***
Убийца в противогазе крадется на Кордон, ненатурально согнувшись и делая слишком мелкие шаги. Заползает в дыру забора покрытой мраком базы. Не в силе наклониться, дабы струсить грязь с потёртых штанов, уже со всей дури залетает в первый попавшийся дом. С кровати вскочил его полуспящий друг, подпрыгнул на месте и задрал загоревшие руки к люстре. — Получилось! Мне уже всё рассказали! Получилось! — Заорал тот, начал что-то увлеченно рассказывать, мимолетом счастливо вскрикивая. Но убийца был молчалив, даже несколько шуганутый. Друг, вдруг резко вспомнив о очевидном, всплеснул руками и помог ему раздеться. На пол слетели уплотнённые ткани, за ними шлёпнулось две измятые подушки. И за всей этой капустой прятался тонкий, как стрекоза, парень. Его уставшее лицо было измято хуже тех подушек. — Ну как тебе, понравилось висеть? Солнце в голову не напекло? — Обреченно спросил он и вяло улыбнулся. — Мне больше нравятся скорейшие последствия! Эта база наша, и соседняя тоже. Тут мои воины в безопасности. И всё у нас впереди! — Друг убийцы вернулся на кровать, мечтательно задрав голову. — А я вот напуган. — Парень неловко переступил через валяющуюся одежду. — Последствия грядут ужасные. Если наш спектакль раскроют… — А вот возьмут и не раскроют. — Друг повернулся. — Да и вообще, у нас много союзников, и это главное. Никто не любит моих сестер. — Но ты-то любишь. — Невзначай ответил убийца и с той же задумчивостью упал рядом с ним на кровать. — Да. — Одной рукой он притянул к себе товарища, второй подал ему самокрутку. — Но в Зоне мы выбираем между своим комфортом и жизнью остальных. — Ты прав. — Сонно улыбнулся сталкер, поковыряв в пальцах полученную сигарету, но через минуту закинул её за кровать. — Всё завтра. Ничего не хочу, только спать. — Спи. Спокойной ночи, Носатый. — Я люблю тебя, Пион. — Из последних сил, но всё так же, улыбаясь, ответил сталкер. — Я теперь Кудрявый. — Ласково шепнул друг, но Носатый уже провалился в мучительные сны.***
Ветер. Гнал колокола из стороны в сторону, одаривая базу едва-едва звонким гулом. На внешней стороны стены какой-то творческий сталкер выцарапал птицу, похожую на дрозда. Темно и мрачно. Внутри церкви, создаваемые оранжевыми отливами огня свечи, блуждали две тени — одинакового размера, со словно скопированной линией профиля. Одна тень размахивала руками, выставляла вперёд тощие пальцы, постоянно открывала рот, разливая брань во всеуслышанье. Вторая стояла смирно, кажется, и не дышала. Только её распущенные длинные волосы слегка подбирал ветер. — Эти Кристальные — гниды в твоих патлах, которыми ты так и стремишься заразить меня! Да блять, Голубь, обрети рассудок! К нам сбегаются мутанты со Свалки, еда кончается, торговец на половину прежнего товара только руками разводит! Подумай своей красивой башкой хоть раз по делу! — А ты своей совсем не думаешь о брате. — Не меняя серьезного лица, прошептала вторая тень. Вокруг теней висели иконы — потёртые, с изуродованными ликами Бога и его святых. Вокруг рамок были развешаны бордовые шторы. На их непослушных складках пульсировал свет свечи. По полу были разбросаны кирпичи, покрытые крошками цемента. — Каком из? Лучше б ты сейчас ответила про Белого, он хоть и предатель, но живой, есть что обсудить. — Прошипела сквозь зубы первая и сделала шаг к дыре в стене. — Вали спать, и чтоб к утру утёрла свои девичьи сопли. — Да что нам до Белого? Он с детства был не от мира сего, следовало ожидать и такой, кхм, фантастики. — Голубь простодушно улыбнулась, ощущая, как отделяется от своей тени, начиная чувствовать что-то помимо ежедневного траура и разочарования. Но и эти изменения были не так благополучны — ужасная боль в районе груди и осознание, что никогда не добьется от сестры такого же стремления отомстить. — У нас есть ещё, был… Пион. — И спи спокойно. Да, мне тоже больно от этой утраты, но бесполезно расходовать силы на кучку калек, стариков и педерастов, когда самим жрать нечего и сталкеры мрут как мухи… Они нас не трогают, и вряд ли будут, скорее всего Пион в шутку пристрелил кого-то из них, вот и… — Тень приложила указательный и средний палец к лицу. — Голубь, опомнись. Почему я должна повторять это в сотый, мать его, раз? — Женя, Зона всё помнит. И если в дань уважения младшему брату мы не пустим ни одного несчастного патрона — она всё возместит. Если уже не. — Голубь с некой робостью отвернулась, прижимая к груди руки. Когда дому грозила опасность, вместо сигнала тревоги сталкер поднимался на крышу и звонил в колокола. Их было слышно на обе почти прижатые друг к другу базы. А сейчас, под лёгким колыханием ветра, их было слышно только в церкви. — Чё там у тебя? — Женя отошла от выхода, громко шлепая ботинками. Сестра мигом оголила торс. Чуть выше её свисающей груди пестрило фиолетово-синее пятно размером с дно кружки. Чёрные, помутневшие трещины тянулись до плечей. Женя, с долей отвращения, попыталась прикоснуться — но женщина сразу отдёрнулась. Сестра подставила ладонь снова, но уже не касаясь кожи — от пятна исходил колючий холод. — Я абсолютно без понятия, что это. Оно появилось вечером в тот день, когда я увидела ту крышу… И медленно, но верно растет. Я часто не могу устоять на ногах от боли… — Ты никогда не умела стоять на ногах. — Смыв с лица всё любопытство, пробубнела Женя. — И меня блюет. — И блевала ты всегда. — И… Я умру скоро, сестра. Перед этим я должна добиться справедливости. — Ты всю жизнь умираешь. Голубь кратко вздохнула, пустив облако пара. — И тебе вообще не место на моей базе. А с таким заражением — и подавно. — Женя с первой попытки схватила тонкие запястья сестры-близнеца. — Я отведу тебя утром на Агропром и закину в подземелье. Снорки издерут твою «идеально-бледную» кожу и излижут голое мясо. А ты, выплескивая из гортани кровь, промычишь: «Зона помнит»! Помнит, ах! — Она закатила глаза и наигранно засмеялась. — Уже вижу, как кровососы кусают твоё «смертельное» пятнышко. — Тебя следовало бы называть Фюрером. — Ответила Голубь, раздражённо опустив брови. — Ах! — Женя отпустила руки, схватившись за живот. — Ты такая забавная. — Нет так нет. — Голубь попыталась уйти, но сестра снова схватила её. — Да подожди ты, покажу кое-что красивое на ночь. Сестра громко сглотнула. Женя двумя взмахами стянула с себя верхнюю одежду. На том же месте, будучи на какой-то сантиметр больше, у Жени тоже было пятно. Грязно-жёлтое, с багровой окантовкой, и из покрытого обгоревшей кровью центра резалось что-то твердое и блестящее. По груди, по животу вились дорожками янтарные, скомканные полосы. И сама кожа теряла родной, смуглый оттенок, покрываясь жёлтыми пятнами. — А этому год, скорее даже больше. И ничё, живая, как видишь. И проживу ещё долго. И тебе бы следовало. Братья ушли, пусть хоть одно родное лицо на виду будет. — Женя сверкнула зубами. — Болит, сука, но с ног не падаю. А что это — да хрен его знает. Слышала лишь, что много кто эту заразу сейчас таскает, но прячут конечно, а то ж злой Фюрер мигом вышвырнет. — Она вновь заливисто засмеялась. — Надо это «Фюрер» запомнить. Голубь растеряно водила пальцами по голым плечам, не находя слов. Любая ненависть к сестре мигом переродилась в немой крик: «Женя!», волну слёз и крепкие объятья. — Только не это, Маш. — Фюрер насупила брови и попыталась отстраниться, но эмоциональность сестры дала своё. — Ладно, я буду жить. — И калек преследовать тоже не будешь? — Нет. — Она прижалась к сестре вплотную. — Какая ж ты безпринципиальная. Могла б ещё немного поумолять. Обнимая сестру, Голубь чувствовала, насколько острое то «твёрдое и блестящее», что режется у неё из груди. Как камень. Но каким образом, откуда и зачем? В Зоне бывало и не такое, но конкретно это её пугало и очаровывало одновременно. — Рассвет через пару минут. Одевайся и делай что хочешь, но через час зайди ко мне, обсудим завтрашнюю разведку. Голубь кивнула. Когда она тушила свечу, ей в голову врезалась до боли короткая и простая истина — обещание она в любом случае не сдержит.***
На базе было тихо и уютно. Фюрер вышла из дома, потянувшись до хруста костей. Её вымытое ледяной водой лицо морозил утренний ветер. Непринужденная, ровная хода, преисполненные мощью руки, вычищенный пистолет за пазухой. Вьющаяся по шее вена янтарного цвета, доходящая до щеки. Короткие, зализанные водой пшеничные волосы. Всё слишком по-обычному, аж скучно. Разве что по базе только и ходили разговоры о сталкерах с цветочными нашивками на плечах. Романтики, бабы, гомосексуалисты — никто не хотел называть их Воинами Света, ведь этот самый свет они затушили вчера ночью. Фюрер продолжала как ни в чем не бывало ходить по базе, с делами разбираться, пока не прошла мимо полуразрушенной церкви. Десять лет назад Голубь обещала тут не умирать. Что-что, а это она помнила. «И ведь не сдержала же слово, падла! А могла бы и потерпеть ещё пару лет». Ночью она вернулась снова, зажгла свечу. Сняла с себя всю одежду, укрыв ею спину. Всё, что она ощущала — свою же тень за спиной и разъедающую боль чуть выше груди. Женя впилась в камень размером с половину её ладони и едко пробормотала что-то на несуществующем языке. Её дыхание замедлилось, а руки прожгло током. Ещё одна секунда. Вдоль пальцев Фюрера загорелись жёлтые молнии. — Вот и пришло время пострелять в калек! — Восхищенно наблюдая за блуждающим по рукам светом, который сама и создавала, воскрикнула Женя.