С этого дня вы не существуете

Безымянные — С этого дня вы не существуете, — вот так незатейливо началась наша ссылка. Всего семь дней назад в полицейском участке ставили подпись в нижнем левом уголке списка из шестисот тысяч человек. Всего семь дней назад я и представить не могла, что скоро на второй страничке моего паспорта появится безликий штамп «подлежит расстрелу». Всего семь дней назад я не представляла, что буду стоять в чистом поле и ждать, когда в меня выстрелят. Мы не существуем, но нам самим на это наплевать. В вагонах темно, сыро, смердит потом и, пока что несильно, испражнениями. Нас заклеймили ещё на перроне, как скот, жёлтыми бирками на шею, и бросили сюда. Каждому в плечо выстрелили маленьким пистолетом, чем-то похожим на тот, которым раньше прокалывали уши, и сразу стало как-то всё равно. Холодно, тепло, мокро или сухо — какая разница, если умирать скоро? Я била себя по щекам, пытаясь выгнать из мозга эту апатию. В тех, кто пытался сопротивлялся, тоже стреляли. Обычным пистолетом, чёрным таким, как в сериальчиках про доблестных ментов. Желающих жить оказалось больше, после четырёх выстрелов перрон погрузился в тишину, которую обычно называют звенящей. Все личные вещи, даже обувь, отобрали, оставив только одежду. Что сказать, стоять босиком на холодном снегу в футболке на голое тело и лосинах в облипку, ибо только они не вызвали подозрений, есть не самое приятное занятие. Чёрт, я даже была рада, когда нас наконец завели в продуваемый всеми ветрами грузовой вагон! По сравнению с улицей и морозом в целых пятнадцать градусов, он казался если не тёплым местом, то хотя бы не таким холодным. Потом и так не шибко буйных восторгов поубавилось. Вагон хоть и выглядел железным ящиком без щёлок, сквозняки всё-таки пропускал, да ещё как. К началу третьего дня у меня начался кашель и, кажется, резко подскочила температура. Кормили нас три раза, разносолами не баловали: жидкая каша в железной миске — только чтобы не умереть от голода. Именно так я поняла, что ехали мы три дня. Однако причина такой трогательной заботы оказалась для меня непостижимой: нас ведь на расстрел везут, на кой кормить? На третий день сил что-то делать ни у кого уже не осталось. Первые несколько часов люди, в основном мои ровесники, ругались, стучали по стенам, пытаясь позвать хоть кого-нибудь, кто смог бы объяснить им происходящее. К концу второго дня мы сидели, привалившись к ледяным стенам, и тихо мёрзли. Кто-то пытался развести костёр. Какой-то немолодой мужчина, лет пятидесяти на вид. Ему за это разбили очки и нос. Когда еду принесли в третий раз, поднялась вонь. Я долго пыталась её игнорировать, но через несколько, по моим ощущениям, часов, этим пропахло всё. Силы нужно было экономить. Тело и так уже сделалось непривычно-лёгким, что мне совсем не нравилось. Я повернула голову и долго смотрела на бледно-жёлтую девочку, привалившуюся к стене. Пахло от неё. Пахло от трупа. Причём явно несвежего. Будь обстоятельства другими, меня бы вырвало. Но я продолжала смотреть, и во мне не появлялось вообще никаких чувств, кроме гадливой жалости и омерзения, пока я не провалилась в сон. А потом её выкинули. Пришли два человека с автоматами, на всём ходу открыли вагон и, раскачав за руки и за ноги, выбросили тело. Мы сидели молча, никто не проронил ни звука. Таких трупов было ещё четыре — по одному на каждый оставшийся день пути — и ни один не выжал из меня слезинки. Мне было всё равно. И оттого на душе становилось ещё гаже. Поезд остановился в поле, снежном, красивом, но неродном: здесь и деревья были ниже, и трава гуще, приземистей. Наш вагон, после пяти громких залпов, выстроили в неровный ряд на снегу, заляпанном кровью. Тела, что странно, нигде не валялись, их, наверно, уже увезли. Странно, но до меня только что дошла мысль: сейчас меня убьют. Но ни сожалений, ни расстройств по этому поводу я почти не испытывала, пока нас везли сюда, а теперь, вдруг, осознала, что очень, очень не хочу умирать. Снег жёг босые ноги. Я лихорадочно пыталась придумать, что делать, но в голове было пусто. Бежать? Не самая лучшая идея в поле, где можно спрятаться разве что за горизонтом. Упасть и притвориться умершей от голода или холода? А вдруг они "добьют" меня, чтобы наверняка? Мимо меня прошёл человек в форме, из-за его чёрных, похожих на лыжные, очков я не видела большей части его лица. Он встал напротив меня, возвёл автомат, направив его в мою грудь. Нам зачитали приговор. Защёлкали камеры. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как меня унесёт смерть. В голове, в такт подскочившему пульсу, билось одно: не хочу умирать, не хочу умирать... Когда прозвучал выстрел, я побежала. Не знаю, куда, зачем и как мне это вообще удалось. Я просто бежала куда-то далеко вперёд, очнувшись метрах в десяти от упавших тел. На короткий момент я поверила, что не умру, но всё равно ждала выстрела. Я бежала всё дальше, удивляясь, почему никто больше не догадался просто бежать. Ведь это так просто! Никто не ожидал, вот, видимо, поэтому у меня и получилось. Вот ещё чуть-чуть, через двадцать метров деревья. Я смогу найти, где спрятаться, вырою нору в снегу, даже если это будет стоить мне моих отмороженных конечностей. Десять метров, совсем немного... А потом в меня выстрелили.