BobJun

- Блять... Дживон тяжело, с усилием и откровенной тяжестью зажмуривается. В последний момент сдерживается, чтобы не... что? Не застонать, не зарычать? Дживон не знает. Ему насрать на это сейчас. Он коротко выдыхает через зубы. - Ебаное дерьмо... Ханбин сидит рядом, на соседних качелях. Смотрит в песок под ногами, продолжает бездумно рыть яму белым носом дорогущих кроссовок. Если оставить Ханбина на качелях до утра, то тот легко успеет подготовить себе место на кладбище. - Ты сам вырыл себе яму пару лет назад. Точно такую же. Бобби произносит это тихо. Произносит это как будто из другого, мирного и успешного дня. Произносит это как в особо хуевых фильмах начала миллениума. Произносит это как не Бобби. Как Ханбин. Ханбин кивает. Продолжает копать. - Ебаный ты хуй. Ну вот нахера?? Дживон почти стонет. Почти падает на колени, готовый взмолиться кому угодно. Только бы сработало. В этот момент Дживон - почти святой. Готовый вознестись. Готовый терпеть, страдать, рождаться в хлеве, сорок лет бродить по пустыне и уйти из богатого дворца, чтобы познать нирвану. Хотя последнее, по-дживоноски, уже из буддизма. Ханбин, вероятно, тоже хотел обрести нирвану. Иначе нахуя он покупал это дерьмо? Дживон ненавидит буддизм. Ханбин уходит первым. Возвращается в общежитие, чтобы поговорить с остальными. Чтобы сказать всего одну фразу. Дживон не идет. Остается сидеть на качелях, курит как пес, одну за одной. Смотрит во тьму, но видит лицо Ханбина. Видит лицо святого. Ему даже хочется кинуться в студию - дурацкая мысль, пришедшая в голову по привычке - и написать песню. Какое-нибудь дерьмо о божественной благодати, воздержании, вознесении, променаду по воде и восстании карфагенцев. Дерьмо. Дживон - ясен-хуясен - никуда не встает. Не идет. Ничего не пишет. Яростно выбрасывает потухшую сигарету в сторону и воет в кулак. В ночной тишине выходит оглушительно. Дживон возвращается в общежитие. Хотя не хочет. Хотя пообещал себе этого не делать. Покупает по дороге еще три пачки сигарет. Теперь уже похуй. - Дживон, - парень фокусирует взгляд на Джинхване. Бледном, но необычайно собранном. - Ханбин... - Я знаю, - почти рычит Бобби, непонятно с чего раздражаясь. - Надо... - предпринимает еще одну попытку старший, но Дживон срывается: - Завали на сегодня лицо. Врывается в свою комнату, плотно закрывает за собой дверь и сдувается. Успокаивается быстрее выстрела. Сползает на пол. Считает вздохи. На пятьдесят седьмом понимает, что нужно было считать и выдохи тоже. Потому что Дживон, кажется, не всегда выдыхает. Дживон уверен, что он не дышит с первой секунды разговора с Ханбином. После одиннадцати Дживон выходит из комнаты. Окидывает взглядом темную, душную гостиную, быстро пробегается глазами по закрытым дверям. Ни звука. Дживон спускается на этаж ниже. Вводит код от двери, резко тянет ручку на себя, переступает порог. Внутри - зеркальное отражение картинки, что была на сетчатке меньше минуты назад. Пустая, сжимающая невидимые, но хорошо ощутимые руки на горле, жаркая гостиная и закрытые двери. Дживон подходит к одной из них в самом конце. Он движется как обычно, но почему-то не слышит шума своих шагов. Не слышит шорох ткани своей футболки, не слышит своего дыхания. Не слышит. Он слышит приглушенные всхлипы из комнаты Юнхёна, тщательно сдерживаемые, но все равно прорывающиеся. Слышит яростный шорох одеяла из комнаты Джинхвана, чередующийся с продолжительными приступами тишины. В этой квартире Дживон не слышит ничего. Поэтому он подходит ближе, сползает вниз на пол, кидает возле себя пачку сигарет и зажигалку. Но звука удара не слышит. Зато он слышит дыхание Ханбина. Бобби низко наклоняет голову и закрывает глаза. Зачем-то зажигает сигарету, но делает всего две затяжки. Слушает. Слышит, как Ханбин лежит на заправленной кровати, невидящими глазами смотрит в потолок. Дышит редко-редко, раз в десять секунд. Раз в десять лет. Дживон все это слышит. Откидывается головой назад, упирается затылком в дверной косяк, но глаза не открывает. Не убирает волосы со лба. Не прочищает горло. Не исполняет ничего из обязательной атрибутики Бобби. Потому что Бобби сейчас слишком мало, почти нет. Почти закончился, дату новой поставки не сообщали. И не сообщат в ближайшем будущем. Да и насрать, если совсем честно. Единственное, что сейчас важно, это дыхание Ханбина. Пока Дживон его слышит, все хорошо. Сейчас и немного потом весь Дживон - это слух. Концентрация и абстрагирование. Не этой ли хуетенью занимаются буддийские монахи на Тибете. Дживона сейчас не ебет. Не колышет, не волнует, не интересует, не... Он чувствует это даже сейчас. Даже в этой ситуации. Даже когда почти конец. Даже когда Ханбин. Липкая концентрация черной боли, воздух становится плотнее, меняет свое физическое состояние с газообразного на жидкое, постепенно уплотняющееся. И пусть физики не пиздят, охуевшие шарлатаны. Дживон видел это своими глазами сотни раз. Чувствовал кожей. Чувствует сейчас. Джунэ подходит почти вплотную. Дживону не нужно смотреть, чтобы знать наверняка. Вокалист стоит пару мгновений, нерешительно топчется, но все же садится рядом. Дживон снова проверяет дыхание Ханбина, слушает его и считает. Затем открывает глаза, как будто выходя из транса, и закуривает. Косит взглядом на Джунэ. Вокалист выглядит потерянным, поникшим и совершенно беззащитным. Это смотрится странно, немного отталкивающе. Такой Джунэ больше не выглядит красивым. Но Дживону насрать. Он тянет руку к запястью вокалиста, слегка толкает, переворачивая ладонь тыльной стороною вверх. Джунэ не сопротивляется, поддается. Следит рассеянным взглядом за дживоновскими манипуляциями, но не протестует. Позволяет жилистым, немного приплюснутым пальцам переплестись с его собственными. Крепко сжимает в ответ. Дживон выдыхает и снова упирается затылком в косяк, закрывает глаза. Весь Дживон - абсолютная концентрация и слух, существующая этой ночью только для одной цели: считать дыхание Ханбина. Весь Джунэ - олицетворения растерянности и скорби, существующее этой ночью только для одной цели: держать Дживона за руку.