. Минсо с детства безумно любила старшего брата, который всегда был рядом, защищал и давал совет. Даже когда она решила уехать от мамы и получить образование в Сеуле, брат уговорил заехать к нему вместо общежития. Она понимала, какой дискомфорт внесёт в его жизнь, но даже при этом он настаивал и запретил устраиваться на больше оплачиваемые ночные подработки для оплаты квартиры, взяв на себя эту ответственность, а ей наслаждаться дневным прохлаждением после пар академии в небольшом цветочном магазинчике. Видя его таким, она вбирала его боль в себя, жалко надеясь, что так ему станет лучше. В голове не укладывается. Ещё утром она видела его в отличном настроении, а вечером, уходя, он, как обычно, поцеловал её в щеку на прощанье. И сейчас её самый близкий и родной человек кривится от боли, измазанный собственной кровью. — Эй, малышка, не смотри на меня так, — хрипит он, выдавливая болезненную улыбку, но тут же шипит от резкой боли в носу — лицо, кажется, сейчас не переносит эмоций. — Ван, что случилось? — её руки дрожат, но уверенно сжимает их. Надо взять себя в руки, сейчас она нужна брату, а не раскисать тряпочкой. — Давай я тебе помогу, — подхватив брата под руку, Минсо помогает ему подняться на ноги и стягивает его куртку с плеч. Вешает на вешалку и снова подхватывает брата. — Пойдём, умоемся и всё обработаем. — Всё в порядке, я сам справлюсь. Иди спать, Ми. — Ничего не в порядке. Скажи, тебя побили? Кто они? Надо обязательно подать на них в полицию, — возмущения завладели её потоком слов, пока вела брата в ванную комнату. Она не ругалась, но сейчас хотелось собрать по максимум бранные слова. Карма существует, и этих негодяев она покарает, точно! Полиция разберётся с ублюдками, избившими брата. — Нет! — как-то слишком резко отреагировал Ван на её слова. Минсо умолкает, удивлённо устремляя на него светло-карие глаза. С теми, на кого он так глупо нарвался, лучше никогда даже не встречаться, не то что связываться. Опасно для себя самого и для сестры. И в особенности для сестры. Девушка слишком невинна, чтобы попасть в лапы таких человекоподобных демонов. Теперь он в этом убедится, убивая время на поиски новой работы и залечивая раны. И это ещё слишком мягко отделался, Тэхён действительно слишком просто отпустил его. Маленькой сестрёнке не стоит знать подробности. Зачем беспокоить её тонкую душевную систему. — Всё в порядке, правда. Не стоит так беспокоиться, — смягчается он, но всё же странность его поведения проникает в её сердце. Она молчит. У брата стресс, возможно, поэтому говорит глупости. Как можно спускать с рук такое безобразие? Она видит его состояние и не хочет давить ещё больше. Лучше кротко принимать желание человека. Позволять самому делиться тем, что беспокоило, и никогда не навязываться, вынуждая выворачивать душу. Иногда стоит дождаться момента, чтобы мягко поинтересоваться о случившемся, а сейчас пускай брат отдохнёт. Рассматривая рубашку брата, она продумывала лучшие варианты отстирать кровь с белоснежной рубашки, скручивая пухлые губы трубочкой. Старший Пак умывал лицо, постанывая, задевая болезненные участки. Бросив в тазик рубашку, обильно заливает её пятновыводителем, Минсо косится на брата, который снова простонал. — Дай, посмотрю, — обхватив лицо брата ладонями, она хмурится, сдерживая желание прикусить губу до той боли, что он испытывает. Ей жаль, действительно его жаль. Он не заслуживает такого. Её братишка слишком добрый и отзывчивый, а тех, кто его избил, никак не назовёшь, кроме как подонки. Смело бросилась бы на обидчиков за брата, выцарапав им глаза. — Тебе надо в больницу. Ван слышит беспокойство и видит его в её глазах. — Я не люблю, когда ты такая серьёзная, тебе больше идёт улыбка. Минсо, серьёзно, всё заживет. Забыла, кто я? — она мотает головой, а ему так хочется снова улыбнуться своей малышке, но приходится сдерживаться. — А ну-ка, повтори, кто я? — Ну мы же уже не дети, Ван, — она тянет смущённо слова, и теперь он узнаёт свою прежнюю сестрёнку, хотя и не перестаёт пристально смотреть, вынуждая сказать эти заветные слова, которые приятным теплом расплываются по сердцу. Минсо выдыхает, закатывает глаза и всё же улыбается. — Самый лучший братик на свете, — мямлит себе под нос, рассматривая большой палец на правой ноге. — Не слышу, — Ван подставляет руку к уху, изображая плохо слышащего человека, и чуть склоняется ниже, чтобы лучше расслышать. Это особенно удобно, когда сестра ниже его на голову. Набрав побольше воздуха в лёгкие, она выкрикивает слова и улыбается шире: — Самый лучший братик на свете! — Так-то лучше, — удовлетворяется старший и обнимает сестру, поглаживая широкой ладонью светло-русые пряди, едва доходившие ей до лопаток. — Всё хорошо, Минсо, всё у нас хорошо. Слова успокаивающе звучат для него и неё. Это необходимость, а ещё семейный обряд. Иногда же порой достаточно пары фраз, чтобы унять тревогу и печаль. Минсо это необходимость, как ежедневный настрой на день. Он умалчивает, что теперь ещё вынужден выплатить компенсацию за форму, пока она обнимала его в ответ и не слышала, как внутри него скрепит сомнение от тревог. Но он никогда не погружал её в проблемы. Пускай лучше улыбается, как солнышко в его жизни. Похлопотав над братом ещё немного, бережно обрабатывая мазью ушиб, Минсо отводит его в комнату. Она всё же берёт с него слово, что завтра обязательно сходит в больницу, и, пожелав спокойной ночи, возвращается в свою комнатку. Укладываясь обратно на кровать, только сейчас понимает, как замёрзли босые ноги, находясь в одних шортах и футболке, в которых обычно любила спать. Снова смотрит на часы — почти полшестого утра. Понимает, что всё равно теперь не уснёт, беспокойство закралось слишком глубоко, а улыбка тут же спадает, стоит только пропасть из поля зрения глаз брата. Определённо будет разбитой на парах, хоть запасайся энергетиками. Она вертелась в кровати, обнимая подушку. То поджимала колени, то просто сворачивалась в комочек и совершенно недопонимала, насколько надо быть такими ублюдками, чтобы позволить ударить неповинного человека. Низкие люди без морали. Бесчувственные скотины. Бездушные твари. Гниющие души…- 1 -
16 ноября 2018 г. в 18:48
Эта ночь ничем не отличалась от остальных. Всего лишь очередной день, перешедший в сумерки, скрывший окончательно солнце на горизонте столицы Южной Кореи — Сеула. Улицы спальных районов пустовали. Правильные образцовые семьи, проживающие в квартирах, давно уложили детей и сами готовились видеть сны в уютных кроватях, прижимаясь друг к другу для тепла и комфорта. Трудовые будни отнимают много сил, но некоторые соберут остатки, чтобы выполнить супружеский долг, подтверждая, что капелька любви ещё нежится в их отношениях, даже несмотря на многолетний брак. И только яркие площади рынка зазывали прибывших туристов пройтись и изучить тёмное время суток, немного приоткрывая совершенно другую занавесь города. Правильность Кореи искажается в ночи. Она утопает и намекает на враньё, прикрытое правилами. Всё запретное при последних лучах солнца становится всё доступно. Желающие познать незаконное знают все потаённые уголки, места и подворотни.
Сеул ведёт двойную жизнь: при свете дня вежливый, правильный до низких поклонов, от которых уже болит спина; ночью же открываются двери в разврат, алкоголь и наркотики. А если иметь деньги — очень большие деньги — можно иметь город в любое время суток. Можно столкнуть эти два контраста и перемешать между собой, а затем с особым наслаждением проглотить всё без остатка.
Деньги и власть — ключ ко всему, не важно, в каком городе, стране и даже планете проживаешь. Коррупция и безнаказанность доступны и процветают, даже когда в утренних новостях твердят о безукоризненности имиджа страны. Ведь, имея два первоначальных фактора как основу основ, склонятся те, кому, по сути, обязан кланяться по старшинству «ты».
Мир склонится и расстелится перед ногами, выложив дорожку до желаемого. И плевать, что после этого полноценная возможность оказаться в аду.
Современные законы гласят иначе: «Мы живём прямо здесь и сейчас». Это можно считать верным утверждением, если бы не так раскрепощал умы и не развращал понятие морали.
Октябрьский холодный ветер пронёсся меж домов, проскальзывая на широкую улицу и огибая крупное здание одного из элитных клубов Сеула. Его вывеска и огни освещали всю ночную улицу для привлечения внимания и пущей пафосности. Определить статус заведения можно, подсчитав количество самых дорогих марок автомобилей на стоянке. Басы разлетались по округе и заставляли трястись стеклопакеты окон обычных жилых домов. Не повезло тем, кто купился на слащавые и лживые слова риелторов, приобретя в районе «самую прекрасную» квартирку по отличной цене. Никто же не задумывается о минусах, когда в сумме будет на один ноль меньше. Это же подкупает, зато потом им тихих деньков стоит ожидать изредка, чаще в будни, когда клуб затихает, как в спячке до следующих выходных. Бороться бесполезно — уже пытались — но владелец не утеряет своей золотой наживы. Он чётко и ясно дал понять: съест живьём и лишит последних ценностей. Нет смысла обычным людям бороться с теми, у кого давно всё куплено. Слишком влиятельные детишки развлекаются в его клубе «Олимп» и позволяют себе любые вольности, какие угодны их испорченным сердечкам. Золотая молодёжь Кореи правит этой ночью.
Двери клуба с грохотом открываются. Молодой человек вылетает первым, падая на асфальтированную дорожку, дополнительно получая ушиб бока, раздирая до крови ладони. Секьюрити на фейс-контроле — качки с угрюмыми лицами — не повели и бровью. Давно привыкли к выходкам отдыхающей молодёжи. Парнишка дрожал и шикал от боли. Ему страшно, от этого некое подобие поскуливания срывается с губ, когда следом вышли они. Трое молодых парней вышагивали, надвигаясь на потрёпанного парня с непроницаемыми лицами и вымершими эмоциями. Молодой человек задрожал сильнее.
Ким Тэхён выкинул окурок от докуренной сигареты в сторону и усмехнулся. Он видел этот страх в глазах новенького и неопытного официанта, подрабатывающего в клубе по ночам. И ему нравилось, нет, даже больше, он получал удовлетворение от чувства власти над этим жалким созданием. Парнишка лишь имел неосторожности наступить на его новенькие кроссовки Dolce&Gabbana, но этого было достаточно для роковой ошибки. Тэхён чувствовал за своей спиной, как друзья ухмыляются. Для них это не более как некое представление, когда кто-то один из них находит повод поглумиться над теми, кто не имел равного достатка. А никто и не имеет ни равенства, ни столько же власти, как сынки трёх верховных корпораций во всей Азии. Тэхён — второй сын своего отца — проскользнул рукой по своим пепельным волосам, взъерошивая идеальную причёску, открыв вид на лоб, подчеркнув лишний раз свою сексуальность. Он сам знает своё превосходство чересчур отчётливо ещё с самого рождения, и тем более перед такой «блохой», ёрзающей перед ногами, когда он приблизился вплотную:
— Целуй, — надменный низкий тембр и лёгкий издевающийся прищур молодого господина размазывают по асфальту растерянного парня. Он протягивает ногу вперёд, где виднелся оскорбительный сероватый след от чужих подошв на белом носке обуви.
Послышался откровенный смешок черноволосого друга, и он даже провёл влажным языком по губам, показывая одобрение решения Тэхёна в таком виде наказания. Чон Чонгук никогда не отличался добросердечностью, он, скорее, наоборот, являлся именно тем, кто всегда больше всего стремился поглумиться над людьми, указывая, насколько они ничтожны перед ним. Чёрствый, с раздутым самомнением, сын господина Чона любит мучить, измываться и томить свою жертву так, что она будет молить о пощаде. Являясь самым младшим из троицы друзей, старшие товарищи порой сами поражались жестокости макнэ.
— П…П-простите, — голос официанта дрожит. Он давно пожалел, что решил обслуживать их столик, надеясь на отличные чаевые, а вместо них получил только побои и публичное унижение. — Г-господин, простите, я… я не хотел.
Ким склонил голову набок, глумясь над глупостью парня. Он стоит перед ним на коленях с жалким видом, от которого тошнит. Проблема в том, что Ким Тэхён не прощает оплошностей, тем более от такого ничтожества.
— Ты хоть знаешь, сколько они стоят? — он взглядом указывает на кроссовки. — Даже если ты продашь свою жалкую почку, ты не расплатишься со мной. Но тебе сегодня исключительно везет — я добрый. Целуй, — ему не потребуется повышать тембр голоса, чтобы страх от приказного тона заставил вздрогнуть парня в ногах.
— Тэ, завязывай ты уже с ним, — откровенная скука в голосе третьего друга подтверждается шумным зевком. Ему порядком наскучило это всё и хочется уже поскорее расслабиться в другом месте. Пак Чимин никогда не любил долго возиться, он привык действовать резко и прямо, а порой даже слишком неожиданно. Хотя этот блондинчик порой брезговал пачкать руки.
Признаться, Тэхёну и самому уже наскучила эта ситуация. Да и морозный осенний ветер неприятно холодил кожу под брендовой рубашкой. Он обычно был безразличен, приправив всё нотками похуизма от происходящего, но ровно до того момента, пока это не коснётся его, либо что-то действительно раззадорит интерес, но, при этом, всё равно слишком быстро терял его, сменяя всё на скуку. Если он обнаружит свой источник «не скуки», то выжмет из него максимум, к сожалению, все они быстро иссякали. Чем можно удивить тех, кто имеет всё? Пожалуй, ничем.
Не имея привычки повторять одно и то же несколько раз, Ким закатывает глаза, а затем выставляет ногу вперёд, резко и с силой пинает подошвой парня на коленях и наблюдает, как тот корчится, закрывая рукой разбитый нос, из которого обильно потекла алая кровь. Кровь попадала парню в рот и вызывала рвотные рефлексы от привкуса на языке и боли. Поджелудочная скручивалась, и приходилось отхаркивать кровь перед собой на освещённый яркой вывеской асфальт дороги.
Чонгук сложился пополам от смеха и всей этой забавляющей для него ситуации. Он вытирал выступающие слёзы, пока Чимин цокнул языком. В отличие от друга, он желает попасть в салон тёплого крузака, расслабиться в салоне с кожаной обивкой и, наконец, выпить. В клубе развлечься так и не удалось.
— П-простите, г…господин, — было непонятно, чем захлёбывался несчастный официант: слезами или кровью. Он продолжал скулить и скручиваться на грязном асфальте, сильнее пачкая форму клуба, за которую теперь ещё и придётся платить компенсацию, как за порчу.
— Я не стану повторять, — холодный взгляд Ким Тэхёна заставляет дрожать не хуже, чем ночной воздух глубокой осени.
Надоело. Дико надоело возиться. От вида крови Тэхён морщит нос. Мерзко смотреть на жалкое зрелище. Проще сразу прибить мушку и даже не вспоминать о ней. Слишком они незначительны для этой троицы высокопоставленных сынков. Они — главные наследники правящих компаний, как на белом, так и на чёрном рынке. Они уже с рождения находятся на троне, на самой верхушке пьедестала славы. С раннего детства их слово было закон, а любая прихоть исполнялась ежесекундно. Терпением они не обладали, как жалостью, пониманием и великодушием.
Им поклоняются.
Их боготворят.
Их все обожают.
Их ненавидят, но всё равно восхищаются.
Привлекательная внешность под стать для восхитительных вздохов женского общества досталась им от природы и отличных генов. Про таких любят говорить «как с картинки», а многие действительно так и считали. Абсолютной противоположностью оказывались их избалованные души. Словно с рождения они им вовсе не достались, либо была ненужной частью, как аппендицит, стоящий вырезать. Они желают весь мир, в то время как мир желает их самих.
Подползая на корточках и боясь поднять глаза на друзей, молодой официант готов провалиться от стыда сквозь землю. Такого унижения он не испытывал никогда за все свои двадцать четыре года. Но страх перед сынками великой тройки, перед их статусом, влиянием, умением внушать, унижать и уничтожать, стоит им только щёлкнуть пальцами, брал верх и заполнял клеточки кожи холодным потом. Его сотрут с лица земли, как ничтожную пылинку, никогда не существовавшую на земле, простого паренька в чёрно-белой форме официанта с бабочкой на шее.
Три пары пустых глаз, как и их внутренний мир, наблюдали, как «нищеброд», сломленный и морально уничтоженный, опускается низко и целует носок белых кроссовок, попутно сглатывая слюну. Рвота стояла у самого горла и подпирала, так что сдерживать было невмоготу, особенно от привкуса и запаха крови.
— Жалкое зрелище, — прерывая смех, Чонгук морщит нос, как от мерзкого запаха перед самыми ноздрями. От отвращения его красивое лицо искривляется, а верхняя губа нервно дёрнулась. Он достал пачку сигарет, намереваясь закурить.
— Блять, только кровью измазал, — Ким брезгливо осматривает обувь, а затем наклоняется к официанту. Ухватив край белой тканевой салфетки, украшавшей нагрудный карман жилетки официанта, он вытирает ею капельки крови, попавшие на кроссовки, и так же брезгливо откидывает её в сторону склонившего к земле голову паренька. — Запомни этот день, потому что ты слишком дёшево отделался.
— Ну, наконец, — цокает языком Пак и кивает головой Чону с Тэ, призывая следовать за ним к машине.
Статус прописан на их лбах настолько, так что не требуется для понимания визиток — сразу ясно, кто перед вами. Их отцы — истинные правители крупнейших рынков сбыта Азии, владельцы акций и нефтедобывающих заводов. В своё время, подписав выгодные контракты между собой — теперь их не сломить. Сколько раз их пытались потопить конкуренты или обвести вокруг пальца, чтобы отхапать золотую жилу? Всё это не имело смысла — империя укреплена и слажена. Жалкие попытки сразу же вырывались с корнями, даже не успев толком распланировать ходы действий. Теперь же сыновья постепенно получают права на все владения — они готовы перенять власть, переплюнув отцов. Или почти готовы. На данный момент их больше устраивает тратить деньги родителей.
Избалованы до отвращения. Кажется, даже по их венам бежит золото вместо обычных лейкоцитов с эритроцитами. А им с каждым днём всё скучнее становится жить. Красная ковровая дорожка в будущее выстелена с того дня, как были зачаты. Потеряна и не установлена цель добиваться чего-либо самим, лишь единственная жажда удовлетворения прихотей сопутствовала всегда, как основа и главный смысл эгоизма. Они не тратят время зря, наслаждаются роскошностью будней сполна, не желая что-либо менять, но, может, только иногда, когда совсем становится невмоготу от богатой жизни.
Личный водитель Пак Чимина, заприметив молодого господина, выскочил из жёлтого крузака, такого же длинного, как лимузин, и, мигом поклонившись, открыл дверцу, чтобы сынки могли удобно устроиться в салоне. Наследники, успев промёрзнуть, развалились на мягких сиденьях тёплого автомобиля. Водитель уселся за руль, завёл мотор и свернул на центральную улицу. Ему не стоит говорить, куда ехать, обслуживающий персонал отлично натаскан за столько лет службы маршрутом гулянок и всех потребностей друзей.
— Как меня бесят эти отродья, — Чон выдыхает последний клуб дыма выкуренной сигареты и, выкинув бычок в приоткрытое окно, откидывает голову на спинку сиденья, больше напоминавшего диван. Ким, сидевший с одного края салона на таком же сиденье, с омерзением разглядывал испорченную обувь. — Куда катится этот клуб, раз он уже подбирает всякий мусор с улицы на работу?
— А похуй, — всё же срывается у Тэхёна. Резко откинувшись на спинку, он скрестил руки перед собой. Неприятный осадок инцидента сосал под ложечкой и раздражал, а он ненавидел это состояние. Не по его системе. — Завтра прикажу новые купить.
— А я тебе говорил сразу разбить ему лицо об стол. Сам же взорвался, — Чимин осмотрел напротив надутого, как малый ребёнок, друга из-под ресниц, а затем, поняв безысходность, выдохнул и потянулся к мини-бару с краю от него.
Достав бутылку элитного коньяка — когда-то он пришёлся по вкусу им троим на отдыхе в Италии, теперь пара бутылочек всегда были припрятаны под рукой. Протянув бокалы обоим, Чимин дожидается, пока они их примут, и разливает каждому коричнево-золотистый алкоголь. Заполнив собственный, он отставляет бутылку в специальную углублённую стойку, плотно её фиксирующую, и приподнимает бокал в молчаливом тосте.
В салоне повисла тишина, сопровождаемая шумом дороги и неспешными глотками коньяка. Давление подпорченного настроения стойко обвивало нервную систему. Одна надежда на покер. Спустить пару миллионов вон за игрой, разогнать кровь парой доз кокаина и красивые девочки на члене, и вечер, можно сказать, спасён. Официант забыт, эйфория в голове и утреннее похмелье как смысл существования. Им нравится казино, которое часто посещают. Его владелец с особой тщательностью вылизывал им задницы, преподнося всё лучшее с великолепным обслуживаем. Откровенное подхалимство тешило эго сынков. Иметь возможность обслуживать таких клиентов слишком большая привилегия, а наследникам слишком нравится, когда перед ними пресмыкаются. Власть — это сильнее наркотика с оргазмом. Это как их особенная смесь, дающая бесконечную высшую степень блаженства.
— Знаете, кажется, нам пора встряхнуться, — произнося это спокойно и растянуто, Чимин сделал глоток из бокала и немного задержал коньяк во рту подольше, ощущая терпкий вкус на языке, перед тем как прогнать его по горлу в желудок. Он переводит взгляд с вида за окном на друзей. Вникая в смысл сказанной фразы, они наблюдали за ним.
— У тебя есть определённое предложение? — Чонгук опустил взгляд в бокал, наблюдая за переливающимся коньяком от его круговых движений. Ему действительно скучно, так что за любое разнообразие он готов кричать «да» во всю глотку.
— Да. Нам пора бы вспомнить нашу игру, — уголок губ Пака приподнимается, усмехаясь реакции друзей, в глазах которых моментально вспыхнул огонёк азарта. Это был не тот азарт, который получаешь от игры в карты ради наживы на деньги — это слишком банально, — а азарт заинтересованности и перспективы исключительного веселья. Своеобразного и их личного. Слишком долго они тухли в богатой обыденности, пора развлечься по-крупному. — В которой, кстати, — стреляет он взглядом в макнэ, — я победил. Фоточка этой крошки до сих пор хранится в моём телефоне.
— А ты любишь лишний раз этим хвастануть, — язвит Чон, прекрасно помня, как проиграл хёну в прошлой игре. Это бесит и задевает мужское самолюбие.
Самовлюблённый нарцисс по имени Пак Чимин слишком легко влюблял в себя женский пол, в то время как Чон тупо их брал, а потом уже они сами сходили от него с ума. Он не умел проигрывать. Никогда. Лишь рука, сжимающая бокал сильнее обычного, выдавала насколько саднили слова Чимина по гордости. Реванш может исправить положение. Хотя Тэхён сильный противник, окружавший свою жертву особой романтикой и улыбкой, на которую так легко ведётся противоположный пол. Пара взглядов, слегка ненормальных, местами пугающих, но девушки падали ниц и готовы целовать землю под его ногами.
Не в этот раз, Тэхён, не в этот раз. Тарабанили его пальцы по бокалу.
— Это была лёгкая победа, — смеётся победитель в душе, упиваясь победой. Да, ему безумно приятно это осознавать, и Чимин не скрывает данного факта. А зачем лгать и притворяться, пускай эта наигранность останется на общественную публику, в своём кругу они те, кто есть на самом деле со слишком высокой, как и их статусы, самооценкой.
— Пошёл в сраку, — огрызается Чон.
— Ну, и? — Ким вальяжно раскидывается на сиденье, наконец, забыв инцидент возле клуба. Да ему это и не было важно. Он лица-то уже не помнит. Он покусывает губу от перспективы игры, начавшейся примерно года три (или уже четыре) назад. Тогда эта идея совершенно резко пришла им на ум и казалась сначала даже безумной, но задумка завлекла с головой, сделав её как особым видом наслаждения внутривенно, подкожно и перорально разгоняемую скуку. Как экзотическое развлечение для избранных. У них был смысл, перспектива быть лучшими, удовлетворяясь этим азартом в завоевании, а потом разбивании бедных девичьих сердечек. Они были именно завоевателями, упивающимися чужими чувствами и получающими кайф от слёз наивных девушек. — Что нас ожидает? Прошу, только давай без банальностей.
Чимин облизал губы, допивая остатки коньяка из бокала, и вздёрнул игриво бровями:
— Вы не заскучаете, это точно. Эта игра будет слишком особенная.