***
Он появился в середине мая — к этому времени я работала в этой аптеке уже два месяца, в самый темный час, в который реже всего заходят покупатели — три ночи, в час, когда сильнее всего хочется спать и замедляется реакция. Сара тогда как раз прилегла на полчаса отдохнуть, так что со сном я боролась в молчаливой компании Марата, смартфона и инструкции к новому транквилизатору, о котором меня спросили в ту смену несколько человек. Хлопнула дверь, я выпрямилась за прилавком и с привычным нейтрально-приветливым выражением лица воззрилась на позднего гостя. Тот выглядел весьма впечатляюще — высокий, лет сорока, мощного телосложения, с идеально лысой головой и бледной кожей, в дорогом костюме-двойке черного цвета и серо-бежевой рубашке. При ближайшем рассмотрении обнаружились и другие примечательные детали — шелковый шейный платок приглушенной расцветки, светлые брови и ресницы, сережка в левом ухе, пара колец на пальцах, ухоженные, чуть длинноватые ногти. Его сложно было назвать красивым, но во всем его облике проступало нечто притягательное, некое странное изящество, что-то, что цепляло внимание, не отпускало, и чему я сразу не смогла дать название. Он смотрел на меня, как мне показалось, очень долго, любопытным, чуть насмешливым взглядом, словно изучал, как изучают насекомое на предметном стекле, а затем открыл рот и неожиданно нежным, тонким голоском попросил две упаковки таблеток глюконата кальция. Я, позволив себе едва заметно усмехнуться от несоответствия этой покупки тому, что уже успела мысленно себе напридумывать, пробила таблетки и получила от лысого деньги без сдачи, что еще больше меня удивило. Затем он растянул губы в улыбке, сказал «спасибо» и ушел. А мне внезапно резко перехотелось спать. Дело на этом не закончилось — более того, оно только началось. Лысый мужчина пришел в мою следующую смену и купил аскорбиновую кислоту. В следующую — флакон физраствора. Затем латексные перчатки вместе с еще одним физраствором. В следующую — активированный уголь. Он приходил в каждую мою смену, примерно в одно и то же время, около трех ночи, как раз когда по нашему с Сарой импровизированному расписанию она отправлялась на короткий отдых, и покупал что-то дешевое и всегда почему-то крайне неуместное. Марат, заметив эти хождения, спросил, все ли в порядке и не нужно ли принять какие-нибудь меры — а я сказала, что все в порядке и меры принимать не нужно. В конце концов, он никому не причинял вреда, да и я, если честно, со временем прониклась этой своеобразной игрой, правил которой не понимала. В свой шестой приход он сломал систему — пришел с рецептом и купил четыре упаковки транквилизатора ксанакса и две — антидепрессанта прозака. А в седьмой решил познакомиться поближе. — Я, кстати, Фрэнк, — пропел он, забирая свои очередные приобретения — дешевую гигиеническую помаду с клубничным ароматом и уже ставший классикой физраствор. — А я Лиз, — ответила я. — Очень приятно. Давно мечтал узнать ваше имя. — Радует, что вы воплощаете свои мечты в жизнь. — О, вы, судя по всему тоже из тех, кто предпочитает действовать, а не витать в облаках. — Так заметно? — выгнула я бровь. — У меня хорошая интуиция, — он сильнее склонился к окошку, видимо, чтобы сделать беседу еще интимнее. Затем поднял на меня глаза, очень невежливо уставился прямо в упор, а я наконец-то смогла понять, какая характеристика лучше всего ему подходит. Он был порочным. Порок словно таился во всех его чертах — в глазах цвета ясного осеннего неба, в светлых бровях и ресницах, в тонких губах, так легко изгибающихся в ехидной, не открывающей зуб улыбке; даже в странном, слишком сладком для мужчины парфюме, которым он пользовался. Я не могла объяснить это впечатление — однако я тоже всегда считала, что у меня хорошая интуиция. Про себя же одно я могла сказать совершенно точно — мне было чертовски интересно. Природное любопытство нашло объект и радостно встрепенулось, готовое на подвиги во имя раскрытия истины. — Какой у тебя размер? — неожиданно вырвал меня из размышлений Фрэнк. Я не успела задать какой-нибудь глупый вопрос — мужчина прижался лбом к разделяющей нас стеклянной перегородке и широко улыбнулся, на этот раз зубами — белыми и ровными. — Ноги, — мягко продолжил он. — Тридцать восьмой, — тихо ответила я через некоторое время. — Прекрасно. Прелестная стандартность. И рост примерно 165, и размер одежды S, верно? Ужасно, когда у женщины сорок первый размер ноги, правда? Просто чудовищно, — от щедро генерируемого бреда у него начали опасно краснеть щеки, и я уже всерьез раздумывала над тем, чтобы позвать Марата, но все разрешилось само собой — хлопнула дверь, в аптеку вошел молодой мужчина, Фрэнк тут же отлип от стекла, подмигнул мне и быстро удалился, оставив в состоянии крайнего недоумения и еще сильнее обострившегося любопытства.***
После этого пару смен я отработала без появления своего лысого Мефистофеля, и уж было решила, что больше с ним не встречусь — однако, ошиблась. Встретилась, еще как, причем следующая наша встреча состоялась не в аптеке, а в более неформальной обстановке. Если быть точнее, то снаружи аптеки. Он подошел ко мне, когда я стояла и курила на своем обычном месте возле служебного входа. Тусклый фонарь над дверью, глухая стена напротив, исписанная надписями на арабском, сделанными белой краской, да парочка мусорных баков — уже привычная мне обстановка, не слишком, конечно, оптимистичная, но и не напрягающая. Переулок отлично просматривался в обе стороны, так что заметила Фрэнка я достаточно рано, успела убедиться, что это именно он и осталась стоять на месте, а не ретировалась обратно в аптеку. Если бы я решила охарактеризовать причину, по которой поступила так, а не иначе, то, пожалуй, лучше всего подошла бы фраза «мне просто было скучно». Веселья у меня тогда было действительно немного — со своим парнем Райнером я рассталась еще в конце марта, и с тех пор вошла в штиль: дом, работа да тренажерка — вот и все мои маршруты в ту весну. Ни тебе путешествий, ни прыжков с парашютом, ни личностных тренингов, ни романтических свиданий. Можно сказать, погрязла в рутине. А еще мне просто было банально до чертиков любопытно. — Привет, Лиз, — подойдя ко мне, расплылся он в улыбке. — Привет, — с ответной улыбкой кивнула я. — Медитируешь? — Так, слегка. Не самое лучшее место, чтобы отрешиться от реальности. — Это верно, — закрутил он головой по сторонам, — приходится быть настороже, чтобы не утащили звери, да? — Звери? — хмыкнула я. — Как поэтично. Но их тут не бывает. Здесь довольно спокойно, да и стою я около самой двери, если что. — Это хорошо. Но атмосферка тут, если честно, не очень, да и хрень вот эта… — он ткнул пальцем в арабские надписи на стене. — Смущает? — Становится интересно, что там написано. — Мне тоже интересно, — усмехаясь, пожала я плечами, — но я абстрагировалась. — Отличное умение, Лиз. Не размениваться на всякое дерьмо. Не все умеют. — Можно и так сказать, — я выбросила сигарету в контейнер и снова к нему повернулась, — можно вопрос, Фрэнк? — Конечно. — Зачем тебе физраствор во флаконах? Он пару секунд внимательно на меня смотрел, а затем тоненько захихикал, одновременно потирая пальцем висок. — Я сдаю свои мелкие покупки в детские больницы. Чищу карму. — Ты стебешься? — Какая разница? В середине ночи она все равно исчезает. Правда, ложь — нет никакой разницы. Я молчала, пристально глядя на него и понимая, что мне внезапно нравится все происходящее — этот диалог, он сам, и это время, в которое нет никакой разницы — и мне совсем не хотелось, чтобы этот диалог заканчивался. — Скажи, Лиз, ты ведь не любишь ходить вокруг да около? Лучше прямо и в лицо, так ведь? — Допустим, что так. — Ну, тогда давай, — снова расплылся он в довольной улыбке. — Смотри. С этими словами он придвинулся еще ближе к фонарю (и ко мне), в пятно самого яркого света, и достал из пакета, который уже давно привлекал мое внимание своей непривычностью в его руках, пару туфель. Черных, лакированных, на высоченной шпильке и платформе, с тонкими ремешками. Любовно покрутил в пальцах, демонстрируя их мне со всех сторон — как коллекционер ценный экспонат. — И что? — спрашиваю я, чувствуя, как сильно затрепетало в груди. — Я дам тебе 500 евро, если ты их наденешь. Может быть, это прозвучит странно, но в тот момент я как никогда ярко и четко ощутила окружающий нас город. Взвизгнувшая тормозами машина, чей-то далекий смех, едва различимый фоновый шум оживленной транспортной развязки неподалеку, писк зеленого светофора — все звуки слились воедино, образуя один общий, показавшийся мне в тот момент биением. У жестокого города стальное сердце, и по венам течет нефть — черная, как земля. Ночью ему не спится — тяжело вздыхает проржавевшими легкими, плачет бензином, и сталь бьется гулко и часто — проклятая тахикардия, совсем, как у меня. А стоящий передо мной мужчина — несомненно, его порождение, уродливый ребенок, играющий не бездушными куклами, но живыми людьми. И он почему-то притягивает меня, он и весь его странный порок — так маняще, что становится страшно. — По-моему, тебе нужно немного в другой переулок, — хрипло отвечаю я секунд через тридцать. — Нет, Лиз. Именно в этот. Не бойся. Это не опасно. Ты просто побудешь моделью. Я даже не буду дрочить, — говорит он таким тоном, будто мы с ним собрались играть в жмурки, и он убеждает меня, что не будет подсматривать. — Я… — бормочу я, отчаянно пытаясь найти какие-то причины того, почему не могу этого сделать. — Это просто игра. Жизнь театр и все такое. Серьезно воспринимать невозможно. Давай сыграем. Ты же будешь жалеть, если этого не сделаешь, — на последней фразе его голосок становится особенно нежным, и я ощущаю, что больше не в силах сопротивляться. Сука. Я ведь действительно буду жалеть. Я ведь действительно хочу сыграть. Делаю маленький шажок вперед и кратко киваю. Фрэнк, ухмыльнувшись, ставит туфли на асфальт и чуть отходит в сторону. Я, обреченно, вздохнув, быстро снимаю свои рабочие балетки и надеваю их — требуется некоторое время, чтобы застегнуть ремешки и выпрямиться. Туфли, как и следовало ожидать, оказываются дико неудобными и пригодными разве что для тематических фотосессий и всяких веселых игрищ, но сейчас у нас ни то и ни другое — у нас всего лишь акт полуночного платонического футфетишизма. Как оригинально. Фрэнк садится на корточки и с поистине нездоровым вниманием начинает пялиться на мои ноги (туфли), причем на все остальные части тела ему, судя по всему, наплевать, хватает и этого — у него изо рта чуть ли слюна не капает. Я смотрю на него сверху вниз, на его лысую голову, кожа которой в неверном свете фонаря кажется совсем мертвенно-бледной, смотрю, и у меня возникает странная мысль, что может, он и не человек вовсе, а, скажем, инкуб или еще какая подобная тварь. Впрочем, если даже и так — так проще. — Ты в платье? — внезапно нарушает он мерно гудящую тишину. — В шортах. — Расстегни халат. Еще 500 евро. — Я тебе шлюха что ли? — решаю я все-таки покачать права. — Нет, ты моя партнерша. — Что? — истерический смех сдавливает горло, и я непроизвольно отступаю на шаг. — Партнерша. Мы же играем, забыла? Со шлюхами неинтересно, им нужны только деньги и они разучились получать удовольствие. С дилетантами всегда лучше. Они горят. Ты горишь. — Горю? — тупо переспрашиваю я, почти физически ощущая, как происходящее вокруг скатывается в какой-то лютый трэш. — Да. Ярко. Воздух резко пронзает звон разбитого где-то неподалеку стекла, и я вздрагиваю, в полной мере осознав, что дверь служебного входа в любую секунду может открыться. А значит, надо спешить. Я быстро расстегиваю кнопки халата, под которым у меня надет черный топ и черные джинсовые шорты с декоративными повреждениями — лето в этом году жаркое, и распахиваю его. Фрэнк начинает дышать медленнее и глубже — я слышу это, затем, облизнув губы, все так же на корточках, пододвигается ближе и осторожно обхватывает длинными прохладными пальцами мои щиколотки. Я застываю статуей, чувствуя обнаженной кожей его дыхание, а он, сладострастно ухмыльнувшись, встает в старую как мир коленно-локтевую и упирается холодным лбом в мои колени, при этом еще сильнее впиваясь пальцами в щиколотки. Я затрудняюсь идентифицировать свои чувства в полной мере — причудливая смесь из азарта, страха и возбуждения накрывает меня, и я особенно остро ощущаю все происходящее, полностью концентрируясь на моменте «здесь и сейчас». Время замирает, растягиваясь в бесконечность, а вместе с ним замираем и мы, поэтому, когда Фрэнк резко встает на ноги, я от неожиданности отшатываюсь назад и едва не падаю со своих каблучищ — но мужчина в последний момент успевает меня поймать и с силой хватает за локти, сразу, впрочем, отпуская. — Достаточно, — шепчет он, как змея. Я, не тратя времени на разговоры, быстро застегиваю халат, меняю туфли на балетки, запихиваю обувь в пакет и отдаю ему. Взамен он протягивает мне деньги, и я, не страдая ни излишней скромностью, ни ложной гордостью, забираю их — в конце концов, в театре актерам положен гонорар. — Не бери в голову, Лиз, — почти шепчет Фрэнк, — всем нам нужно иногда выпускать на волю сидящих внутри маленьких демонов. — Хорошее оправдание для чего бы то ни было, Фрэнк, — я очень стараюсь, чтобы голос не дрожал, — если когда-нибудь мне придется оправдываться перед копами, обязательно воспользуюсь. — Мне нравится твое чувство юмора. — О, спасибо, — уже увереннее хмыкаю я, откидывая длинные волосы на спину. — Я зайду еще как-нибудь? — За физраствором? Пожалуйста. — Не только за ним. — Значит, я все еще в статусе дилетанта? Он ржет, абсолютно дебильным смехом, который раньше я слышала только от заваливающихся ко мне в аптеку за пипетками юных обдолбышей, трясет головой, а, немного успокоившись, легонько похлопывает меня по плечу. — Это зависит только от тебя, Лиз. Кстати, отличная фигура, — намеренно серьезно отвечает он, затем слегка кланяется, разворачивается и быстро уходит, исчезая в ночной серости тесного переулка. Я стою на месте долго, около минуты, смотрю ему вслед и размышляю, у кого из нас больше завихрений в голове. Не придя к определенному выводу, запихиваю деньги в карман шорт, поправляю халат и ухожу обратно в аптеку дорабатывать смену.***
После этого мы встретились с ним еще два раза, и все повторялось, только туфли эти оба раза он приносил уже другие, более грубые — толще каблук, выше платформа, квадратнее мыс, и больше металлических деталей. Вторые мне нравились больше. Сложно сказать, чем все это для меня было — скорее всего, я просто расцвечивала жизнь в интересной компании. Нашла себе новое увлечение. Как у кого-то шахматы по воскресеньям и танцы по субботам. То, что увлечение это оказалось, мягко говоря, весьма странным, меня как-то не напрягало. Мы почти не разговаривали с Фрэнком, общаясь жестами и взглядами, и я считала это правильным — чем меньше мы знаем друг о друге, тем лучше. Он — ночной инкуб, я — скучающая барышня в белом халате, большего не надо. Мы разойдемся в разные стороны, он — в дрожащую городскую мглу, я — за белую стойку, и забудем о том, что было, не полностью, но местами. Утром мне все-таки становилось стыдно, но я утешала себя тем, что ничего страшного мы не делали. В конце концов, он меня даже почти не трогал. Хотя я и подозревала, что некоторые люди, узнав о моем новом хобби, сказали бы, что лучше бы он меня трахал. Это было хотя бы понятно. Да, утром стыдно становилось, но ночью все казалось верным. Ночью в воздухе другая энергия, и вещи приобретают другую сторону, ту, что днем увидеть невозможно, и казалось, что наши встречи словно происходят в каком-то другом измерении — том, что с рассветом исчезало, сменяясь обыденностью. Но однажды в одночасье, как это всегда и бывает, все изменилось. В ту ночь Фрэнк допустил ошибку — и я не бралась утверждать, специально он это сделал или нет. В ту ночь в середине июня, в ранний для него час — около половины двенадцатого, мой темный попутчик пришел в аптеку не один, а с женщиной, чинно держа ее под руку, и это настолько меня обескуражило, что я на короткое время в натуре лишилась дара речи, хотя всегда считала, что неплохо владею собой. — Доброй ночи, Лиз, — еще более медовым, чем обычно голосом, произносит он, и я, глянув на его руку, обнаруживаю обручальное кольцо, которого раньше там никогда не было. — Доброй, — вновь обретя словесный дар, отвечаю я. — Алисия, это Лиз, пожалуй, лучший фармацевт в этом районе. А это Алисия, моя жена, — Фрэнк, видимо, решает, что для полного счастья мне недостает знакомства с его женой. Я киваю, делая вид, что мне очень приятно, и смотрю на нее. Лет тридцати пяти-сорока, ростом немного пониже мужа. Прямые медно-русые волосы до плеч, очень светлая кожа, приятные, чуть резковатые черты лица, темно-зеленые глаза. Ухоженная, но выглядит уставшей — тусклый цвет лица, темные круги под глазами, безучастное выражение — тот факт, что ей только что представили лучшего фармацевта в районе, абсолютно ее не колышет. — Вы что-то хотели? — холодно спрашиваю я, решив положить конец этому спектаклю. — Да, — продолжает ухмыляться Фрэнк. — Дорогая, какое там название? — Ципралекс, — отвечает женщина красивым низковатым голосом. — Рецепт есть? — я совсем не удивляюсь, услышав название антидепрессанта. — Да, конечно, — кивает женщина и достает из сумочки бумажный листок. Как раз в этот момент воцарившуюся в аптеке тишину нарушает мелодия, а если точнее — основная тема из Седьмой симфонии Бетховена, которая мне всегда нравилась. Фрэнк невозмутимо достает из кармана пиджака смартфон, бросает взгляд на экран, хмурится, и, скользнув жене рукой по плечу, выходит из аптеки на улицу. — У вас все в порядке? — взяв рецепт, неизвестно зачем интересуюсь я. — Что? — удивленно поднимает она брови. — Все в порядке? — В полном, — она чуть изгибает в улыбке тонкие губы, но улыбка получается вымученной. — А что такое? — Да ничего, — пожимаю я плечами, — извините, это, видимо, ночная работа виновата, становишься излишне подозрительной. — Говорят, работать по ночам вредно. «Покупать по ночам антидепрессанты тоже вредно», — хочется мне сказать, но я не говорю. Милый диалог прерывает вновь появившийся в аптеке Фрэнк, который оплачивает покупку, вежливо со мной прощается, берет жену под руку, а отойдя на пару шагов, оглядывается через плечо и мне подмигивает. «Вот мудак», — со смесью искреннего негодования и едва ли не восхищения бормочу я, когда за ними закрывается дверь.***
— Привет. Я медленно выдыхаю дым и поворачиваю голову в сторону звука. Фрэнк, почти неслышно материализовавшийся передо мной из воздуха, сияет особенно зверской улыбкой и уже не скрывает колечко на безымянном. — Привет, — почти не удивившись, отвечаю я. — Как настроение? — Да как-то не очень. — Я могу помочь? — тусклый свет скрадывает его черты, и я вспоминаю гипсовые посмертные маски — только те обычно не улыбаются. — Нет, — мотаю я головой, выбрасывая сигарету. — Боюсь, что нет. Скорее наоборот. — Давит полуночная печаль, Лиз? Я помогу ее развеять. Не бойся. — Я не боюсь, — ощетиниваюсь я. — И в твоей помощи больше не нуждаюсь. Спасибо. Если следовать твоей терминологии, то я больше не горю. — Почему? — он перестает улыбаться. Действительно — почему? Может быть, потому что когда в полной мере осознаешь, что усмехающийся ночной инкуб — это живой человек, становится страшно и уже неинтересно? Театр сгорает, декорации рассыпаются, маски снимаются, а вместо них является лишь неприглядная правда. Или потому что до меня наконец дошло, что я просто безбашенная идиотка, ходящая по острию? Или потому, наконец, что я банально не могу с ним развлекаться, зная, что у него есть принимающая антидепрессанты жена? — Пропал интерес, знаешь ли. Больше не дилетант, так что тебе снова придется искать кого-нибудь другого. — Снова? — он делает маленький шаг вперед, и мне приходится приложить усилия, чтобы остаться стоять на месте. — Хочешь уверить меня, что я первая и единственная? — Не надо было с ней заходить, — Фрэнк змеиным движением облизывает губы и сощуривает глаза, буравя меня проедающим взглядом, — а ты, значит, не такая сучка, как я думал. — Первый взгляд часто бывает обманчив, — с серьезным видом говорю я, почему-то абсолютно уверенная в том, что он ничуть не сожалеет о своем промахе. — Думаешь, Алисия что-нибудь знает? Да ей насрать. — После ксанакса и адов мне бы тоже было насрать. Фрэнк цокает языком, резко делает еще один шаг вперед и грубо прижимает меня к холодной стене, впиваясь пальцами в плечи. Длинные ногти, ощутимые даже сквозь ткань; приторно сладкий парфюм; его шероховатая щека, прижимающаяся к моей; горячее дыхание, обжигающее кожу — масса ощущений наваливается на меня, обездвиживая и подавляя, и уже в который раз заставляя чувствовать себя послушной марионеткой. Он вжимается в меня еще сильнее, пресекая все попытки освободиться, дотрагивается горячим языком до уха, облизывая мочку вместе с сережкой, и тихо шепчет. — Знаешь, Лиз, какая добродетель особенно свойственна шлюхам? — Нет, — едва хриплю я, в первый раз за все наши встречи испытывая такой парализующий страх. — Сострадание, вот какая добродетель, — ласково отвечает он. — Надеюсь, ты не будешь скучать, Лиз. Затем мужчина отпускает меня, зло сплевывает на асфальт и уходит — желтушный свет фонаря обтекает его широкоплечую фигуру, словно окружая ее радужной дымкой, и эта картинка особенно четко отпечатывается в сознании. Ему действительно не надо было с ней заходить. Одно дело — встречаться с серым человеком, приходящим из ниоткуда и уходящим в никуда, и другое — видеть его человеком, рядом с которым — другой человек. Да, интересно иногда поиграть в ролевую игру, сыграть странную роль, но ночь проходит, и маски рано или поздно приходится снимать. Если Фрэнк готов платить за примерку обуви в грязном переулке, то на что еще он может быть способен? И совпадение ли, что уставшей зеленоглазой женщине, о которой я так часто в последние дни вспоминаю, требуются ципралекс и прозак? Да я, черт возьми, на все сто процентов уверена, что это не совпадение. И стоя там с бешено колотящимся сердцем и глядя ему в спину я мечтала только об одном — поскорее обо всем об этом забыть. И больше никогда не выпускать на волю своих маленьких демонов таким способом.