Черноглазая

Мелексима вошла в пустой, холодный дом и плотнее запахнула теплый плащ. ― Помни, что у тебя всего три дня, ― произнёс Субэдэй, после того, как отвел коня Мелек в конюшню. ― Не советую испытывать терпения Великого хана. ― У меня не было таких намерений, ― растеряно ответила черноглазая. Она пробежала глазами по дому, по обстановке и с трудом узнавала его. Казалось, после ее исчезновения дом покинула сама жизнь, он опустел и теперь медленно умирал в одиночестве. У Мелек защемило сердце. ― Тебе в чем-то помочь? ― спросил Субэдэй, окидывая дом оценивающим взглядом. Он с трудом мог представить жизнь Ганбаатара здесь, великого воина в обычном русском доме. Мелексима покачала головой. Понимая, что девушка находится в какой-то прострации, Субэдэй продолжил. ― Наколоть дрова, может? На самом деле, полководец не очень понимал, почему делает это. Мелексима была ему ровным счетом никем. Но, как и Буяннавч, он чувствовал некую ответственность за эту смелую бойкую пташку. Оставлять ее одну в этом холодном доме казалось неправильным. ― Дедушка всегда готовил дрова заранее, ― ответила Мелексима. ― Спасибо, но я справлюсь, ― она вздохнула. ― Это мое дело. Субэдэй кивнул и вышел из дома. Было еще раннее утро, и темника хана, благо, никто не заметил. Субэдэй не хотел быть причиной проблем у Мелек, даже если она всего здесь на три дня. Мелексима растеряно опустилась на холодную лавку. Она окинула комнату взглядом, не зная, чем заняться сначала. Казалось, она была так воодушевлена приездом сюда, но сейчас опускались руки глядя на холод, что царил здесь. Подумать только, она не была в родном доме почти полгода. Эта мысль внезапно взбодрила. Девушка проскользнула в сарай и принесла несколько дров. Смутно вспомнив то, как дедушка укладывал дрова в печке, Мелексима повторила. Затопила печь и тепло, что полыхнула на нее, предал сил. И моральных, и физических. Хозяйство ― в виде свиней, коров и прочей живности ― раньше было, однако после смерти жены Ганбаатар не стал вести хозяйство, да и Мелек было это не интересно. Скот был продан, денег у воина было достаточно, чтобы обеспечить вольную жизнь своей внучке и даже правнукам. Из всех оставались только лошади, но их видно не было: перед своим походом на могилу Мелексима их выпустила, и они, не дождавшись хозяйки, явно ушли в лес, искать какое-никакое пропитание. Мелек был почти стыдно. Ее дом погрузился в такую мертвую грязь, но при этом везде был хаос. Она не знала, за что хвататься, чтобы шаткая конструкция родного дома не рассыпалась подобно песку ― представителей этой семьи почти не было. Мелек растопила печь и, несмотря на позднее время, начала убирать комнату. Дом делился на несколько частей: комнат для дедушки с бабушкой и то место, где раньше спала Мелексима со своей матерью. После смерти последней комната принадлежала одной Мелек. Девушка заканчивает уборку уже глубокой ночью. В доме чисто и тепло. Мелексима меняет белье на постели и подстилки на лавочках, кладет в сарай. Находит чистую одежду и переодевается. Мелексима с удовольствием там сворачивается в теплой, знакомой кровати. ― Ну вот, ― говорит женщина с волосами теплого шоколадного оттенка, сажая на кровать пятилетнюю девочку. ― Пора спать. ― Я сегодня построила домик у реки, ― говорит девочка, улыбаясь. Женщина смотрит на нее с улыбкой. Она была уже не молодой, кое-где в волосах пробивались седые пряди. ― Домик из песка, глины, камешков и палочек. ― Я могу посмотреть? ― Завтра, когда взойдёт солнце, ― обещает Мелексима. Женщина довольно улыбнулась. К ним подошел однорукий мужчина без левого глаза. Он потрепал девочку по голове. Тогда Ганбаатар не был глух, но поврежденные в бою уши постепенно переставали слышать. Через два года Великий воин оглохнет полностью. ― Спокойной ночи, ― говорит он сильным, раскатистым голосом. ― Как это будет по-монгольски? Мелексима широко-широко улыбается. ― Goodnight, ― сказала она. ― Goodnight, ― в унисон произошли Ганбаатар и его жена Дэлбээ. Рядом с кроватью приместилась маленькая безликая куколка и букетик из полевых цветов. *** Без Мелек было пусто. Странно. Непривычно. Казалось, что они проводили не так много времени вместе, но стоило девушке исчезнуть по-настоящему, как Батый ощутил настоящее одиночестве. Не было того ощущения контроля ситуации ― когда он мог лишь приказать, и Мелексима была явилась к нему. Бат-хан считал себя царем, более ― Богом, и знал, что все здесь ему подвластно. А потом появилась Мелексима. Сумасбродная, порывистая, горячая и искренняя. Среди красоты, Батыю не хватало именно этого ― живых человеческих эмоций. Прошло два дня, и Батый смог оценить тот вклад, что вносила черноглазая в его размеренную жизнь. Закрыть глаза. Заткнуть уши, крепко-крепко. Вспомнить те прикосновения. Вспомнить, как пальцы касались чужой кожи. Как внутри всё будто бы сжималось от ее запаха. Как те самые глаза смотрели глубоко в самую суть души. Как любимые руки сжимали сильные плечи. Великий хан жив. Великий хан чувствует. Он скучает, черт возьми. Не просто по воспоминаниям, а по самой девушке. Батый не терял контроля над собой. Он знал, стоит хану расслабиться ― власть и сила ускользнет сквозь пальцы. Поэтому он просто ждал. Бату понимал, что ещё посмотрит в чьи-то глаза с любовью и ещё не раз прикоснется к любимому человеку. Все будет. Стоит только подождать. Остаться тут и набраться терпения. Не каждый кто приходит в его жизнь останется в ней надолго, но Батый нашел своего человека, и Мелек останется с ним на столько, на сколько ему захочется. *** Два дня проходят за уборкой дома и перебиранием в вещей. Мелек было сложно ― она не знала, какие вещи из той жизни взять в ту, которой собиралась жить. Она разделяет вещи на две стопки ― то, что останется здесь, и то, что она возьмет с собой. Было не так уже и сложно, как ей казалось. Вещи матери остаются в этом старом доме, как и почти все вещи быта, которые были в доме. Прялка, посуда ― с собой Мелексима берет одни единственные полотенце, которое бабушка вышивала сама. Прикасаясь к аккуратному узору, она прикрывает глаза. Подносит ткань к носу и глубоко вдыхает. ― Как красиво, ― говорит Мелексима, смотря на то, как из-под иголки в умелых бабушкиных руках появляется узор. Дэлбээ улыбается. ― Это будут цветы? ― Да, Мелексима, цветы. Я вышиваю гортензии, они очень красивые. Это были те цветы, которые подарил мне твой дедушка впервые. ― А сделай на следующем полотенце… ― Мелексима задумалась, и бабушка с улыбкой ждала решение внучки. ― Птиц! Вышей птиц! Дэлбээ рассмеялась. ― А может, я научу тебя вышивать, маленькая всадница? ― рассмеялась женщина и, отложив шитье схватила внучку за талию и принялась щекотать. Мелексима радостно смеялась, а потом вывернулась и побежала к дедушке, который зашел в дом. Девочка в свои семь едва доходила ему до пояса. Она, смеясь, прячется за Ганбаатара. Забирает почти все украшения бабушки и рассматривает вещи дедушки ― монгольская и русская одежда, один-единственный тяжёлый оберег. Ганбаатар не был суеверным, однако амулет был подарком его матери и бережно им хранился, даже если мужчина и не верил в мистические свойства вещицы. Его Мелексима спрятала на самое дно своей сумки ― Субэдэй сказал, что она может взять все, что посчитает нужным, и в случае чего должна прислать весточку, чтобы ей помогли с перевозкой вещей. То, что не взяла с собой, Мелексима убрала в тяжелые сундуки. Она металась между желаниями взять как можно больше и не тянуть то, что одним видом причиняло боль воспоминаний. Собственно, три дня ― много. В начала третьего Мелексима уже не знала, чем заняться. Она давала корм коню, когда посмотрела на небольшое поле, что располагалась рядом с лесом. Сейчас была весна, и поле уже начало «зеленеть» ― появлялись первые травинки, кое-где росли подснежники. Мелексима направилась прогуляться, чтобы хоть как-то скоротать время. Она не хотела возвращаться раньше срока, потом что… Девушка с тоской обернулась на родной дом. Без родных он становился холодным и пустым, но все равно, это был ее дом, ее воспоминая, ее семья. Покинуть его сейчас казалось побегом, а бежать Мелексима не хотела. Хотелось, как можно дольше продлить время в холоде, который царил в доме, и тепле, которые дарил этот же дом. ― Разлилася разлилась речка быстрая, Разлилася разлилась речка быстрая. Серы камушки - это ж глазки мои, ― пела Дэлбээ, сидя на траве и плетя венок из ромашек. Мелексима сидела рядом и тоже пыталась собрать что-то из цветов, которые сама же и нарвала минут десять назад. Чуть дальше дедушка занимался подковами для лошадей ― несмотря на отсутствие одной руки, монгол по-прежнему делал многие дела, требующие физической силы. Ганбаатар был для маленькой внучки настоящим примером для подражания, примером силы воли и выносливости. ― У меня не получается, ― расстроенно кинула Мелексима, отбрасывая испорченный венок. Женщина замолчала и посмотрела на расстроенную внучку. Тепло улыбнулась и потрепала надутую девочку по волосам. ― Попробуй еще раз, ― сказала Дэлбээ, откладывая собственную работу. Она подсела ближе к черноглазой и взяла несколько цветов. ― Смотри еще раз, внимательно. Ты никогда не должна бросать то, что начала. Не получается ― возвращайся к началу, ищи ошибку, пробуй снова, но никогда не опускай руки. Ясно? ― Ясно, ― смиренно произнесла малышка. ― Серы камушки - это ж глазки мои. Шелковая трава - это ж волос мой, Шелковая трава - это ж волос мой. А речная вода - это ж кровь моя, ― пропела Мелексима, останавливаясь в поле, смотря под то дерево, где сидели они с бабушкой. Это было просто невозможно. Девушка резко развернулась и практически побежала обратно в дом. Заперев дверь, она подлетела к кровати и, рухнув на нее, зарыдала. Едва ли не завыла, обливаясь слезами и громко рыдая. Было физически больно от воспоминаний. Ими полнился каждый уголок этого дома, который в один момент стал таким ненавистным, одновременно оставаясь таким любимым. Мелексима плакала, не сдерживаясь себя, даже не пытаясь успокоиться. Она так долго была сильной, что теперь просто переломилась ― быстро и тихо, выпуская со слезами всю боль, обиду, любовь что таились в ее хрупком сердце. Это могло убить ее или, если она переживет, сделать еще сильнее. Мелек нужен был выход. Пожалуй, вот причина, по которой она так рвалась домой ― тут никто не мог увидеть ее слабости, кроме знакомых вещей. Все, что копилось в девушке эти месяцы нашло выход, и Мелек стало легче. Опустошённая, черноглазая засыпает. *** Девчонка опаздывала. То есть, она просто не приехала в установленный срок. Буяннавч доложила об этом хану следующим утром. Немного взволнованная ― вдруг что-то случилось в дороге ― и испуганная ― вдруг не вернется совсем. Батый выслушал шаманку спокойно, он подозревал, что со своим вздорным характером черноглазая совершит нечто подобное ― намеренно опоздает или задержится еще на день. Ведь знает, что наказать ее не смогут. Поэтому хан просто приказывает Буяннавч не нервничать и дождаться девчонку, как приедет ― сразу отправить к нему. Но Мелексима не появляется через час или два, уже ближе к обеду даже Хостоврул невзначай интересуется ― не съездить ли ему самому за Мелек. Батый удивляется такому беспокойству, но все еще придерживается мнения, что девушка просто играет на его терпении, зная о собственной неприкосновенности. Возможно, ей было просто сложно уехать из родного дома. Одним словом, Бат-хан не сильно переживал из-за отсутствия Мелек. Рано или поздно она появится. На невеселую мысль он натыкается совершенно случайно. Мысли бродили где-то рядом с самовольной девчонкой, варьируясь от нее до плана очередного камнемета. Батый не зацепился за эту мысль в первую встречу с Мелек, не думал об этом все последующее время ― это было просто невозможно. Но хан не уставал напоминать себе о том, насколько люди двулики и насколько Мелексима целеустремленна в своих желаниях. Если бы она хотела быть свободной, то пошла бы на все ради этого. И от чего она так упрямо не хотела становиться наложницей? Смело заявляла об этом не только его рабам, но и ему самому? Не крылось ли здесь что-то большое? ― Позовите шаманку, ― приказал хан стражникам. Один из них, низко поклонившись, тут же исчез. Батый отложил исписанную бумагу, с раздражением понимая, что вернутся к работе не получится. Буяннавч появляется быстро, и по ее взволнованному лицу Бату понял, что девушка еще не возвращалась. ― Великий хан, ― почтительно произносит женщина, поклонившись. ― Мелек еще не возвращалась? ― спросил он. Шаманка отрицательно мотнула головой. ― Еще нет, Великий хан. Возможно, случилось что-то, что ее задерживает. Хан кивнул. Он не хотел задавать Буяннавч свой вопрос, но шаманка была единственной, кому Мелексима могла рассказать о таком. ― Буяннавч, ― начал Батый. ― До появление здесь, у Мелек был жених? Шаманка удивленно глянула на хана, но тут же задумалась. ― Я, право, не знаю, ― аккуратно произнесла она, понимая, насколько может разозлить такой ответ Батыя. ― Я никогда такого не спрашивала, да и она не рассказывала. Мелексима, ― Буяннавч тяжело вздохнула, ― Довольно тяжело воспринимает темы личного плана: семья, женихи… Но, насколько мне известно, у нее нет никого. Хан кивнул и отослал женщину обратно. Мелексима действительно тяжело воспринимала разговоры о родных людях, но Батый думал, что у них с шаманкой доверительные отношения. Если не матери и дочки, то точно двух подруг. Чтож, видимо, он ошибся, и Мелек, которую Буяннавч любила так искренне, не отвечала точно такой же любовью. Девушка сумела очаровывать каждого в этом месте, но ее не очаровал никто. Кроме него. ― Великий хан, придет ваша истинная любовь, и она будет вам верна. ― Бокка подчеркивает знатное происхождение женщины. Ты достойна носить его. ― Я на тех девиц, единственная мечта которой стать наложницами, не похожа. Не равняйте нас. ― Да будет Цаган Сар счастливым для вас, Великий хан. Пошлет вам Великий Тенгри здоровья и побед. ― Представьте, как все плохое уходит, поднимается в высь далеко от вас. А все ваши победы и завоевания оседают под землей у вас под ногами, что сопровождать вас все время. ― Свободную девушку вы сделали рабой, влюбленной в вас. Никто не знает, каково это, быть плохим человеком. Быть печальным человеком, скрываясь за холодом черных глаз. Никто не знает, каково это, когда тебя ненавидят. Когда тебе суждено говорить только ложь. ... Если тают черные глаза ― значит, душа все еще жива. Хочется рычать. Эта девчонка и не подозревает, что делает с Великим ханом. В прошлый раз, когда она была здесь, она точно так же, по инерции дотрагивалась до стен, гладила обивку полов. Маленькая глупая девочка, всюду оставляла свой аромат, не понимая, не осознавая, кого обрекает на мучения ― каждое мгновение ощущать ее запах после того, как уйдет. В ее взгляде нет ни капли притворства или наигранности. Мелексима наивна и чиста, как ребенок, которым и является. Все, что она делает полно искренности. Она делает то, что велит ее сердце, чего требует душа и тело… Батыю кажется, что она — наказание за все его грехи. Потому что судьба, магия и природа явно поиздевались над ним, послав эту своенравную девчонку. *** Мелек просыпается медленно, глаза болят и все тело затекло, словно она вовсе не спала. Девушка осматривается, стараясь понять где она, потому что не может сразу вспомнить произошедшее. События вчерашнего дня восстанавливаются не сразу, словно нехотя, но после Мелексима понимает, что лучше бы она вовсе не вспоминала. ― Ой, дура, ты, Мелексима, дура! ― стонет девушка в подушку. Она должна была вернуться еще вчера вечером, а не сегодня, когда за окном весело светит весеннее солнце. Мелексима не знает, ждать ли вечера, или отправляется прямо сейчас, в любом случае ― Батый будет в ярости. Девушка решает не злить его еще больше, поэтому быстро собирается все вещи, которые приготовила заранее и грузит их на лошадь. Убирает вещи в сундуках в дальний угол комнаты, накрывает старой простыней белого цвета. Закрывает все окна, зашторивает их и выходит из дома, закрывая дверь на все возможные замки. Прибывает на место она довольно быстро. Конечно, гнала лошадь не щадя ее, но уже явно понимая, что выговор ей будет строгий. Она даже представлять не хочет, с ней могут сделать. Напоминает себе о собственной неприкосновенности, но не может перестать дрожать. Когда ―взволнованная и испуганная ― Мелексима влетает в шатер Буяннавч, та мечется между желанием ударить девушку и обнять ее. ― Не говори мне ничего! ― говорит Мелексима. ― Я знаю, я опоздала, ― начинает оправдываться черноглазая, переодевая дорожное платье. Поднимает трясущиеся руки, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, с первого раза не удается, но она побеждает, ― Я знаю, что хан в ярости, но я не виновата! Точнее, не совсем… ― принимается за борьбу со следующей пуговицей, затем опускается все ниже и ниже. ― Он просил сразу же тебе прийти, ― говорит Буяннавч. Мелексима дрожит от такого, насколько холодно прозвучал голос шаманки. Девушка торопливо стягивает одежду и берет другую, чистую. Светло-голубое платья легко облегает ее фигурку, и Буяннавч не может отрицать, как красиво выглядит Мелексима в монгольской одежде. ― Буяннавч, хоть ты не злись! ― взмолилась Мелексима. Шаманка тяжело вздохнула и помогла девушке с платьем; Мелексима приняла это как молчаливое прощение. ― Беги к хану, ― говорит шаманка. Мелексима кивает и, подобрав платье, буквально бежит в сторону ханского шатра. Она стрелой проносится мимо монголов, которые провожают ее удивленным взглядом. Не все знали, что черноглазая уехала с обещанием вернуться через определённый срок, и не каждый знал, что она опоздала. У самого шатра Мелек наткнулась на Жаргаля и Хостоврула ― тоже в буквальном смысле. Монгол поддержал девушку, потому что та от внезапного столкновения запуталась в собственном платье и едва не упала. ― Мелексима, ― произнёс Хостоврул, и девушка не могла расшифровать что тут заложено. Они были удивлены? Вероятно, да. Черноволосая выпрямились, и Хостоврул отпустил ее. ― Великий хан велел тебе вернуться еще вчера вечером, ― говорит Жаргал своим тихим, угрожающим голосом. ― Я знаю! ― едва ли взвыла черноглазая. ― Я опоздала случайно. Он злится? Но Хостоврул и Жаргал ей не ответили. Из шатра появился третий монгол и, посмотрев на девушку, почтительно сказал: ― Великий хан желает вас видеть. Мелексима глубоко вдохнула. Поправив лежащие на плечах волосы, она вошла внутрь, неуверенно и опасливо, уловив еле слышные слова Жаргаля на русском: ― Перед смертью не надышишься. Девушка вздрогнула и, пройдя чуть дальше, остановилась посреди комнаты. ― Великий хан, ― произнесла она. Голос сорвался, и Мелек прокляла себя за это. Она поклонилась, опустив глаза в пол, и решила остаться в таком положение до того, как Батый заговорит первым. В конце концов, она и вправду чувствовала себя виноватой, может, это смягчит его гнев? ― Мелексима, ― говорит Батый. Мелек вздрагивает; она не могла понять, был ли хан зол или нет, но головы так и не подняла. Он не спешил подходить к ней, давая Мелек возможность вслушаться в собственное сердцебиение. Через пару секунд послышалось легкое шуршание одежду ― Бату встал и приблизился к склонившейся в поклоне девушке. Хан двигался бесшумно, позволяя чужому сердцу трепетать подобно крыльям колибри. Он остановился ровно напротив черноволосой. Девушка выпрямилась, попыталась расслабить напряженные плечи, но так и не смогла. Выпрямившись, она словно застыла ровной тетивой, по-прежнему опасаясь поднять глаза. Батый ничего не говорил, Мелексима молчала тоже. Хотя, возможно, стоило начать объясняться, но язык онемел, да и черноглазая не была уверена, что своими оправданиями не ухудшит ситуацию еще больше. Пальцы легли ей на подбородок. Мелек мелким вздрогнула, когда пальцы с уверенностью потянули голову вверх, заставляя смотреть прямо на мужчину перед ней. Она вдохнула поглубже и словно в холодную воду бросилась ― все-таки подняла взгляд. Черное против черного. И внезапно стало спокойнее. Возможно, от того, насколько спокойным казался Батый, благодаря пальцам, что аккуратно скользнули по подбородку, очерчивая его. Приятное прикосновение расслабляло, но Мелексима не могла позволить себе забыть, рядом с кем она сейчас находится. ― Если вы позволите… ― начала она отчего-то шепотом. ― Я могу все объяснить. Помимо красоты, она обладала тем, что притягивало к себе больше, чем внешняя привлекательность — добрым сердцем, умением помочь другим в их бедах и скромностью, не лишённой веселья. С упертым нравом и целеустремленностью, Мелек превращалась в идеальную женщину. ― Объясняй, ― разрешил хан. ― Я просто… ― Мелек запнулась, понимая, как глупо выглядит ее оправдание. ― Я просто заснула, случайно. Проснулась только сегодня днем и сразу приехала. От собственной глупости Мелек бросило в краску, и она снова опустила бы голову, если Бат-хан не продолжал крепко держать ее. От неожиданности, будто в испуге распахиваются ее бездонные черные глаза, взмывают вверх длинные ресницы, приоткрываются пухлые покрасневшие губы. Она явно закусывала их пару минут назад, нервничая и не решаясь стучать. Батый задерживает на них свой взгляд. ― Простите меня, ― сказала она. ― Я бы никогда вас не ослушалась, Великий хан. Это было не совсем правда. Мелексима сначала делала, а уже потом думала о последствиях. Как ее стычка с той девчонкой, как ее поцелуй во время праздника. Она просто делала то, считала правильным, то, что она хотела считать правильным. По сути, не идя против прямых приказов, она умудрялась нарушать спокойную и размеренную жизнь не только хана, и других людей. ― Когда ты уезжала, ― сказал Батый. ― Ты помнишь, что ты мне сказала? ― Вы сделали меня такой же, как они, ― внезапно сказала она. В ее голосе слышалась настоящая скорбь, но вместе с тем ― нечто, что распознать Батый не мог. ― Свободную девушку вы сделали рабой, влюбленной в вас. Я знаю, что это неправильно. ― Я знаю, что это неправильно, ― повторила Мелексима. За это просить прощения она не собиралась, как и за поцелуй в вечер Цаган Сар. Это были ее чувства, а за них она не намерена была приносить извинения. ― Я знаю, что в этом месте нет любви. Есть наложницы, война, интриги, ― она вздохнула и смотрела уверенно, твердо. Тот взгляд, который Батый так в ней привлекал. ― Но я все равно это сказала. И за это вы меня наказать не можете ― за мои чувства к вам. Теперь Батый понял, что не разглядел в тот вечер в глазах Мелек ― теплую, искреннюю любовь к нему. Да и чего можно было ожидать от влюблённой женщины с таким искренним весёлым характером, как у Мелек? Она резко поднимает глаза, Батый видит, как в них вспыхивают маленькие озорные искорки. Она прищуривается так, что в уголках глаз появляются крошечные еле заметные морщинки. Мелексима смотрит на Бату серьезно, будто видит его насквозь, и хан ловит себя на мысли, что ему хочется спрятаться от этого хвойного взгляда, чтобы она не смогла залезть ему в душу, в сердце… Батый пытается справиться с желанием схватить ее, прижать к себе, задушить в объятиях. Мелек заглядывает в глаза, улыбается уголком губ. Бату боится, что она догадывается, что с ним происходит. Пытаясь справиться с сердцем, мужчина дышит как можно ровнее. Не выдерживаю, свободной рукой Батый хватает ее за горло, упиваюсь тем, как в испуге распахиваются ее глаза. Пристально наблюдает за реакцией зрачков. Батый прижимает Мелек к себе, так сильно, что слышно, как она тихонько ойкает, хватка немного ослабевает. Снова отстраняя ее, хан берет лицо в ладони, Мелек смотрит на него затуманенным взглядом. Он долго смотрю в черные бездны, прежде чем нырнуть в них с головой. Хан мысленно приказывает ей сопротивляться, оттолкнуть его, бежать, пока есть возможность. Но сам понимают, что уже не в силах ее отпустить. Бат-хан сокращает расстояние между их лицами и накрывает ее губы своими, проклиная себя за слабость и за то, что совсем потерял голову. Она покорно и доверчиво приоткрывает губы, нежно отвечая на поцелуй. Остатки здравого смысла разлетаются на куски, когда мужчина ощущает ее легкий стон губами. Вжимает ее в себя. Моя… Моя… Мелексима прижимается сильнее, совершенно не сопротивляясь. Сухие твёрдые губы оставляют жгучие поцелуи на покусанных девичьих губах, а сильные руки прижимают очаровательное создание еще ближе. Мелексима тонкие пальцы вплетает в черные, как смоль, волосы хана, ощущая, что происходящее, на самом деле, правильно. Хан оказался не жестоким правителем, а просто мужчиной, которого полюбила девушка и который полюбил ее: не как наложницу, красивое развлечение, а как девушку, равную ему. Мелексима не ищет в себе сил дышать глубоко – дыхание давно сбито к чертям. ― Ты здесь Мелексима, ― произносит он вкрадчивым шепотом. ― И ты моя женщина. Станешь ею.