Всё-таки не слабый...

Следующие дни — полторы недели, я могу назвать по-настоящему счастливыми. У нас появились те, на кого можно рассчитывать, те, с кем мы… Мы ужинали с капитаном, мы занимались с капитаном, отделённые от общей массы даже на тренировках, а в столовой, что смешно, сидели за одним столиком, рядом. И в тех редких боях, что устраивали, когда вражеские отряды подходили ближе определённой границы, держались поблизости и помогали друг другу. Присматривали. Я не назову это дружбой, нет, но впервые чья-то жизнь помимо моей обрела смысл. И я с ужасом осознавал, что если эти ребята отправятся к праотцам — с ними умрёт и частичка моей души. Я спокойно смотрел на те редкие трупы и раненых, когда понимал, что своих среди них нет. Когда видел их макушки или лица — меня отпускало. Я был спокоен, и мне было всё равно, что происходит — поливает ли нас враг пламенем или кто-то кряхтит недалеко, отжимаясь. Мы почти не двигались с места. Нам сказали, что главная битва состоится скоро, через неделю-две. И мы ждали, готовились. И всё больше наша валькирия проводила времени с нами, что-то рассказывала, мы даже не всегда понимали что именно. Она говорила о других странах. О том, какие они, какие там живут люди и нелюди. Рассказывала об эльфах и драконах. И о ценности жизни. Не все её мысли казались простыми, а некоторые такими напротив только казались. Эта умная женщина как-то неожиданно стала настолько крупной частью нашей жизни, что словно мир вертелся вокруг неё. Может, только я это заметил, может, только у меня в глазах она сияла больше собственного эгоизма, но другие тоже липли к ней и улыбались. Не только потому, что она — наш билет к свободе и выживанию. Точнее… мы перестали об этом думать. В тот момент, когда первый подал руку другому. Теперь мы были чем-то большим, чем группа, объединённая идеей выжить. Альвину отпускало намного дольше, чем нас всех. На четвёртый день один из солдат пристал к ней. Обычное дело здесь — женщин ужасно мало и часто в ход идут даже парни помладше. Такие, что прогнутся без особых проблем, которых проще уломать или заломать. Дерек не открывал детали, но по его словам, дело почти дошло акта. И тогда, в тот день, когда он принёс девушку в кабинет капитана, куда мы приходили уже как в личное помещение, она расплакалась. Из повреждений — только пара синяков и вывихнутая кисть, ну и стресс. Но Даллаха сидела рядом, прижимая её к себе, и эта девчонка впервые позволила себе снять маску. И после этого хоть один из нас постоянно где-то рядом крутился, даже охранки вешали. Как-то мы сидели, пили вино с капитаншей и болтали о прошлом. Кто и как дошёл до жизни такой. Со мной понятно — или виселица или армия. Девушка думала, что спасётся так от участи подстилки. Думала, что на войне не до того. Наивно и глупо. Дерек потерял в тот момент смысл жизни. Дирана и Найса родители отправили, под волной новой моды — отдать сына в жертву ради страны. — Ну, а вы, капитан? Что вас сюда занесло? — С непривычки быстро опьяневший Диран плохо контролировал речь. И сидел уже нервно. То и дело покачивался, кренился куда-то. Рядом примостился Найс и постоянно придерживал его, успевал схватить до того, как упадёт. Женщина поднялась с пола, где мы все сидели, и, взяв свой меч, положила его на колени, оглаживая. Она носила его без ножен, простое лезвие, висящее на поясе. — Нас осталось так мало, — прошептала, а я знал, что валькирии не рожают. Родить из них способны только девы из королевского рода, а таких мало. Они бессмертны в некотором роде, но когда дети не появляются, а старые пусть и редко, но умирают — популяция мельчает. — Наш отец приказал нам вести народы к победе, сказал, что только доблестные воины смогут подарить нам детей. Он лгал, но тогда мы этого не знали. Все мы минимальными движениями приблизились к ней, ожидая новой занятной истории. А я смотрел на неё и не мог глаз отвести. — Мы воевали, мы испытывали мужчин, пытаясь найти того, кто подойдёт, мы погибали в борьбе за любовь и в битвах друг с другом. Что случается, когда на поле встречаются две валькирии, ведущие враждующие народы? Когда мы поняли ложь нашего отца, мы изменились. Создали правила, запретили войны между собой. Нас было тридцать сестёр и тридцатая забрала жизнь нашей матери, и она же навлекла на себя проклятье этим, но об этом мы тоже узнали намного позже. Сейчас нас осталось всего трое. Когда ваш король пообещал нам семя жизни, мы думали, что он дарует нам источник живой воды, скрытый в подземельях его замка. Даллаха замолчала ненадолго, скорбно глядя в пустоту и поглаживая лезвие. А потом грубо, с рычанием, сказала так, что мы вздрогнули: — Он нас поимел! Только уничтожив его страну, я обрету покой, только увидев его кровь наконец-то успокоюсь. Его, забравшего жизнь двоих из нас. Валькирии не могут своими руками убивать. Поэтому она стала отступницей, поэтому избрала изгнание и месть. Поэтому её меч так похож на косу. — Кто-то должен это сделать. Мои сёстры меня поняли. Верно. Они поняли, что только у неё хватит ненависти, чтобы сделать то, чего они все хотели. Только королевская кровь могла помочь ей создать вторую косу — пусть не такую мощную, пусть не такой формы. Даллаха могла стать во главе армии тех, кого они все сейчас пытались уничтожить и захватить. Но она выбрала путь отступника. Разрушить изнутри армию тех, кого вела, и при этом остаться валькирией — спасти тех, кто хотел спастись. — У нас обязательно получится, — поднял я голову и только сморгнув с глаз слёзы понял, что почему-то расплакался. Наверное, потому что так давно мечтал убить наше правительство, и только сейчас появилась возможность. Хотя кому я вру? Я… хочу, чтобы она своего добилась! Хочу, чтобы улыбалась, сбросив с плеч груз многолетней ненависти. Кажется, я влюбился. Это глупо. Это чертовски неправильно. И я не знаю, что с этим делать. Впервые я ненавижу наше правительство не из-за себя, а из-за другого. Мне девятнадцать и я хочу, чтобы всё закончилось. Я чертовски устал от войны, я влюблён и ненавижу себя за это. *** Война это кровь. Лязг и боль. Столько негативной энергии, что её хватает с лихвой, чтобы взять в кулак и бросить, как песок, в лицо вражеского войска. Их пять тысяч, нас тысяча. И между нами всеми гудит такое напряжение, что его и правда можно собрать в кулак. Только если рука будет гигантской. — Не дайте друг другу умереть, — шепчет Даллаха, спускаясь с коня. Шлепком отправляет его подальше, чтобы животина не умерла зазря. Её доспехи гремят, а меч сжат в руке. Странной, виляющей походкой она идёт вперёд, где стоит вражеский генерал. Протягивает руку с зажатым клинком к небу, и позади кричат и ревут те, кто скоро положит здесь жизнь. Чья кровь зальёт земли. Её крылья за спиной становятся видимыми, металлическое блестящее совершенство. Она не умрёт в этом бою, так что мы переживаем только за себя. Мы стоим там, где недавно её конь топтался. Четыре мага. И щит ещё не вспыхивает, но уже чувствуется напряжение вокруг. Когда эта волна впереди хлынет — они просто пойдут в стороне от нас, как вода огибает камень. Когда валькирия свои крылья раскрывает — воины становятся сильнее, быстрее, неуязвимее. На короткое время. Но она ведёт не их, а нас. И её благословение на армию не распространяется. Собирая окружающую энергию, я формирую нечто, похожее на заклинание поддержки. Так мало кто может. Но под ним воины погружаются в тот режим, в котором есть только жажда крови, а весь рассудок уходит подальше. Это считается поддержкой, потому что «в состоянии берсерка» у человека полностью исчезают страхи, а его физические возможности возрастают, как и выносливость. Потому что мозг больше не управляет телом. И я позволяю себе кривую усмешку до того, как брошу это в первые ряды противника. Я помогу им. Потому что глядя на сияющие доспехи валькирии, на её чёрную косу позади, слыша этот звон её доспехов и крыльев, не могу подумать о поражении. Нашем личном поражении. Война — это боль, страх, пот и кровь. Это смерть и страдания, мучения и надежда. Скорость и неразбериха. Магу нельзя вступать в физическую схватку, нельзя падать в такой толчее. Дерек палил во всех, кого видел, без разбору. Он колдовал раз за разом, проклиная и желая смерти. Найс и Диран поступали примерно так же, но они же ещё защищали Альвину. Не позволяли никому приблизиться. Когда я потерял их из вида — не понимаю. Вокруг происходило такое, что я с трудом ориентировался, и единственное, что понимал твёрдо — низ там, где земля, а верх — небо. Это всё, на что хватило моего мозга, погружённого в панику. Стоило потерять своих, как я ощутил себя беззащитным. Чей-то крик слышался сквозь ругань и бряцанье. Когда рядом стыкаются два меча так, что искры летят, думать нет времени. — Вальвеет! — кричала наша целительница, и я почти понял откуда. Где-то позади, если понимать «сзади» — там, куда я затылком повёрнут. Несколько шагов, пара заклинаний, чтобы дорогу очистить. Трупы под ногами — ерунда. А вот живые пугают. — Валя! — кричит Дерек своим басом, и мне остаётся только пригнуться, схватить чей-то щит и, прикрываясь им, двигаться в предположительно нужную сторону. Рядом падает кто-то, по ногам приходится удар, но посох это вам не просто палка. Почти не глядя машу им сзади, и кто-то айкает. Да, там тоже заклинание. Да, без магии я ничтожество. Но умрут здесь столь многие, что сама энергия отчаянья заполняет тело. Дикая мысль появляется неожиданно — ведь во вражеском войске много тёмных магов. Опускаюсь на корточки, поддерживаю особую тёмную ауру — чтобы ко мне не подходили, и хватаю первый попавшийся труп. Ножиком разрезаю завязки доспеха, стаскиваю всё мешающее и вырезаю нужные символы. И краткая молитва. Раньше, как мне рассказывали, алтари делали какие хочешь. И клали на них кого хотели. — Земля в почках и костях, вода в крови и слезах, огонь в тепле и сердце, воздух в лёгких и крови — да услышат мои слова великие Тьма, Смерть и Мрак, да откроют свои силы нам, простым смертным, да снизойдут и коснутся этого алтаря. Алтарь из тела — готов поспорить, о таком никто не догадывался. Но это работает. Сила сгущается, и я её чувствую, я ею наполняюсь. Позади шаги — и бью силой смерти и тьмы, не разбираясь. Наверное, правильно делали, что запрещали нам содействовать с алтарями. Эта сила так бьёт в голову, так пьянит, что, кажется, словно весь мир можешь одной левой… — Валяааа! — орёт Дерек близко, и девичий голос врывается в моё ликование силой высокими нотами: — В сторону! Понять не успеваю. Просто боль и тьма. *** Над головой — небо. Чистое и такое спокойное. Пушистые размывающиеся облака медленно движутся куда ветер дует. И солнце светит, лишь иногда под белой ватой прячась. Когда я очнулся, мы уже плыли по воздуху. Не могу сказать, куда и зачем. Мне запретили двигаться, и, честно говоря, я даже не узнал голоса, который это говорил. — На труп похож, — прошептал мужской голос, и кто-то видать стукнул его, потому что прозвучал негромкий лязг и айк. — Посмотрела бы на тебя, — буркнула та же девушка, что приказала лежать без движения. Похоже, она очень устала. — И зачем полез херню свою чернокнижескую творить? — Третий, грубый бас. И в памяти вспыхивает «Валяа!». Кто-то рядом шебуршит и подползает девушка. С трудом, но в этом бледном и распатланном нечто узнаю Альвину. Значит, она говорила. Её голос так изменился. Сел. — Я посмотрю. — Её руки меня медленно переворачивают, и холодная сталь касается кожи шеи. Мурашки бегают, и хочется вздрогнуть, но девушка возвращает моё тело в исходное положение — глазами к небу, и разматывает бинт. Когда шеи касается прохладный ветерок, чувство становится таким, словно раздели. — Пошевели языком. Послушно шевелю, даже рот приоткрываю. — Отлично. Можешь что-то сказать? — Наверное. — Слово выходит звуками, карканьем, и я хмурюсь, потому что не понимаю. — Что случилось? Речь так искажена звуками, которые издаёт моё горло, что я сомневаюсь, что она понимает хоть слово. Мне самому это режет по ушам. — Тебе голову отрубили, — без обыдняков сообщает, будто это новость сродни «А вы чай пересолодили». — Не переживай, оно затянулось. Шов останется, уж извини, но… Ты первый человек, которому пришили голову, и он выжил. Поздравляю! Но придерживай её, мало ли! Альвина сама помогает сесть и перематывает туго горло на всякий случай. А я наконец-то могу осмотреться. Можно было догадаться, что это повозка, но вот что она плывёт по воздуху, это, извините меня, ввергает в шок. А правит наша валькирия. И когда вдалеке виднеются шипы башен замка короля, я понимаю, что всё идёт по плану настолько, насколько это возможно. — Наши проиграли, — сообщает Найс. — Насколько знаю, у врага человек триста погибло. Нас разбили в пух и прах. Диран заржал, а Альвина, собрав бинты, села под бочок к Дереку. Тот обнял её, притягивая к себе ближе, и я поднял брови, пытаясь без слов спросить. — Мы взрослые люди, — кидает мужчина, отворачиваясь, а девушка даже смущается. — И как давно? — выдавливаю, пытаясь хоть немного внятно говорить. — Война открывает глаза, — летит мне ответом от Дерека, и больше не спрашиваю. Потому что башни всё ближе. Но когда заканчивается война — приходит время любви. Разбить стражу замка оказалось так просто, что мы не переставали удивляться. Смеялись и шутили, один я молчал, проглатывая все замечания и сарказм. Ну не буду портить всё своим голосом-пилой, лучше нет. Когда голова короля полетела, Даллаха повела нас в подвалы. Не знаю что она ожидала от нас, но мы просто стояли, не мешая ей вершить месть. А потом продолжили за ней идти. У нас просто не существовало другого варианта. Мы выбрали свой путь. В подземелье оказалось холодно и темно, хотя для нас как раз темнота проблемой никогда не становилась. Мы шли к тому самому источнику. Я знал это, как и то, что все мы погрузимся в эту воду, и все наши раны затянутся, а Даллаха… Что же, я думаю, она даст своим сёстрам то, чего они хотели. Ради чего отдали жизнь двое, и грубо говоря третья. Не знаю, зачем им эта вода. Может для того, чтобы наконец-то завести детей. Мне всё ещё девятнадцать, мне некого ненавидеть и нет смысла жить. Я буду жить, я живу, и даже когда моё горло восстановится, а тьма из души выветрится, когда последствия использования алтаря пропадут и мы заживём мирно в каком-то городишке в одной из тех стран, о которых рассказывала Даллаха, я буду сожалеть. Потому что с окончанием войны она исчезнет из моей жизни. Мне всё ещё девятнадцать, я уже не ненавижу, я всё ещё влюблён, и это заставляет меня впадать в отчаянье.