Иные

— Горячая линия полицейского участка слушает. — ….мёртв! — Что у вас случилось? — Пожалуйста, помогите! Мой брат мёртв! — Как тебя зовут, мальчик? — Саске! — Что случилось с твоим братом, Саске? — Он… Он убил себя! Помехи. — …сделал? — Он весь в крови… пожалуйста… его запястья… — Ясно. Ты сейчас один дома? — Да! — Так… Хорошо… — Пожалуйста, приезжайте скорее! — Ты… Ты только что нашёл его, Саске? — Да! И он точно мёртв! Кажется, этот панический разговор ещё долго хранился в полицейских сводках, запечатанный временем. Заголовки газет кричали. Телевизоры вопили прилизанными репортёрами, но ничто из средств массовой информации сухими текстами, вещающими одно и тоже, не было способно передать весь ужас, что пережил единственный свидетель этого инцидента. Тринадцатилетний подросток покончил с собой, перерезав себе вены. Мёртвое тело обнаружил его восьмилетний брат и вызвал полицию. Бездушные буквы. Текст. А где его истеричные слёзы? Ужас? Чудовищная паника? Не то, что должен ощущать маленький ребёнок. Саске не понимал, почему Итачи сделал это едва ли не на его глазах. Именно тогда, когда его маленький братик даже и не слышал о слове «самоубийство». Тема смерти никогда ещё не была так близка, как в тот сводящий с ума день, все ещё стоявший перед глазами, стоило закрыть их в ночи. Он, испуганный и трясущийся, прижавшийся к стене с сотовым телефоном в руках. И Итачи. Его обмякшее бледное тело, скрючившееся на полу в его комнате. С окровавленными запястьями. Где-то лежал нож с красным отпечатком на рукоятке. И больше ничего. Ни записки перед смертью. Ни скрытого послания. Ничего. Итачи нечего было им сказать. Нечего сказать любимому брату, а поэтому Саске задавал себе один и тот же вопрос снова и снова. Почему? Никто так и не понял. Даже спустя столько лет этот вопрос витал в воздухе, словно невидимая ноша. Что заставило его брата покончить с собой? Его истеричный звонок в полицию вспоминать хуже всего, но, к счастью, этот сеанс, высчитанный по минутам из желания поскорее его завершить, для Саске будет последним. Мей не считает, что они закончили, хотя бы потому, что её подопечный всё ещё видит мертвого брата в каждой тени, но против желания отца семейства идти не может. Мей способна быть щедрой, но бесплатные сессии даже для неё слишком затратны, как бы ей ни было жаль этого двенадцатилетнего мальчика, в семь лет увидевшего самоубийство старшего брата. Женщина вздохнула, заглянув в список пациентов. Так, у них ещё есть немного времени. — На похоронах я видел его, — повторил Саске, упорно глядя на психотерапевта исподлобья. — Его хоронили сразу в закрытом гробу, потому что он был пустой. Итачи стоял среди гостей и смотрел прямо на меня в тот день. Мей покачала головой, устало поправив очки. Никаких улучшений. Она говорила Фугаку, что нужны ещё сеансы, но что с него взять? Человек старой закалки. — Мы уже обговаривали это, Саске. Твоя нервная система просто не выдержала такого шока и произошёл психоз. Ты увидел галлюцинацию с братом, которая вызвала нервный срыв. Не более, — терпеливо объяснила ему женщина. — Ты ведь сам понимаешь это. — Но если так. Почему я продолжаю его видеть? — повысил голос парень. — Он всё время где-то рядом… Все ближе и ближе, — Саске вздрогнул, его глаза расширились в страхе впервые за время терапии. Свет настольной лампы, стоявшей на офисном столе, замигал. — Потому что самоубийцы не попадают в рай или ад. Они остаются тут. Навсегда. — Саске… — женщина потерла переносицу, поморщившись от мигающего света. Ещё одна причина, по которой ему стоило назначить новые сеансы. Нервный срыв на похоронах вызвал стойкие галлюцинации с братом, и кто знает, когда они пройдут. Нормальная реакция на потерю? Возможно, но прошло уже пять изматывающих лет, а Саске так и не смирился со смертью близкого, и это загоняет его во всё более глубокую депрессию. Он уже прошёл несколько стадий траура, хоть и медленно, и сейчас прозябает на самом дне. Некоторые не выбираются из него десятилетиями, заботливо взращивая скорбь по ушедшему внутри себя. — Иногда такое случается с людьми, потерявшими любимых в раннем детстве. Их травма порождает отрицание. Они видят умершего в каждом прохожем, потому что не хотят верить в то, что он покинул их навсегда. — А эти видения могут причинить боль? — угрюмо кивнул парень на своё колено, закованное в ортез, но психотерапевт лишь покачала головой. — Это сделало не видение, Саске. И не призрак Итачи, — терпеливо повторила она. Как жаль. Мей так и не смогла убедить его отпустить брата. Пережить траур и продолжить жить дальше. Любовь ближних могла бы помочь, но родители мальчика далеки от него. Она может смело об этом судить после нескольких лет общения с этой семьей. В конце концов, эти люди уезжают на год не пойми куда, оставляя травмированного сына с престарелой тётей. Типично и абсолютно неправильно. От того и горько, что Саске реагирует на подобное с будничным равнодушием. — Не он. Но бежал я от него, — согласился Учиха. — Ты бежал от прошлого, Саске. Не от Итачи. Но телефон звонкой трелью сообщил о конце сеанса, и женщина тяжело вздохнула, нажав на кнопку отключения. Ну вот и всё. Теперь судьба этого мальчика уже не в её власти. Мей лишь надеется, что в будущем у него всё не так серо, как в настоящем. Саске кивнул, с трудом поднявшись с кресла, женщина подала ему костыль, невольно бросив взгляд на ортез на его правой ноге: жуткая чёрная конструкция с железными скобами и ремнями, опоясывающими колено. Два толстых ремешка чуть ниже бедра и немного заходящее на голень снизу. Последний подарок от Итачи, по сути. Саске бросился вдоль могил в немой панике и не глядя под ноги, когда увидел его, верно? Кажется, это был ноябрь. Сколько тогда лет прошло со смерти одного из братьев Учиха? Три, четыре года? Могло быть и хуже. Он хотя бы не сломал саму ногу. Саске опёрся на костыль, зашагав к двери. Мей поднялась с дивана, чтобы открыть ему дверь, но Учиха резко обернулся к ней. — Я не инвалид, — резко пресёк он её, но позже его взгляд смягчился. — Спасибо… вам. И до свидания. — Прощай, Саске, — грустно кивнула женщина. — Надеюсь, когда-нибудь ты обретёшь покой. Учиха хмыкнул, выходя за дверь. Да. Смерть брата разрезала его жизнь на до и после. Где Саске? Ему кажется, что на самом дне этого мира. Поэтому единственная ответная мысль, что у него осталась, была простой: Все мы когда-нибудь обретём. На улице стало чуть легче. Холодный воздух ударил в лицо, на какое-то время остудив тревожные мысли. Парень получше взялся за костыль, медленно зашагав вдоль тротуара по серой дождливой аллее. Дождь мерно лил ему на голову, но Саске было всё равно. Тяжело ходить одновременно с костылем и зонтом в обеих руках, хоть врачи и говорили ему, что мальчишка легко может научиться передвигаться и своими силами. А там и до выздоровления недалеко, нужно лишь верить. Верно. Может, научится. Но зачем? Какой толк от ног, если единственное место, куда Саске ходил — кабинет психолога? Хотя конкретно в этом месте костыль был тяжелой участью. Женщина жила в очень густо заселённом районе. Саске приходилось с трудом протискиваться между плотной толпы с зонтиками вдоль узкого тротуарчика, не поспевая за бесконечной чередой людей в мокрых плащах. Мимо разъезжали машины, поднимая в воздух грязную воду из луж. Саске закатил глаза к небу, когда его вновь пихнули плечом. Невзначай? Хах. Любые подобные вещи хотелось списывать лишь на чужое презрение к его изъяну. Дождь почти кончился, но пользы от этого было немного. Он уже почти полностью промок. Наконец, выйдя на более-менее пустынный квартал, Саске получше взялся за костыль, одной рукой с трудом выудив из кармана куртки наушники, и, включив музыку, направился дальше. Автобусная остановка была вверх по улице. Пять минут идти, но с его скоростью… Yes indeed I'm alone again And here comes emptiness crashing in It's either love or hate Волосы промокли насквозь, хорошо хоть, дождь был не пронизывающе-ледяным, хотя и октябрь не выдался особо холодным. Жить можно. Учиха вышел на широкую аллею с покорёженной от времени оградой и редкими пожелтевшими деревьями и снова попал в густой поток людей, то и дело задевающих его плечами. Очень мило. Так и сочится уважение к инвалидам, хах. Саске прыснул от мрачного смеха, направившись дальше, но стоило сделать пару лишних шагов, как по спине прошёлся рой мурашек. Снова? Учиха замер. Тревожно заозирался по сторонам, не обращая внимания на недовольных прохожих. Слишком хорошо знал это чувство. Итачи? Будто он видел его силуэт в одной из человеческих фигур, а быть может, ему снова лишь кажется. Как там говорит Мей? Психоз? Нервный срыв? Бывают ли видения настолько реальными? Саске пристально вглядывался в чужие серые лица ещё пару минут, но потом таки вздохнул, прикрыв глаза, и побрёл дальше. It wouldn't have worked out anyway So now it's just another lonely day

***

— Почему я не могу просто жить здесь один? — угрюмо спросил Саске, скрестив руки на груди. Сколько разговоров, а он не сдвинулся с мёртвой точки, возможно потому, что из-за травмы вынужден сидеть на диване в своей комнате, пока родители спешно собираются на автобус, пакуя немногочисленные чемоданы. А если бы ходил — мог бы бродить за матерью тенью и нудеть над ухом. Как знать, может, и сдалась бы. — Потому что маленькие мальчики не живут одни дома, — терпеливо повторила сказанное уже не раз за время сборов женщина, пакуя свои платья в старый зелёный чемодан. — Был бы ты постарше, Саске, — мы бы оставили тебя со спокойной душой, зная, что ты обо всём позаботишься. Но сейчас я так не могу. К тому же твоя нога… Удочки на место, Фугаку! Её голос из мягкого вдруг превратился в чудовищный, пронзительный рев. Саске вздрогнул. Вздрогнул и мужчина, тихо пакующий своё снаряжение в чемоданы, бережно расфасовывая по каждому. Одна из удочек выпала из рук. Послышался грохот. — Ты сказала, что мои чемоданы — это мои проблемы, женщина! Так не лезь теперь! — раздался ещё более громкий крик со стороны коридора. — Мы едем в Египет, а не на озеро Комо! Я не собираюсь ловить чёртову рыбу, сидя у Нила, слышишь?! — но крик Микото таки пересилил. Отец Саске признал поражение недовольным ворчанием и демонстративным грохотом снаряжения. Микото заглянула в комнату Саске, сменив гневный тон на более приятный. — Некобаа не такая уж и ужасая компания. Ты ведь любил её кошек, помнишь? — Когда мне было пять, — угрюмо ответил Саске, глядя в окно. Уже завтра он окажется там? Какая досада. Учиха и правда предпочёл бы общество их уединённой квартирки, чем пропахший котами старый дом в деревне. Он бы спросил, почему не может поехать с родителями, но ведь знал давно ответ. Работа. Занятость. Целый год сплошного труда в каком-то затхлом отеле ради записей в книжке. Эта история наскучила на второй раз. Саске ещё раз демонстративно вздохнул, посмотрев на Микото грустными глазами. — Ну, не расстраивайся. Ты же знаешь, что по-другому нельзя, — женщина подошла к сыну, потрепав его по щеке. — Зато как вернёмся… — Будет очередной отель и очередная поездка, — протянул Саске, и Микото тяжело вздохнула. Иногда родители предстают перед выбором. Работа или дети. Чаще всего побеждают дети, потому что если хоть раз победит работа — выбор в их пользу больше не склонится никогда. Женщина потрепала его по голове, грустно улыбнувшись. — Микото, опаздываем, — появился Фугаку в дверях, и она кивнула, спешно выбегая в коридор, чтобы надеть пальто. Саске тяжело поднялся, медленно заковыляв следом, неуклюже шевеля ногой в ортезе. Костыль остался нетронутым. Дом — это вообще единственное место, в котором Саске старался не прибегать к третьей ноге. — Деньги на билет на журнальном столике, милый. Отправляйся завтра же. Некобаа уже слишком старенькая, на перроне ждать не сможет, но ты ведь помнишь, как ехать к ней с вокзала, верно? — бормотала Микото, застёгивая пуговицы и торопливо заматываясь в шарф. Фугаку стоял у двери с чемоданами. — Не мучай себя. Закажи такси или сядь на автобус, хорошо? — Да, мам, — Саске угрюмо встал у дверей. — Ну всё, — женщина наклонилась к нему, поцеловав в лоб. — Ты ведь у меня такой большой. Со всем справишься, верно? — Конечно. — Мы очень тебя любим, Саске. И очень будем скучать. Звони нам и пиши, обязательно, — женщина отошла к мужу, ткнув его локтем в плечо с недовольным лицом. Тот непонимающе посмотрел сперва на неё, а позже на сына и удручённо вздохнул. — Д-да, да. Я люблю тебя, сынок. Хорошо проведи время. Мы уже можем ехать? — нетерпеливо произнёс он, а потом вдруг словно что-то вспомнил, посмотрев на сына снова. — Ах, да. Если снова увидишь Итачи… Микото снова пихнула его локтем, на сей раз больнее, и мужчина едва не выронил чемоданы. — То есть… если снова будут галлюцинации — телефон Мей ты знаешь, а в ванной лежат таблетки. Ты помнишь. Одну днём, одну вечером, — дождавшись кивка сына, мужчина вышел за дверь. Микото помахала Учихе рукой, направившись следом, но вдруг остановилась. — Ой. Чуть не забыла. Саске, золотко, там в прачечной уже достирались твои вещи. Будь умницей, сходи и забери их, хорошо? — попросила она парня, поправляя темные волосы. — Конечно, мам. — Вот и отлично. Ну, мы пошли! — женщина помахала рукой на прощание, перед тем как захлопнуть дверь и оставить подростка в полной тишине. И пустоте. В доме как-то сразу стало тоскливее, когда из него исчезли все чемоданы и родительская одежда. Будто бы у Саске и не было родителей, и он всегда жил здесь один, наедине с призраком брата и скорбью по нему. Парень тяжело вздохнул, опустив руку, которой с фальшивой бодростью махал матери в ответ. — А я буду здесь… — проворчал он, медленно направившись в ванную, дабы забрать корзину для белья.

***

Неудобно. Единственное, что можно было сказать по поводу его ужасного спуска с лестницы, потому что попытка не упасть с тёмных, почти не освещаемых ступенек и при этом держать в одной руке костыль, а в другой — корзину — это поистине адский сизифов труд. Прошло двадцать минут, и сколько Саске преодолел ступенек за это время? Десять? Учиха остановился перевести дух. Лоб вспотел. И почему в этом треклятом подъезде не поставят лифт для таких, как он? Но делать нечего. Замешкается здесь — одежду могут и своровать. Так… Ещё ступеньки, преодолённые титаническим трудом. Со лба стекла капелька пота. Хватит. Это явно нужно делать не так. Из такого положения вообще реально выйти? Саске задрал голову, сделав пару глубоких вдохов. Закрыл глаза. Лампочка рядом с ним замигала и погасла с характерным щелчком, на миг осветив рядом с его тенью ещё одну. Но Саске не успел заметить, оттого озарился лёгкой полуулыбкой, когда понял, что ему делать. Улыбаться по-настоящему он перестал после смерти брата. Корзина полетела вниз по лестничной клетке и стукнулась об пол первого этажа с характерным грохотом. Так-то. Саске хмыкнул, направившись следом по лестнице куда быстрее и увереннее, но когда достиг последней ступеньки и нагнулся, чтобы поднять корзину, чья-то нога в бежевой туфле упёрлась в её плетёный бок. Учиха удивленно поднял взгляд. Испуганно замер, завидев знакомое ухмыляющееся лицо. — Твое? — мужчина отпихнул корзину ногой, и она, покатившись, ударилась об костыль. — Чуть не убил меня… Учиха прищурил глаза, в отчаянии покачав головой. Хидан. Ну почему именно он? Саске ничего не сказал, молча отвернувшись от соседа по подъезду, потому что смотреть ему в глаза было так же нежелательно, как смотреть в глаза бойцовской собаке. Может, и не кинется. Но лучше подстраховаться. — Так… А я знаю тебя. Маленький Учиха Саске с четвёртого этажа… Мужчина громко хмыкнул, провёл языком по сухим, потрескавшимся губам, сделав шаг к подростку. Учиха попытался отпрянуть, но едва не упал, когда ортез отказался сгибаться как надо. Чужая рука схватила его за подбородок и заставила посмотреть на себя. — Видел, твои предки уехали. Столько чемоданов… Значит, один ты здесь надолго, верно? — усмехнулся Хидан, притянув Саске к себе. Подросток прорычал что-то, споткнувшись об корзину. Костыль упал на пол. — Маленький мальчик совсем один в большом страшном доме… Саске попытался вырваться, но вторая рука Хидана сжала его предплечье. Никак. — Пусти, придурок, — прошипел Учиха, злобно глядя на парня. Ещё одна лампочка замигала недалеко от них с характерным треском, словно об неё бился мотылек. — Тебе кроме нападений на людей больше делать нечего? Хидан тихо рассмеялся в ответ, и у Саске затряслось в поджилках. Взгляд красных глаз был поистине хищническим, особенно в связке с этим ублюдком, который, как назло, живёт на первом этаже их скромного старого дома. Впрочем, сколько Саске себя помнил, он всегда был таким, оттого походы в школу и становились настоящей добровольной каторгой или вроде того. Знаешь же — выйдешь за дверь, и он будет ждать, но что остаётся? Жуткий тип. Сумасшедший и… что-то ещё в нем есть. Что-то страшное, что не опишешь словами. — Ну… Твоя правда. Здесь довольно скучно осенними вечерами, — парень усмехнулся почти по-доброму, слегка удивив Учиху. — Не хочешь скрасить мне одиночество? Саске застыл, не в силах пошевелиться. Как в тот раз. С Итачи. С того рокового дня любые выходящие за его контроль вещи повергали мальчика в шок и омертвление. Он как завороженный следил за притянувшим его к себе Хиданом, словно это и не происходило с ним. Ублюдок улыбнулся во все зубы, положив руку тому на плечо, и в этот же момент мигающая лампочка треснула и коридор погрузился во тьму. Учиха издал судорожный вздох, когда Хидан крепко и досадливо выругался, а в следующую секунду их осветил столб бледно-жёлтого света, идущего от чьего-то старого фонарика. — Какого черта здесь происходит?! — раздался глухой старческий голос. Хидан отпихнул Саске от себя, и тот, не удержавшись на больной ноге, упал на пол, едва не прикусив язык. Копчик обожгло болью. — Опять ты, ублюдок, мне лампочки ломаешь? Кто будет за это платить?! Их консьерж остановился прямо напротив, в немой ярости поигрывая пальцами на увесистом фонарике. Боже. Тяжело дышащий Саске никогда не думал, что будет так рад видеть именно его. Какузу боялся даже Хидан, потому что, несмотря на его почтительный возраст, сложен мужчина был достаточно крепко, чтобы в случае чего поставить на место даже самых несговорчивых жильцов. А ещё он, кажется, прошёл какую-то там войну, но Учиха не был уверен. — Какузу… Дружище! Не били мы твои лампочки, остынь, — примирительно выставил руки перед собой альбинос, виновато улыбаясь. — Да она сама, поди, лопнула. Потому что один старый жлоб покупает самые дешёвые… — Дешёвые?! — не стоило, Какузу тут же оказался в шаге от них. Саске зажмурился, когда мужчина отвесил Хидану смачную оплеуху и тот едва не рухнул на подростка. — И это мне говорит паскуда, ни разу в своей жизни не добавившая деньги в управбюджет?! На твоём месте я бы вообще помалкивал! — Какузу, ё-моё, больно же! — прошипел альбинос, досадливо потирая ушибленное место и уже собираясь в срочном порядке отступать с занятых позиций. — Сейчас будет ещё больнее, ублюдочный… Но Хидана уже и след простыл. — Правильно. Проваливай отсюда. Ещё раз выкинешь подобное — отправишься с вещами на мороз, кусок ты дерьма, — крикнул ему вслед консьерж, а затем грозно обернулся к затихшему подростку. — А ты чего расселся? Где твоя третья нога? Саске указал на валяющийся на земле костыль, и Какузу с кряхтением нагнулся над ним, бросив парню прямо в руки. — Спасибо, — кивнул Учиха и, облокотившись на костыль, с трудом поднялся на ноги. Доковылял до корзины, подобрав её тоже. Такие случаи не редкость. За оцепенением должны следовать смирение и привычка, а иначе и не выжить. Какузу хмуро постучал по начавшему мигать фонарику и направился обратно к своей маленькой комнатке неподалёку. — Следующий раз будет платным, — бросил старик напоследок перед тем, как исчезнуть в полумраке, и Саске грустно усмехнулся, отправившись дальше по коридору. Его до сих пор трясло, и очередной срыв маячил в опасной близости от мальчишки, настолько близко, что любая незначительная мелочь могла вывести из себя. И всё равно это не повод сдаваться. В одной из хозяйственных комнат находилась прачечная, а вещи уже заждались. Оставалось лишь надеяться, что Хидан не поджидает его где-то там, затаившись во тьме с кровожадной улыбкой. С этими мыслями он не заметил, как из широкой, едва заметной тени удаляющегося Какузу, вышла ещё одна и побрела следом за подростком. Саске удручённо вздохнул, закинув одежду в сушилку и копаясь в карманах в поисках лишнего евро, заранее понимая, что облажался и не взял с собой деньги. Пусто. Ни монетки. Блеск. Кулак со злостью ударил по гладкому белому боку машины, и что-то внутри неё едва слышно зашумело. Неужели ему предстоит ещё один лишний мучительный подъём на лестницу только ради того, чтобы с неё спуститься и иметь все риски встретить чёртового Хидана вновь? Дерьмо. И всё из-за проклятой искалеченной ноги. Саске опустился на пол, обняв колени. Отвратительный день. И завтра будет такой же, потому что каждый день без Итачи — полный беспросветный мрак, в котором нет ни луча надежды и веры в будущее. Саске всхлипнул, когда глаза защипало. Низко опустил голову, закрыв глаза. Хотелось просто отключиться от всего. Забыть и не чувствовать. В конце концов, какая разница? Для него всё было кончено ещё со смертью брата. Где-то раздались шаги и кашель. Учиха вздрогнул, когда что-то невидимое словно коснулось его щеки. Вскинул голову, чтобы увидеть… пустоту. Ничего. Саске вздохнул, слегка улыбнувшись. Почти незаметно. С трудом встал на здоровое колено, повернувшись к машине. Странно. У него родилась дурацкая, но, возможно, действенная идея. Учиха лёг щекой на холодный влажный пол, прищурил глаза, пристально всматриваясь в щель между сушилкой и уродливой, поломанной плиткой. Ничего, но, может… Рука с трудом протиснулась в щель, провела по полу, нащупав пару фантиков, и…удача. Саске хмыкнул, вытащив четвертак, облокотился на костыль, поднявшись на ноги, и закинул монетку в приёмник. Подросток с победным видом нажал пуск, и машина глухо загремела, медленно перемешивая внутри себя одежду. Хорошо. Десять минут. Учиха уселся на пластиковый стул, положив костыль неподалёку, и, скрестив руки на груди и вытянув повреждённую ногу, стал наблюдать за цветной кашей, перемещающейся внутри механического брюха. Устало закрыл глаза через пару минут. Мирное жужжание сушилки навевало дрёму. Значит… завтра ему предстоит ехать в столь ненавистный город, который и городом-то назвать нельзя. Деревня. Хоть и европейская. А ведь раньше они с Итачи любили её. Котов, живущих там в ненормальном количестве. Даже Некобаа. Но Итачи больше нет. И Саске возненавидел всё, что связано с их общими воспоминаниями. Парень вздрогнул, когда лампочка под ним замигала. Опять? Тревожно заозирался по сторонам, силясь углядеть среди сушилок то, что боялся увидеть больше всего на свете. Но… он всё ещё один. И, пожалуй, это хорошо для его рассудка. Верно? Если убедить себя… сказать, что ничего этого нет… Боже, почему так холодно? Какой-то шум в коридоре. Саске резко зажмурился, пальцы впились в колени, смяв ткань белых шорт. Пожалуйста… только не опять. Что-то холодное медленно прошлось за спиной, опалило шею мёртвым дыханием. Учиха тихо всхлипнул, не осмелившись открыть глаза и заглянуть в лицо своему брату. Лампочка перестала мигать через какое-то время, и Саске облегченно вздохнул, открыв глаза. — Ты ненастоящий… Ты просто в моей голове, — прошептал он, медленно повернувшись к приоткрытой двери, ведущей к стиральным машинам. Свет мигал на сей раз там. Ненастоящий. Просто глюки. Саске в этом убедится, даже несмотря на то, что с трудом встаёт на трясущиеся ноги, а вспотевшие ладони скользят по гладкому дереву костыля. Шаг, ещё один. Он всё ближе. Саске приоткрыл белую дверь, выглянув в коридор. Его зрачки расширились в немом ужасе. Нет. Мей ведь обещала. — Итачи… — брат стоял прямо посередине коридора. Его лицо скрывала тень, но Учиха ясно видел два красных глаза, сияющих во мраке каждый раз, когда свет исчезал с характерным пронзительным треском. Итачи пристально смотрел на младшего, не двигаясь с места. Не дыша. Будто бы вырезанная из фотографии фигура. Макет, приставленный в реальность не пойми с какой целью. Саске застыл в тихой, незаметной панике. Боясь лишний раз продохнуть. Ну почему это происходит с ним? Неужели он правда попросту сошел с ума от траура? Они смотрели друг на друга ещё пару лишних секунд, а потом старший Учиха молча повернулся и скрылся за соседним тёмным коридором. Лампочка над ним перестала мигать. — Итачи! Саске зашагал по коридору, стремительно заворачивая за угол. Стук костыля гулким эхом отдавался по всему помещению. Это неправда. Призраков нет. А если и есть, разве брат бы мучил его таким жестоким образом после смерти? Впрочем, и по сей день парень не понимал до конца, кем же всё-таки был Итачи, чтобы уверять себя в том, что имелись в этом мире вещи, на которые он был не способен. Саске схватился за стену, едва не упав. Рванул вперёд, но в соседнем коридоре было пусто. Чёрт. Учиха измученно вздохнул, прищурился, вглядываясь в тёмные очертания предметов. Надо включить свет. Где-то тут был выключатель для соседнего коридора. Но обернувшись, Саске в ужасе закричал, потому что бледное лицо брата, изуродованное трещинами, словно у фарфоровой куклы, оказалось совсем близко. Учиха отпрянул, но брат схватил его за плечи. Схватил. За плечи. Господи… Парень издал судорожный панический стон, выронив костыль, когда чужие ледяные пальцы и правда впивались в его мастерку. И это не спишешь на психоз. Учиха в страхе посмотрел на мёртвого брата. Одет как в день самоубийства. В свой длинный красный плащ с капюшоном. Саске ненавидел его с тех самых пор, потому что Итачи хорошо выделялся в нём на фоне серых прохожих. И брат видел его снова и снова, замечая оттенки алого в дождливых улицах. — Итачи, пожалуйста, — из глаз полились слёзы, его трясло от того, что мёртвое прошлое сейчас смотрело на парня своими красными глазами с непонятными закорючками вместо зрачков и чёрными провалами склер. Рука парня схватилась за чужое мёртвое запястье и… о, боги. Он схватился за него. Почувствовал ту самую ткань в пальцах и холодную кукольную твёрдость под ней. Итачи реален. Это уже не игра психики. Не галлюцинации, рождённые травмой детства, хотя бы потому, что глюки не способны хватать за плечи и трясти. И источать ледяное дыхание прямо в лицо. Итачи приоткрыл рот, попытавшись что-то сказать. Его красивые темные пряди спадали на лицо ровной волной. — Не… — хриплый шепот заставил щёку брата разойтись ещё одной трещиной. Кажется, кусочек его кожи откололся, словно от куклы, и упал на землю. Саске неверяще качал головой, сжав зубы. Господи. Нет. Так не бывает. Это просто кошмар. Он должен быть видением. Силуэтом на фоне фотографий. Призраки не могут быть настолько реальными, — едь… — Нии-сан… — голос предательски дрожит, но он не может заставить себя отпустить запястье брата. Его поглощает ужас и… боль. Саске не может отпустить. — Не едь туда… Саске… — повторил Итачи, лампочка лопнула, оставив его брата наедине с ужасом. Парень вскрикнул, повел перед собою рукой, но призрак пропал. Растворился во тьме, оставив ему лишь фантомное ощущение той самой ткани красного плаща в пальцах. — Нии-сан! — Саске стоял в темноте ещё какое-то время, слушая своё частое дыхание и биение сердца. Слёзы капали на пол. Он стоял. Замерев. Без движения и пустым взглядом сверля тьму. А затем упал на колени и громко разрыдался, спрятав лицо в ладонях и едва не уткнувшись лбом в холодную плитку.

***

Саске сидел на полу в коридоре родительской квартиры, задумчиво ворочая в руках баночку таблеток, выписанных ранее. Тоскливо облокотившись о стену, с праздным любопытством читал о побочных эффектах, составе и другую сухую информацию, напечатанную мелким, едва видным шрифтом. Они должны помогать. Убирать галлюцинации, одновременно с этим убивая что-то ещё. Саске бы сказал — способность жить по-настоящему. Он не хотел такого. Влезать в этот замкнутый круг, привитый Мей. Определять себя в группку убогих и сумасшедших. Но что остаётся? Это никогда не кончится само… а на душе сейчас так пусто. Не осталось сил даже рыдать и кричать от страха… ради бога, он просто хочет, чтобы проклятые призраки оставили его в покое. Пальцы открутили крышку и швырнули на пол, высыпали на ладонь две белые таблетки. Учиха закрыл глаза, тяжело вздохнув. Он снова не справляется. Никогда не может. Ладонь приблизилась к лицу, но замерла, когда рядом послышались громкие, тяжёлые шаги. Нет. Только не опять. — Учиха! Письмо! — вдруг раздался рёв Какузу, и в дверь ударился чей-то увесистый кулак. Саске дернулся, но скорее от неожиданности, чем от самого действа. Их консьерж постоянно так делал, особенно когда был не в духе, и домочадцы давно привыкли, списывая всё на непростой характер и травмы войны. К старикам всегда с пониманием, ха? В щель для писем просунулся белый конверт и упал почти перед мальчиком. Саске нахмурился, сверля его взглядом. Ну и ну, кто в их веке ещё пишет письма? И кому оно предназначено? Учиха не мог вспомнить ни одного знакомого родителей, пользующегося таким старомодным способом передачи информации. Саске отложил таблетки, взял конверт и осторожно надорвал краешек, выуживая желтоватый лист бумаги. Приблизил к лицу, попытавшись прочесть. Какой почерк странный. Сухой. Мёртвый даже. Будто бы писала машина или офисный клерк. Баночка таблеток упала на пол и покатилась по паркету, оставляя за собой след из белых капсул. Саске начал читать: Дорогой племянник! Вряд ли ты хорошо меня помнишь, в отличие от своего почившего брата, но моё имя — Мадара Учиха. Я твой двоюродный дядя по материнской линии, хотя едва ли эта информация тебе что-то говорит. Приношу свои извинения по поводу отсутствия на похоронах Итачи и искренне сожалею о твоей утрате. Как ты, возможно, знаешь, я и сам потерял своего брата в юности и прекрасно понимаю твою боль и траур, а посему предлагаю тебе свою помощь. До меня дошли сведения, что твои родители отправили тебя к нашей далёкой родственнице. В свою очередь предлагаю тебе приехать ко мне и, быть может, залечить свои раны здесь. Насколько я помню, в этом городе прошла половина детства Итачи и даже немного твоего, а возвращение в родные места всегда благоприятно влияет на душевное здоровье. Очевидно, необходимым я тебя обеспечу, с тебя достаточно лишь приезда. Пожалуйста, в случае отказа — напиши мне ответное письмо. Адрес ты найдёшь снизу. Буду ждать твоего ответа. P. S. Деньги на билет в конверте. С наилучшими пожеланиями, Мадара. Тенсей. Эдо -7. 7-23.