Всё-таки не слабый...

— Иду-иду, — бормочу, открывая дверь клиенту. Эльф. Уже шестой на этой неделе. Мёдом им намазано, что ли? А всё потому, что какая-то остроухая разболтала своим, что я снимаю проклятья, в том числе импотенцию. Не открываю имён и беру не такую уж большую плату. Не такую, как мог бы. И теперь вместо того, чтобы пойти к врачу со своими нестояниями, запорами, прыщами на заднице и прочей хернёй, эти идиоты напяливают иллюзии и личины и идут ко мне. Какой кошмар. — Да-да? — Мне сказали, что вы можете спасти человека от неминуемой гибели. Хмурюсь и пропускаю. Да, это не стояние-нестояние. Это уже серьёзно. Метки смерти, и забирать их умею на десять городов вокруг только я. Когда мы договариваемся о цене и он через пару минут приходит со своей подружкой, я вздыхаю недовольно. Вот. У всех любовь, у всех страсть, у всех весна. А я унылое дерьмо. Наши все уже переженились, Альвина ребёнка ждёт второго, а первого из-за того источника завела, сразу же, тем же вечером. Через девять месяцев мы уже гуляли по поводу их первенца. Два года прошло. Найс путешествует. Его тоже ждёт жена дома, полуэльфийка, он её нашёл где-то. Диран, державшийся дольше всех, кроме меня, недавно пал жертвою какой-то мышки из хлебного магазина. Он до этого в боях участвовал, а она ему молоко носила. Короче я тоже мало что понял из его сбивчивого рассказа. Сейчас забил временно на свои бои и пускает слюни. Любовь делает всех тупыми. Нет, всё, если сегодня придёт ещё кто-то со своим нестояком или другой дичью, пошлю. Точно пошлю. Надо пару выходных взять, да и снятие метки так выматывает… Приняв ванну, я спокойненько завалился на кроватку, попивая сок. Ляпота. Рядышком интересные книги, в руке сок, на тумбочке водичка. Мягкие подушки и перина. Когда мы решили осесть в столице одного из соседних королевств, я подумал, что чернокнижнику найти работу будет невозможно. Я не знал ничего из того, что не связанно с войной, и снова вступать на службу не собирался. По чужим наводкам нашёл себе кандидата в учителя. Этот старый дедок только и делал, что на юбки заглядывался, но то уже такое. Я проучился у него всего две недели, когда этого старичка хватил удар. Врач сказал, что этот жук уже второе столетие от смерти ускользает, да вот наконец-то настиг его конец. По законам, так как у него родичей не имелось, а я к его смерти руку не приложил, всё его имущество перешло ко мне. Главное, что у него было — это книги. На самом деле среди литературы, которой меня делали пригодным для нашей страны, писалось много нормальной информации, житейской, так сказать. Просто тогда мне было не до этого, а когда взялся за его библиотеку, очень быстро вспомнил. Вспомнил столько такого, о чём и не предполагал. Дом этот небольшой, двухэтажный. На первом этаже — один сплошной зал с редкими тумбочками, шкафами и колонами. Стол, пара стульев. Книги и разная атрибутика чернокнижника. Условно зал делился на кабинет, лабораторию и пол — пространство для пентаграмм и ритуалов. В кабинете три стула, столик, бумаги и книги, малая их часть. А лаборатория — стол и шкафы-полочки-тумбочки с расходным материалом и реквизитами. Я поселился в этом доме, привёл его в порядок и учился, пока не пришёл первый. Он искал старика, но был настолько отчаявшимся, что доверился и мне. Я не думал о награде, когда снимал смертельное проклятье с его любимой. Я думал о том, что моя любимая где-то далеко. И потянулись слухи. А вслед за ними ко мне начали приходить и клиенты. Главное, что есть на что жить. Вот только зачем? Мы обрели свободу. Мы обрели спокойствие. Вот только к чему это? Валяясь с книгой, я думал о том, что те полторы недели рядом с Даллахой стали самыми интересными. Тогда я жил. Без войны стало скучно, но неприятностей в моём быту и так хватало, и не только из-за некоторых особо доставучих клиентов. Раздался стук, за ним трель — на двери стояло оповещающее заклинание, разносящее звук по всему дому. Не всегда слышу, вот и попросил одного мага помочь. Да и не только с этим. Вся бытовая мелочь делалась здесь магией. Хмурясь и кривясь, я честно хотел проигнорировать. Но сюда бывало и с серьёзными проблемами приходили. Вдруг там кто-то умирает? Некоторые типы считали, что идти к чернокнижнику это тоже самое, что и к врачу. Отпирая замки, всем богам молился, чтобы это оказался какой-то идиот с ерундой, способный подождать до завтра. И ведь отпуск не возьмёшь — я единственный на большую территорию. Поэтому да. Если кто-то умирает из-за проклятья, табличка «закрыто» может стоить жизней. Вообще я уже пробовал уйти в отпуск. Я повесил табличку с адресом, куда надо обратиться, если дело срочное. Но почему-то даже бородавки считались срочными для некоторых индивидов. — Здравствуй. Слова застыли у меня в горле, встали косточкой, язык онемел и максимум, что я мог сделать — это что-то нечленообразно промычать. Зная это, решил промолчать. Просто таращился. Даллаха совсем не изменилась. Те же хищные брови, делающие вместе с острыми скулами неописуемую мимику лица, и так не вписывающиеся в образ пухлые губы. Какое-то время я мечтал их поцеловать, а потом перестал об этом думать. И та же чёрная коса. И доспех. Валькирии редко его снимали. Меч, как и раньше, висит на поясе и сверкает бликами на лезвие. Она не изменилась, словно для неё прошло пару дней. Или минут. Вряд ли для валькирии наступает мирное время. Посторонившись, я пропустил её внутрь. И женщина процокала своими невысокими металлическими каблуками внутрь и застыла, не зная куда деться. — Ммм. — Попытка что-то сказать результата не принесла и, откашлявшись, я попробовал снова: — Что ты здесь делаешь? Боже. Какой я тупой. Но о чём ещё спрашивать? Где была? Как жила? Что делала? — Надеялась, что ещё не поздно, — ответила, и если бы я хоть на малую долю понял её слова, так бы не дрожал. — Присядешь? Ты надолго? — Хотелось бы на это надеяться. Да, диалог так себе. — Тогда лучше наверх подняться. Здесь рабочее. Она осматривалась, пока я запирал дверь, приседала у линий пентаграммы, ещё не стёртой, листала макеты и стучала коготком по баночкам со всякой всячиной. Крыльями, сушенными кусочками кожи, глазами, травами и разными порошками. А потом пошла за мной. Не знаю, о чём пойдёт речь дальше, но я захотел выпить успокаивающего чая. А у неё выбора не было — шла за мной. Когда уже сидел и вдыхал аромат чая, понял, что не знаю что спрашивать. Кроме банальщины. — Чем занималась два года? Она задумалась, подбирая слова, отпила чая, не смотря на то, что в чашке кипяток. И ответила: — Помогала нашему виду выжить. Мои сёстры наконец-то сумели произвести на свет детей. — Вот как… А сама? И как это получилось? — Живая вода, — Даллаха сунула руку под доспех, нащупала там что-то и достала флакончик. — Здесь на глоток. На одно дитя. Валькирии влюбляются только раз, и, выбирая себе воина, руководствуются многим. Слишком долго объяснять то, что сам не понимаешь до конца. Мне стало как-то грустно. Лишь раз… Интересно, сколькие погибли из-за этого? Стали бесплодными потому, что потеряли свою любовь? — Я никогда не любила. Я стала погибелью нашей матери и не способна влюбиться, — призналась, и я испытал что-то среднее между безысходностью и радостью. Она и родилась последней, получается. Последней принцессой. — Значит, эта вода позволит тебе стать обычной? Два вас, валькирий, обычной, — уточнил, не зная, как относиться к этой информации. — Да. Но я не стану использовать его просто так. Скажи, Вальвет, тогда, два года назад, я видела в тебе ярую жажду жизни. И видела, как ты смотришь на меня. Словно я стала для тебя чем-то настолько особенным, что и слов не подобрать. Это вселило в меня надежду. Но сейчас я вижу пустоту. Я откинулся на спинку стула и задумался. — Я приношу пользу. Иногда спасаю жизни. — Да, это хорошо. Но не то. — Не то, — я думал не долго. В конце концов, у меня может не быть больше такой возможности. Она уйдёт, и я её не увижу. — Когда человек влюбляется — его любимый превращается в центр, если так можно сказать. Солнце, свет, часть души. Так много, что теряя это, остаётся пустота. Когда ты пропала, я погряз в трясине, заполнив ею дыру внутри. — Но теперь я здесь. — Я и этого не понимаю. Мы смотрели друг на друга, и я не совсем понимал, что Даллаха хочет услышать. Но решил выложить всё, как оно есть: — Я любил тебя. — А сейчас? — И сейчас люблю. Она выдохнула облегчённо, словно напряглась и дыхание задержала, да и сам я, оказывается, здорово перенервничал. — Отлично, — кивнула. — Я не стану пить сразу, я не могу доверить себя тебе сейчас. Но если всё будет хорошо — возможно, у нас всё получится. — Я не совсем понял, — помотал головой, не веря услышанному. Она готова дать мне шанс? Она… хочет быть со мной? Выбрала меня? Я даже слов не мог подобрать! — Ну… — задумалась, похоже, тоже не знала, как это сказать. — Я даю тебе разрешение за мной поухаживать. Так это у людей называют? Я засмеялся. Просто не мог сдержаться. Столько слов, столько лишних слов. Чашки дрогнули и моя разлилась немного, когда поднялся на ноги стремительно. И обнял её, как только приблизился. Доспех здорово напомнил о реальности, но я всё равно рад до головокружения. — Только железяку эту убери. Прошу тебя. — Как скажешь, — улыбнулась, и доспех поплыл куда-то назад, собираясь там в комок. Она осталась в платье, которое смягчало трение о панцирь, но на руках и ногах защита осталась. И всё-таки, обнимать мягкое тело куда как лучше, чем обжиматься с железом. — Почему ты плачешь? — спросила, а я просто уткнулся ей в плечо, неудобно изгибаясь, и давился слезами. — От счастья, — проикал невразумительно, и Даллаха неуверенно обняла меня в ответ. Я впервые готов молиться всем богам о том, чтобы всё получилось. Мне двадцать один, я снова влюблён, только на этот раз ещё больше. Как и все влюблённые, я отупел и больше не лечу импотенцию, потому что достали. Я стараюсь научиться быть чутким и проявлять интерес к кому-то помимо себя, я стараюсь… Быть хорошим. Да, это звучит смешно, я знаю. Мне двадцать один, моя любимая терпимо относится ко мне, к моей работе, к моим клиентам и графику. Я не теряю надежду, что однажды она выпьет живую воду для меня. Я её люблю. Иногда мне кажется, что она тоже понимает каково это. И тоже любит, пусть и по-своему. Я надеюсь на лучшее.