***
Безмятежный вечер над Зоной. Небо заливается золотом. Обрывки облаков переливаются радугой. Где-то совсем вдалеке проносятся едва слышные автоматные очереди. Гранате туго-худо идти, и он смотрит в небо. Там… красиво. Он не мог вынести из этого заключения подробности. И так хорошо. Лес меркнет, с рук летят болты ровной линией. По бокам дрожат полупрозрачные аномалии. Граната выучил этот путь месяца три назад, но всё равно не покидал бдительности. Мозолистые руки ныли, и он хотел стянуть перчатки, но повременил. Скрывать личные тайны до последнего он предпочитал даже от себя. И вот так, медленно и вдумчиво, дошагал командир до небольшого овального болота. Зайди за холм — очутишься на Кордоне, недалеко от норы Сидоровича. Но ни старик, ни забитая неопытными сталкерами база Гранату не интересовала. Такого добра у самого хватало. Не в силе больше терпеть боли, командир стянул плотные перчатки. Он не случайно носил чёрные — этот цвет легко впитывал постоянные кровоизлияния. А лишние вопросы Граната не любил. Как и не любил все лишнее. Огромные багровеющие пятна, сыпанные посиневшими трещинами, изъевшие всю кожу, пропускающие наружу мясо, покрытое слабой-слабой корочкой. По самому центру, где когда-то кончалась линия жизни командира, прорезались сантиметровые кристаллы граната. То, что это гранат, он понял давным-давно. Когда остался в одиночестве, провёл рукой по оконному стеклу. Как и ожидалось, появились тонкие, как струны, царапины, которые крошились белым порошком. Сам же кристалл так и остался идеальным, как затвердевшее красное вино. Мужчина потрусил головой. Это всё казалось сном, затянувшимся на пятую часть его жизни. Но сам он жил будто бы намного дольше. Погрязший в постоянных видениях, сплетающий в голове их последовательность, пытаясь найти рациональность. Бесполезно. А зараза расширялась, но если раньше она распространялась вдоль руки, достигая к настоящему моменту локтей, то теперь схожие боли ощущались в голове. Словно в лоб Гранаты непрерывно стреляли, и ни увертеться, ни (в конце концов!) почить с миром он абсолютно не мог. Но и его привычной жизни это не мешало. Он знал, что ребята в духе Тиста и Носатого примут его любым, и с должности командира скинут лишь когда от старика Гранаты останутся одни кости. А их ученикам необходимо привыкать к последствиям знакомства и длительных прелюдий с Зоной. Ну, а что до боли — терпимо. Бывало и хуже. Чем дольше Граната стоял у зеленеющего болота, тем стремительнее треск в голове изворачивался. Если до этого его не покидало ощущение, что лоб медленно рассекают снаружи, то теперь оно плавно переходило в обратные чувства. Словно выстрелы происходили именно из головы. Словно что-то рвалось наружу. Он попытался надеть перчатки, взяться за оружие и быстрым шагом вернуться домой, но уже первый пункт вызвал у него проблемы. Руки дрожали, сопротивляясь своему хозяину. В попытках натянуть перчатку на пальцы, он задел коленом лежащий на камне ИЛ-48. И тот, немного покачавшись, плюхнулся сквозь заросли камыша прямиком в воду. Граната откинул перчатку в траву, погрузил пекущие руки в болото. И тут же обругал себя за эту чудовищную оплошность. Мгновенно помутневшие пальцы Гранаты окружили ободы густой воды. Мысленно умоляя себя сдержать равновесие при таком нелепом состоянии, он принялся нашаривать оружие. Что странно, рукам даже было приятно впитывать в себя новую дозу сепсиса, потому что боль куда-то резко улетучилась, а приятная вода утихомирила нервы командира. Будь в его крови хоть доля ребячества — нырнул бы в болото, не раздумывая. Будь ребячества чуть больше — придумал бы себе со скуки особенных подводных мутантов. Но, увы — безумие Гранаты было тривиально скучным. Наконец о его размякшую руку что-то ударилось. ИЛ был совсем рядом, но вода так расслабила Гранату, что найдя оружие он не спешил извлекать руки и спасать то, что ещё можно было спасти. Всё успеется… Он медленно подымается, не меняя лица, только хватается рукой за бородатую щёку. Они звали его. Граната осторожно коснулся пальцем лба. Сомкнутые веки. Дикая боль. Адская. Дьявольская! Звали. Его. И друг-друга. Граната сжался, понимая, что от себя пулями не спасется, да и бежать некуда — разве что в бездну болот, которые становились все шире и шире, пока мир вокруг не потух, резко и непробудимо, как пламя свечки. И жизнь, плывущая до этого, стала сновидением, которое он наблюдал сквозь подзорную трубу с треснутым стеклом. Граната выдохнул. И болота высохли, и мягкая трава потянулась к нему, краснеющая под закатом. Но миг спустя всё покрылось пеленой. И, размеренно блуждая в ней, Граната улавливал надмирные видения. От буяющих волн-выбросов в водах неба, до поседевшей волосины в своей бороде. От слёз счастья тощего протрезвевшего сталкера, до срубленного неведомой силой Рыжего леса. От взгляда в прицел, до идущего вперёд мужчины с миролюбивой улыбкой на лице. От простодушного, звонкого крика «Кудрявый!», до грязи на старческих руках. Командир закричал и напугано ощупал лицо. Глаза неприятно щипало, и он монотонно моргал, пытаясь прослезиться. Безнадежно. По щекам стекало что-то горячее и липкое. Но и эта неприятность уже Гранату не тревожила. Он оторвал резко онемевшие пальцы от лица. …Проснулся Граната поздно ночью. Отчаянно подорвался, услышал, как его волосы с хлюпаньем вынырнули из болота. Сидел так минуту, разглядывая жёлтого сверчка в траве. Поднял глаза — а таких сотни, и все окружили его. Сверлят невидимым взглядом. Вот теперь Граната задумался: «А почему я, подымаясь, упирался на локти?» Не без тревоги поднял руки. Луна и светлячки усыпали гранаты на его руках мягкими бликами света. А вокруг камней всё было чёрным и, казалось, совсем не живым. А может и не казалось. Командир попытался согнуть пальцы. Затуманенные глаза Гранаты устремились вверх. С губ раздалось досадное «эх!», за которым последовал ещё один глухой вздох.***
А пока командир пытался разобраться с причинами и последствиями своих дум, на его базе творился тихий беспредел. Собаку, конечно, на цепь сажать было некому. Новички шугались и ходили вдоль забора, держа оружие напоготове. Некоторые были более спокойные, разлезлись по своим норам и сны глядят. Были и те, кто пытался псину убить. Но, к счастью-к горю ли, всегда находились старожилы. Отрывали руки от напряженных событиями голов, орали «Нет!» и ответно целились в новичков. А потом увлеченно описывали им Кудрявого: — Да вы, должно быть, хоть по наслышке знаете историю нашей скромной базы. Был у нас великий командир. С Зоной на ты, с мутантами на все лады здоровался. Оружия с собою не таскал. О всех вспоминал с улыбкой, даже о алмазных. А пообщаться с ним — как меду на язык вылить и чаем тёплым запить. А как обнимет — будто кутает в одеяло из матушкиного дома. — Увесливо шептал лысый полноватый мужчина. — Да понятно, понятно! А к чему тут эта шумиха с собакой? — Перекрикивали друг-друга молодые сталкеры, окружив бывавшего как птенцы пернатую мать. — А, так это! Кудрявый словно магией небывалой владел. Выйдет скромно погулять по краям Зоны, только какой-то мутант понравится — он его и приводил на базу. Дрессировал, мутант к остальным сталкерам привыкал, и становился чуть ли не членом группировки. Разве что без обмундирования. — Сталкер ухмыльнулся. — И кровососы у нас тут бывали, и химеры. Кто-то и про контролеров болтал, но, чёрт побери старую башку, не помню я такого! — Врёт. — Едва слышно шепнул стоящий впереди новичок. Находящиеся близ него сталкеры безэмоционально кивнули. — А Степан, сын почившего Кудрявого, как видите, открыл в себе способности отца. Вы только посмотрите — сидит себе собачка смирно, и не дышит. Где вы такое посреди Зоны видели? Всё будет хорошо, только ребёнок подлечится, и сразу посадит её на цепь. — Рассказчик уловил недовольные взгляды, добродушно улыбнулся и продолжил: — Идите у Носатого спросите, он с Кудрявым не разлей вода был, расскажет вам больше, а может и докажет что-нибудь. Вы, ребята, молодцы, уже ничему не доверяете — так в Зоне и надо. Никому идти к взбешенному Носатому посреди ночи не хотелось, и молодые сталкеры осторожно разошлись по комнатам. Где, десять раз перепроверив, заряжено ли оружие и лежат ли под рукой запасные магазины, лягли на кровати. Но повисшая над некогда спокойными болотами тревога задела каждого. Никому не спалось. Разве что Льву, который, сладко зевнув, упал на передние лапы, смяв под собой усыпанную дождевыми каплями траву. Хуже всего было вовсе не Степану, который настойчиво доказывал, что всё с ним замечательно, и завтра он побежит обратно в Зону, ведь там оказалось так чудесно и дружелюбно! Хуже всего было Носатому. Скрутился над пахнущей медикаментами постелью Вселенского, сгорал от ужасающих мыслей, едва не превращающихся в галлюцинации. После тщательного опроса Змеелюда, который, конечно же, никаких детей сегодня и не видел, и не выпускал, он был весьма недоволен. Потом обратился к Коню, и тот рассказал ему всё, при этом стыдливо рассматривал берцы, словно считывал информацию с них. Носатый раздул полученную информацию до предела. Так и, совсем случайно, вместо Степана в этой истории он видел Кудрявого, а вместо Коня — себя, напуганного до чертиков, не сдюжившего спасти. От этих мыслей Носатый шатался, едва не перепутал обезболивающее с опиумом, постоянно хватался руками за рот, истошно глотал слюну. Судя по тому, насколько исхудавший и слабый он был к своим годам, Конь отметил про себя, что подобные нервные приступы у Носатого были часто. — Так, иди-ка ты воздухом подыши, смотреть на тебя невозможно! — Нервно проворчал Тист. Он стоял у стенки, упираясь в неё ногой и сложив руки на груди. И лишь изредка менял положение, чтобы выполнить просьбы в духе подай-принеси. Это была работа Коня, но его отослали глянуть, не вернулся ли Граната, объяснить ситуацию, сердечно извиниться и узнать, оставят ли его здесь. Через пять минут новичок вернулся, растеряно пожал руками. И, только-только уловив появление Коня, Носатый восполнил желание Тиста. — Сейчас приду, не трогайте Степана! — Крикнул он уже с лестничного пролета. Тист счастливо улыбнулся и достал ПМм. Но, вопреки опасениям Коня, никого шарахать пулями не хотел, а просто повертел его в руке. — Дитё ты ещё, Конь. — Устремив взгляд в дуло, промямлил Тист. — А хотя… чую, я старше тебя чуть ли не в два раза, а дитё такое же. Чего мы только с Яшей не чудили. Хех. Не грусти, Зона и вправду может быть забавной. Это они, старики и скучные мужики, так ко всему плачевно относятся. Вот долечится Степан — в поход втроём пойдем, артефактики искать. В Припять! Поляжем, так поляжем — чего смерти бояться? — А вот так не надо. Не хочу. — Смущенно проворковал Степан из-под повязок и одеяла. — Я сюда не за артефактами пришёл. — Конь нервно сглотнул, хотя и чуял в голосе карлика смешок. — Я хочу стать защитником, мир от влияния Зоны спасать. — Тьфу. Точнее, благородно. — Тист подошёл к Коню и хлопнул его внизу спины. Выше попросту не дотянулся. Носатый пришёл не один. На его плече лежала гитара. На деке были выцарапанные розы. Он провел по ним, романтично улыбнулся. Неспешно дошёл до кровати Степана. Тот резко прекратил зевать и недоуменно взглянул на «отца». Носатый наклонил голову набок, зарыл пальцы в пушистые волосы мальчика. — Защитником. — Повторил он подслушанные слова Коня, после чего обернулся к нему самому. Даже Тист посмурнел. Он спрятал пистолет, сажался и выглядел несколько пристыженным. — Ах, ты не представляешь, как я тебя понимаю! — Вскричал Носатый, а после рухнул на кровать, закинул акустическую на колено. — Ну начало-о-ось… — Тист хлопнул себя по лицу. И понеслась задушевная песня, сопровождаемая саркастичными смешками карлика. Носатый зачастую бил мимо струн, забывал переставлять аккорды. Да и было видно, что сочинял на ходу. Его рыжие волосы болтались над опущенным лицом, а губы болтали такую чертовщину, что и Тист вскоре прекратил выкобениваться, свесив нижнюю челюсть. Через полчаса Степан, не внушая ни на эти пьяные трели, ни на боль, благополучно уснул. Носатый остался с ним, а остальных взмахом руки отослал прочь. Оба сталкера вышли в тёмный коридор со смешанными чувствами. Конь очумело посмотрел на Тиста. Молодой сталкер ощутил, как у него дергается глаз. — Закурить? — Карлик полез в карман. — Не-е-ет. Я, я, это. За здоровый образ, как её, жизни. — Все мы с этого начинали, дружище. Носатый тоже, думаю. А ток шо ты увидел яркий пример, чё водяра с мужиками творит. Хотя тут, скорее, что мужики с мужиками творят. Палец Тиста скользнул по кресалу зажигалки. Отпечаток пламени осветил очертания коридора и насмешливое лицо своего создателя. Он поджёг самокрутку и всунул его между потресканных губ. — Ну-у-у, он красиво воспевает Кудрявого. Эти истории про то, как они сбегали, обстреливали врагов… Я бы тоже хотел быть для кого-то героем. — Терпеливо сдерживаясь от желания отмахнуть дым, занудно произнес Конь. Он все-таки не желал оставлять недавнюю сцену без оценки. — А мне понравилась концовка, про «а потом он сунул своё лицо мне между ног». Новичок съежился, пожелал дошедшему до своей комнаты Тисту приятных снов и вышел во двор. Только сейчас он обратил внимание, что Носатый ещё в комнате сунул ему в руки гитару и просил отнести на место. А куда — да разве вспомнишь? Не любил Конь чувствовать себя безответственным. Но ему следовало привыкнуть, что в Чернобыле все переворачивается вверх дном. Тщательно обдумывая эту мысль, он направился в свою комнату, которой у него не было. Веселое начало жизни в Зоне. Обернулся — сидят дежурные, молодые парень с девушкой, целуются. А у потухшего костра замерли три тени — уснули наверняка. Чуть неподалеку Лев распластался, вытянув лапы со смазанной грязью шестью. Оставаться одному ночью Коню не хотелось, а наблюдать за чужими сентиментальными страстями при свете фонаря, а после «одушевляющих» песнопений Носатого — и подавно. Поэтому он тихим шагом направился к храпящим теням, закинув гитару на плечо, вторя новому вдохновителю. Пальцами новичок то и дело задевал струны. Звучание каждой долго зависало в воздухе, и, казалось, раздавалось по всей Зоне. Конь провёл по всем струнам. Эхо миновало двор, прозвучав где-то в полуразваленных гаражах. Тревога. Полный месяц издевательски светился в небе, словно прожектор. Смотреть на него было больно, как на солнце. Конь снова задёл по очереди все струны. Дорога в десять шагов растянулась на добрый час. И, преодолев её, парень передумал спать. Не лучшее решение, но ему захотелось полноценно запомнить этот день и как можно дольше продлить его. Коню было и стыдно, и грустно, и слегка боязно, но, ах, какая же память! Первые сутки, а уже выходил в Зону, видел собаку-людоеда, ночевал на улице, общался с пьяными старшими сталкерами. Интересно, что бы на это сказали родители? Наверняка последний пункт им бы не понравился.