Злая кровь

Фемслэш
NC-17
Завершён
485
автор
Размер:
29 страниц, 2 части
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
485 Нравится 83 Отзывы 78 В сборник Скачать

Часть 2

Настройки текста
      Всю свою следующую смену я нервничала, вздрагивала каждый раз, когда открывалась дверь и даже не вышла покурить — у меня были опасения, что Фрэнк ситуацию просто так не отпустит и мне еще придется с ним встретиться. На себя я не злилась — в конце концов, я изначально предполагала, что туфли на примерку мне поставляет явно не одуванчик, и что все это рано или поздно может мне аукнуться. Предполагала, да — но все равно пошла у него на поводу, и не потому что я настолько восприимчива, а потому что мне тоже, мать твою, этого хотелось, так что теперь не было никакого смысла злиться или ругать себя. Дело сделано, эмоции получены, а то, что происходит после — уже совсем другая история.       Как я ни старалась, забыть весь этот трэш у меня все-таки не получалось, в памяти периодически всплывали то сам Фрэнк, то его жена, и в итоге я перестала гнать от себя эти мысли и просто забила. Вспомнилось — ничего страшного, если не придавать воспоминаниям эмоциональный окрас, они и не будут меня тяготить, так я решила.       И иногда не придавать даже получалось.       В первую после нашего «разрыва» смену все прошло спокойно, я немного расслабилась, и в следующую рабочую ночь уже не так нервничала, тем более что протекала она также тихо и мирно, клиентов было мало, причем половину их составляли дамочки с пластырями. Мы с Сарой сначала удивились этой своеобразной эпидемии, но затем решили, что всякое бывает, и ничего такого уж примечательного в этом нет.       Около половины первого я на полчаса прилегла поспать в комнате для персонала, как обычно заведя будильник на смартфоне, чтобы лишний раз не отвлекать напарницу. Но проснулась не от его сигнала, а от того, что Сара осторожно трясла меня за плечо.       — Лиз, тебя просят подойти, — тихо сказала она, когда я, потирая глаза, уселась на диване.       — Кто? — сон слетает с меня мгновенно, и в голове бьется только одна мысль — что за мной пришел мой темный попутчик.       — Женщина какая-то. Я ее у нас раньше не видела.       Я уже спокойнее встаю и подхожу к зеркалу — собранные волосы растрепались, приводить прическу в порядок у меня времени нет, поэтому я распускаю их окончательно и быстро расчесываю. Поправляю халат и выхожу в торговый зал, где почти без удивления обнаруживаю стоящую у стойки Алисию. Выглядит она, мягко говоря, не очень, гораздо более уставшей и еще более затраханной жизнью, чем в прошлый раз. Ее вид вызывает у меня смешанные чувства — жалость, странное злорадство, и, наконец, самое сильное — так присущее мне и обострившееся сейчас в полной мере любопытство.       — Здравствуйте, — лучезарно улыбнувшись, приветствую я женщину.       — Здравствуйте, — вежливо отвечает она и отводит глаза, нервно барабаня пальцами по висящей через плечо маленькой сумочке.       — Чем я могу вам помочь?       — Мне нужен ксанакс, — немного помявшись, говорит она, снова заглядывая мне в глаза.       — Рецепт, пожалуйста.       — Я… — Алисия начинает теребить ремешок сумочки, — он закончился. Но мне врач назначал, может, вы помните, Фрэнк, мой муж, раньше его покупал.       — Помню, но в том-то и дело, что это было раньше, когда рецепт был в наличии. У нас очень строгая отчетность, — нейтральным тоном выдаю я, внимательно за ней наблюдая. Она снова уперла взгляд в какую-то одной ей видимую точку и кажется совсем потерявшейся в пространстве.       — А вы его не видели сегодня? — немного отгрузившись, спрашивает она.       — Фрэнка? — я чувствую, как лихорадочно забилось сердце. — Нет, не видела. А что такое?       — Да ничего, — бормочет женщина, и у меня появляются серьезные опасения, что она сейчас заплачет.       Дальше строить из себя равнодушную сучку становится все сложнее — к тому же я знаю, какой трэш может происходить с людьми после резкой отмены ксанакса.       И отчего-то очень не хочу, чтобы он с ней произошел.       — Слушайте, Алисия, — я понижаю голос и наклоняюсь ближе к разделяющему нас стеклу, — подождите меня минуту на улице, у служебного входа, в переулке справа. Я к вам выйду. С ксанаксом.       В течение нескольких секунд мне кажется, что женщина пошлет меня куда подальше с этим предложением, но она, похлопав глазами, кивает и быстро выходит наружу. Я, воровато оглянувшись на Марата, который выглядит всецело увлеченным своим смартфоном, беру из шкафчика упаковку ксанакса и маленькую бутылочку воды, и, сказав Саре, что иду на перекур, выхожу через служебный вход. О том, как я потом буду разбираться с этой несчастной коробочкой, которую, по сути, стащила, я не думаю — мне сейчас не до этого.       Алисия уже ждет у входа, стоя почти там же, где когда-то стоял Фрэнк, и у меня появляется какое-то извращенное чувство дежа вю, которое меня напрягает и от которого как можно скорее хочется избавиться. Я протягиваю женщине транквилизатор и воду, и та, бросив на меня непонятный короткий взгляд, быстро открывает упаковку и извлекает оттуда две таблетки. Я в это время пристально рассматриваю ее с ног до головы — стильный черный плащ чуть ниже колен; простое черное платье на ладонь выше колена с квадратным вырезом, выгодно подчеркивающее ее белую кожу; и черные лакированные лодочки на ногах — на небольшой шпильке и не вызывающие, то есть лишенные всех тех атрибутов, что так вставляли ее мужа.       Приняв препарат, женщина на несколько секунд прикрывает глаза, затем открывает их, обводит медленным взглядом переулок, и, наконец, останавливается на мне.       — Спасибо.       — Да не за что, — хмыкаю я, зажигая сигарету.       — Можно сигарету?       — Пожалуйста, — я передаю ей пачку и зажигалку и решаю не церемониться, — и что у тебя? Тревожное расстройство? Атаки долбят?       — Какие атаки?       — Панические.       — А, нет, — Алисия качает головой, закуривая, а я замечаю, что у нее мелко дрожат держащие сигарету пальцы, — я нервничаю просто.       — Когда просто нервничают, пьют коньяк.       — Ты что, социологический опрос проводила что ли? — сдувает она упавшую на глаза прядь.       — Нет, просто основываюсь на жизненном опыте, чужом и своем, — отвечаю я, одновременно удивляясь тому, что мы стоим здесь, курим и мило обмениваемся остротами, хотя вроде были едва знакомы.       — И как, получается учиться на чужих ошибках?       — Периодически. Я стараюсь.       — Похвально, — усмехается Алисия.       — Так что там с Фрэнком-то?       — С Фрэнком? — мгновенно вскидывается она. — Я не знаю. Он… он ушел где-то в семь вечера и не вернулся.       — Такое раньше было?       — Ну… — снова мнется она, — было пару раз. Но обычно он всегда предупреждает и возвращается до полуночи. У него свой бизнес, он очень занятой человек, поэтому всякое бывает, конечно… А у меня как раз ксанакс закончился…       — А ночью? — не подумав, выдаю я.       — Что — ночью?       — Извини за вопрос, но он всегда ночует дома?       — Да, — кивает она. — Я же говорю, возвращается до полуночи и ложится спать.       «А потом встает и идет заниматься всяким дерьмом, например, покупать в аптеке физраствор и окучивать молодых фармацевтов. И это только то, что я знаю. А ты, судя по всему, дрыхнешь без задних ног под своим ксанаксом и ничего не подозреваешь. Или просто врешь мне, выгораживая его», — вихрем проносится у меня в голове.       — Ты ему звонила?       — Телефон выключен.       — Знаешь что, Алисия, — я выбрасываю сигарету и скрещиваю на груди руки, — мне кажется, тебе стоит сейчас поехать домой. Уверена, ничего с твоим мужем не случится. Он не выглядит как человек, который не может за себя постоять.       — Я сама себя в этом убеждаю, но все равно волнуюсь.       — Не волнуйся, — я улыбаюсь, и, поддавшись безотчетному порыву, осторожно сжимаю ее предплечье, — сейчас еще не так много времени. И у тебя теперь есть ксанакс.       — Да, наверно ты права. Мне уже лучше, — женщина вздыхает и вымученно мне улыбается. — Спасибо. Сколько там он стоит вместе с водой?       — Двадцать евро.       — Вот, держи, — она достает кошелек и отдает мне деньги. — Ну ладно, мне пора, я поеду. Вдруг он уже дома.       — Ты на машине что ли?       — Да.       — Класс, — фыркаю я. — У тебя руки дрожат, как под спидами, и реакции, готова поспорить, заторможены. Не боишься влететь в столб или что копы остановят?       — Сюда же я без проблем доехала.       — Есть такое понятие, как везение. Плюс это было до ксанакса. А сейчас тебе хочется спать, и чувства уже не так обострены, и адреналина поменьше, правда ведь?       — Слушай, Лиз, я тебе очень благодарна, но ты, кажется, не мой психотерапевт. Позволь мне самой разобраться, — она начинает заводиться, а я внезапно понимаю, что действительно почти искренне за нее волнуюсь и хочу помочь. К тому же я чувствую себя виноватой — я ведь все-таки знакома с ее лысым козлом куда ближе, чем она считает.       — Да разбирайся сама, ради бога, — нацепляю я на лицо возмущенное выражение, — я всего лишь переживаю, что ты разобьешься на хрен и будешь потом являться ко мне по ночам в белом саване и упрекать, что я тебе не помогла. Как тебе такие перспективы, а?       Алисия удивленно на меня смотрит, морща лоб, а в голове ее, судя по всему, в этот момент происходят сложнейшие мыслительные процессы, серьезно подправленные действием ксанакса.       — Короче, — я ужесточаю тон, — подожди меня здесь пару минут, я оставлю халат, а потом отвезу тебя.       — Но у тебя же работа.       — Один раз можно. И у меня хороший босс, если что, он поймет.       — Не стоит так рисковать, — она снова начинает беспокойно мять свою сумку. — Я все-таки…       — Все, хватит, — я открываю дверь служебного входа, — жди меня и только попробуй уехать. Хорошо?       — Хорошо, — поколебавшись, отвечает женщина.       Я со сверхзвуковой скоростью влетаю в комнату для персонала, снимаю халат и балетки, надеваю босоножки и набрасываю куртку, а параллельно успокаиваю Сару и убеждаю ее, что у меня все в порядке, что мне надо всего лишь немного помочь знакомой, что это займет буквально час времени, а потом я сразу же вернусь на работу. Решив, что убеждений достаточно, я хватаю сумочку, вылетаю на улицу и с облегчением обнаруживаю, что Алисия никуда не делась и стоит на прежнем месте, напряженно вглядываясь в экран смартфона.       — Пойдем, — ободряюще улыбаюсь я, — где твоя машина?       Мы выходим из переулка, и женщина подводит меня к блестящему черному «Форду». Я без лишних слов сажусь на водительское сиденье, она — рядом. Машина классная, автомат, с кожаным салоном, и по виду довольно новая.       — Хорошая машина, — оцениваю я.       — Это вторая машина Фрэнка. Но чаще я на ней езжу.       — А первая какая?       — «Range Rover».       — Неплохо, — киваю я, размышляя, что со стороны Фрэнка это очень умно, и в случае, если его женушка внезапно решит подать на развод, ей, скорее всего, не достанется ничего, и это, я уверена, касается не только машин.       — И часто ты так вызываешься помогать незнакомым людям? — задумчиво спрашивает Алисия, щелкая ремнем безопасности.       — Вовсе нет. Помогаю только тем, кто сидит на химии, которую покупает в моей аптеке. Ну, не в моей, конечно, а в той, где я работаю.       — Вообще-то это не смешно.       — Абсолютно не смешно. Куда едем?       Она называет адрес — хороший район, довольно далеко отсюда, что хоть и не логично, но вполне ожидаемо — Фрэнк явно не из тех людей, что выбирают аптеку по принципу близости к дому. Я завожу мотор, нажимаю на газ и плавно выезжаю на дорогу, наслаждаясь маневренностью и комфортом машины.       — Ты, наверно, думаешь, что я совсем конченая, — минут через пять чуть хрипловатым голосом нарушает тишину Алисия. Я смотрю в ее сторону — женщина отвернулась к окну и напряженно вглядывается в проносящиеся мимо темные здания.       — Нет. Я знаю, как выглядят конченые. Ты так не выглядишь.       — А как я выгляжу? Давай только честно.       — Честно? Как очень уставший от жизни человек. Извини.       — Ничего, — тихо и как-то обреченно хмыкает она.       — Что еще принимаешь помимо ксанакса? — ровным тоном любопытствую я.       — По-моему, у тебя нездоровый интерес к лекарствам.       — Ну, я же фармацевт. Как иначе.       — Ципралекс. Пробовала временно прозак, но он мне не подошел, пришлось вернуться. И снотворные иногда.       — Наркотики?       — Только их мне еще не хватало.       — Это верно, — я останавливаюсь у пешеходного перехода и пропускаю тусовку — четырех парней с велосипедом и черноволосую девчонку, радостных и ржущих. Они почему-то производят на меня позитивное впечатление, такое, что я даже внезапно решаю перестать допытывать Алисию вопросами и всякими идиотскими советами. В конце концов, она взрослая женщина и, если захочет, сама со всем разберется.       Наверное.       Мое любопытство, однако, против такого решения отчаянно протестует и требует деталей и подробностей, но я, стиснув зубы, молчу. В некоторые проблемы лучше не углубляться, а некоторые вещи лучше не знать. Любая неприметная коробочка в итоге может оказаться ящиком Пандоры — и если не для всего мира, то, по крайней мере, для меня.       Поэтому я продолжаю молчать, сосредоточив все внимание на дороге. За стеклами машины движется ночной город — подсвеченный холодным неоном и выворачивающий наизнанку свое нутро, скрытое днем — смутные тени и юркие фигуры, разбитые жизни и рухнувшие надежды, пустые глаза и жадные рты, спящие дома и беснующиеся клубы. Восторженные мотыльки, летящие на неверный свет, и неторопливые пауки, разворачивающие сладкие липкие сети. Ночью город иной — более опасный и манящий, дающий больше и больше забирающий — но я счастлива ощущать себя его частичкой.       И неизбежно возникает вопрос — кто в нем я?       А она?       Я бросаю на Алисию взгляд — прямой нос, строгий профиль, нежные щеки, странное сочетание мягкости и твердости одновременно. Волнующе — ехать в неизвестность с человеком, которого почти не знаешь, но которому неожиданно хочешь помочь. Случайные попутчики, объединенные зыбкой целью — сколько их было и сколько еще будет?       Были во все времена и будут потом.       — Давно вы женаты? Дети есть? — все-таки не выдерживаю я.       — Двенадцать лет. Нет.       — Долго.       — Может быть. А ты? Замужем?       — Нет, одна. Мне еще рано.       — И по каким критериям ты это определяешь?       — По критериям свободы.       — Фрэнк как-то сказал, что свобода это иллюзия, — Алисия слегка разворачивается ко мне, а я понимаю, что не запомнила, какого оттенка у нее глаза — и это досадно, потому что в темноте машины я не могу этого разобрать. Помню, что зеленые, но ведь у зеленого много вариаций.       — Я тоже много чего могу сказать.       — И как тебе ночная работа? — она резко переводит тему, по-прежнему не отрывая от меня глаз, и я машинально сжимаю руль сильнее.       — Мне нравится. Тише, спокойнее, но главное — я люблю ночную атмосферу. Ночной город. Несмотря даже на то, что ночью появляется много таких как он, — я показываю на очень кстати бредущего по переходу человека без возраста, худого и слегка покачивающегося, у которого глаза, готова поспорить, так же пусты, как и душа.       Она отводит от меня взгляд, переводит его на идущего мужчину, и продолжает наблюдать за ним до тех пор, пока я не трогаюсь с места.       — А по этому поводу Фрэнк что-нибудь говорил? — не скрывая в голосе сарказма, спрашиваю я.       — Сказал однажды, что ночной город — это чистилище. Но позже решил, что неправ.       — Могу представить, почему. Если уж проводить такую аналогию, то это, скорее, ад.       — Он пришел к такому же выводу. У вас определенно есть что-то общее.       — Общее? — ощущаю я пробегающий по спине холодок. — В смысле?       — Не знаю, в плане энергетики что ли. Может, странно звучит, но я это чувствую.       Я еще крепче вцепляюсь руками в руль, глядя прямо перед собой. Похожая энергетика? Мне бы очень хотелось сказать, что она несет полную хрень, но я не могу. К тому же полную хрень не несут таким тоном — будто бы находятся в камере смертников.       — А ты? — невпопад интересуюсь я, съезжая с основной дороги на двухполосную.       — А что я? Я ведь всего лишь идиотка.       — Не говори так, — почти шепчу я. — Это неправда.       — Не надо меня утешать. Я сама справляюсь.       — Херово справляешься, — фыркаю я, и в этот момент откуда-то из гущи деревьев, растущих вблизи домов у дороги, вырывается тень и кидается прямо под колеса «Форда».       Блик, отразившийся от сверкающего черного капота, визг тормозов, собственный вскрик, слившийся с вскриком Алисии, боль в ноге, которой я изо всей силы нажала на педаль, сердце, заполнившее грудь, и краткий миг, в продолжение которого я разучилась дышать — все соединилось и замерло на секунду, чтобы обрушиться затем на меня гранитной плитой.       — Твою мать!!! — инстинктивно закрыв голову руками, ору я, только благодаря ремню безопасности не сломав себе ребра.       — Тише, не кричи так, — еле слышно бормочет Алисия, и я, убрав руки и включив свет, поворачиваюсь в ее сторону. Кожа из молочно-белой стала мертвенно-бледной, глаза лихорадочно блестят, пальцы с силой сжимают пряжку ремня. Она ловит мой взгляд, и я вижу в нем примерно то же, что ощущаю сама — ужас, неверие, растерянность и другие плохо различимые чувства, и в любом случае ясно сейчас только одно — оставаться на месте нельзя, нужно действовать, и немедленно.       Словно прочитав мысли друг друга, мы выскакиваем из машины и застываем рядом с лежащим перед ней телом. Алисия приходит в себя первой, осторожно присаживается на корточки и прикладывает к его шее два пальца. Я опускаюсь рядом и оглядываю свою нечаянную жертву — еще молодой человек, но выглядит плохо — нездоровая худоба, заеды в углах рта, серая кожа.       — Он жив, просто без сознания, — через пару секунд констатирует женщина и щурится, вглядываясь в парня. — Мне кажется, ты его и не задела совсем. Смотри, на нем не видно никаких повреждений, и на машине тоже.       — То есть, он просто выбежал на дорогу и отрубился почти у нас под колесами? — приглядевшись, я понимаю, что она права, и никаких видимых повреждений на человеке действительно нет. Более того, я запоздало осознаю, что удара тела о капот в момент торможения не почувствовала.       — Возможно. Ты вовремя затормозила. Но его все равно должен осмотреть врач.       Глубоко дыша и собираясь с мыслями, я еще раз внимательно осматриваю парня и без всякого удивления замечаю на его руках дорожки и свежие следы от инъекций. В этом худощавом теле, готова поспорить, скрывается ВИЧ и парочка гепатитов — перед нами очередной ночной ребенок, ищущий успокоение на кончике всепрощающей многоразовой иглы.       — Лиз… — Алисия вырывает меня из транса, — вызови скорую и полицию.       — Полицию? — тупо переспрашиваю я.       — Да.       Я поднимаюсь на ноги и беспокойно осматриваюсь вокруг. Пустая дорога, темные деревья, спящие невысокие дома — мы успели покинуть центр и оказаться в одном из спальных районов. Отсюда до дома, где живет Алисия, ехать не больше десяти минут, но таксистка из меня, прямо скажем, получилась хреновая и доехать не смогла.       Оглядевшись и решив, что ничего теперь не поделаешь, я тяжело вздыхаю, достаю смартфон, затем бросаю на женщину взгляд и вновь застываю, будто увидев ее в первый раз. То, как она выглядит сейчас, освещенная фарами — вся в черном, в изящных туфельках; вся ее поза — со склоненной головой и плотно сдвинутыми белыми коленями; ее ответный мягко-настороженный взгляд, которым она награждает меня снизу вверх, ее лицо; вся эта совокупность кажется мне настолько совершенной, что на короткое время я забываю обо всем — о том, что едва не сбила человека, о самом этом человеке, лежащем прямо здесь на асфальте, и вообще обо всем, о месте, городе, планете, продолжая лишь не отрываясь, с бешено бьющимся сердцем и бегущими по спине мурашками, смотреть на нее. Странно, как резко и неожиданно какое-то впечатление может буквально пригвоздить к поверхности — как пригвоздило меня сейчас.       Может быть, в этом сыграли свою роль освещение, ночь, адреналин, плещущийся у меня в крови, выходящая из ряда вон ситуация, но скорее всего, все это просто подтолкнуло к тому, что то, что я уже чувствовала подсознательно, просто переместилось в один момент в сознание и стало доступно для осмысления и переживания.       И я никоим образом не могла объяснить эти застолбившие меня в такой неподходящий момент переживания объективно.       Алисия тем временем, видимо, решает, что я пялюсь на нее уж слишком непозволительно долго, поднимается на ноги, и, обойдя лежащего на земле парня, подходит ко мне ближе.       — Лиз? — осторожно спрашивает она. — Ты в порядке?       — А? Да-да, все нормально. Просто это… — я обвожу рукой пространство вокруг, надеясь спихнуть все на него.       Что, кажется, мне удается.       — Не волнуйся, все будет хорошо. Здесь нет твоей вины.       Я думаю, что, несмотря на свой ксанакс и антидепрессанты, держится она неплохо, явно лучше меня, и с этим надо что-то делать, если я по-прежнему считаю себя способным рационально мыслить человеком. Но все-таки, черт, как же классно она выглядит сейчас, в рассеянном свете фар, высокая, статная, широкобедрая, белокожая, сочетающая в себе удивительным образом мягкость и твердость, покорность и достоинство одновременно.       Надо сказать, я как-то не ожидала, что в эту ночь буду рассыпаться в таких комплиментах, пусть и мысленно, но в очередной раз удивляться самой себе у меня уже банально не осталось сил.       Отведя, наконец, от нее взгляд, я тупо уставляюсь в экран смартфона, собираясь вызвать врачей и копов, но меня опережают — словно получив невербальный сигнал, из-за ближайшего поворота резко выезжает полицейская машина и останавливается возле нас — должно быть, кто-то спалил происшествие из окна и вызвал ее раньше. Из машины вылезают два копа, а дальше все происходит очень быстро и как в каком-то криминальном сериале — осмотр «тела», вызов медиков, осмотр «Форда», наезд на меня и Алисию с вопросами, и, вишенка на торте — сообщение о том, что нам надо проехать с ними в участок и продолжить разговор уже там.       Я, окончательно придя в себя, начинаю яростно доказывать полицейским, что этот парень валяется здесь на асфальте вовсе не потому, что я его сбила, а потому что он, скорее всего, словил бэд-трип, выскочил на дорогу и отрубился прямо там, в самом неподходящем месте, а я, благодаря своей хорошей реакции и реакции «Форда», успела остановиться вовремя. Копы задумчиво кивают, задумчиво рассматривают парня и машину, задают вопросы, и с каждой секундой я все отчетливее понимаю, что поездки в отделение нам все-таки не избежать.       — Хватит препираться, — очень в тему шепчет Алисия. — Хочешь, чтобы нас арестовали?       — Нет, — бурчу я, думая почему-то о том, что если бы знала, что придется ехать в такие места, надела бы шорты или джинсы, а не короткое легкомысленное платьице в цветочек. Хорошо хоть, что додумалась накинуть сверху легкую кожаную куртку.       В итоге мы все-таки оказались в машине копов, и всю дорогу до участка меня обуревали разные беспокойные мысли, стандартные для людей, которых ночью везут в полицию, и лишь одна выбивалась из общего ряда — мысль о том, что в глубине души я рада, что задержалась рядом с Алисией еще на какое-то время — большее, чем если бы просто отвезла ее домой.              

***

             Все пошло так, как я и ожидала — не очень, а проще говоря, через одно известное место. После приезда в участок и дачи показаний выяснилось, что уехать мы с Алисией не можем, пока не будет получено официальное врачебное заключение о состоянии здоровья пострадавшего и не станет ясно, сбила я его все-таки или нет. В том месте, где все произошло, камер, к сожалению, не было — это осложняло дело, и отпускать нас в ближайшее время никто не собирался. В итоге после всех разговоров я плюнула и заявила, что для ожидания нам нужна отдельная тихая комната. Участливые копы предложили пустую камеру, и я, черт возьми, согласилась — не было никакого смысла торчать тут у всех на глазах на стульях возле стеночки, да и с Алисией мне хотелось поговорить без свидетелей. Сама же Алисия восприняла мое желание уединения с удивительным безразличием, навеянным, видимо, некоторыми препаратами, и никакого сопротивления не проявила, лишь позвонила своему Фрэнку, который в очередной раз оказался недоступен и помочь жене ничем не смог.       Если честно, я была этому рада. Насчет задержания я тоже особо не переживала — обвинения мне пока что не предъявили, а значит, удерживать дольше определенного срока не могли. Странное происшествие на тихой улице и полиция отступили у меня в мыслях на второй план еще и потому, что теперь главенствующее место в них занимала другая доминанта — сидящая передо мной на отвратительно неуютной и узкой металлической кровати, в камере, которую нам так любезно предоставили.       Я долго искоса рассматривала Алисию, прохаживаясь туда-сюда и изображая напряженные размышления, рассматривала и никак не могла понять, почему она привлекает так много моего внимания. В ее внешности ведь нет ничего такого уж особенного — красота не яркая, не бьет в лицо, а мягка и приглушена, но почему-то отзывается у меня глубоко внутри, может быть, в душе, чем-то тихо щемящим и невозможно притягательным. Будто матовый рассеянный свет исходит от нее, смягчая острые углы и хаотичные линии, и это свечение особенно чувствуется здесь — в этой серой комнате, призванной убедить всех попавших сюда в собственной недостойности. Так смягчает пространство слепой дождь, пролившийся на постиндустриальную землю и оставивший за собой дрожащую радугу.       Странные противоречивые чувства обуревают меня — хочется узнать о ней больше и одновременно не хочется беспокоить, дать отдохнуть и успокоиться; хочется помочь ей и одновременно не хочется ворошить чужую жизнь, рискуя завязнуть в ней, что мне совершенно не нужно. В жизни я часто занимаю позиции наблюдателя — я случайный прохожий, доставший смартфон и включивший камеру, я не лезу на рожон и не бью себя в грудь, я серый кардинал, добиваюсь своего тихо и незаметно — однако, уверенно.       И чего же я хочу добиться сейчас?       У нее есть мутный муж, пристрастие к психотропным и тяжелая усталость в зеленых глазах. У меня — ночная работа, пустая квартира, нездоровое любопытство и непонимание того, на своем я пути или нет. Плюс эго, конечно же, благодаря которому я в двадцать шесть лет и осталась одна. Одиночество — свобода, а Фрэнк однажды сказал, что свобода всего лишь иллюзия.       Но может быть, Фрэнк прав?       В любом случае у его жены явно нет никакой свободы — одни иллюзии.       Минут через пятнадцать молчаливых хождений я решаю, что дальше так продолжать невозможно и пора, наконец, начать диалог.       — Тебе что, пофигу совсем? — я останавливаюсь перед ней, обессиленно прислонившейся к стенке, и скрещиваю руки на груди, пытаясь изобразить как можно более негодующий вид.       — Что? — она устало моргает, наклоняясь вперед и упираясь локтями в колени.       — Все вот это. Что мы в полиции. Что я кого-то чуть не сбила, а может и сбила. Что мы с тобой тут вдвоем сидим.       — А что, по-твоему, я должна делать? Биться головой об стену? Рыдать? Я не обязана делать то, что ты от меня ожидаешь. Не все вокруг соответствует представлениям в твоей голове, — она произносит это монотонно, глядя на меня снизу вверх, и в ее взгляде в этот момент читается усталость и что-то еще, едва различимое и похожее на отчаяние.       По крайней мере, мне так кажется.       — О, спасибо, — фыркаю я, не в силах удержаться от того, чтобы не съязвить, — ты просто сломала мне систему, Алисия. Я-то всегда думала, что все как раз соответствует. Теперь не знаю, как мне жить дальше.       — А теперь, по-твоему, я должна посмеяться над твоим остроумием?       — Если тебе кажется, что я ожидаю от тебя чего-то, это твои проблемы. Смейся, пожалуйста, если ты думаешь, что я думаю о том, что ты должна делать то, чего я от тебя ожидаю, но я бы на твоем месте не стала. Это слишком патологическая цепочка.       Алисия кривит губы, отводя от меня взгляд и слегка качая головой, и меня это задевает, хоть я и не подаю вида. На самом деле, я бы очень хотела, чтобы эта женщина смотрела на меня с другим выражением лица, но пока что я веду себя как полная стерва, вряд ли что-то изменится. Я открываю рот, чтобы сказать что-то более мягкое или даже извиниться, но слова застревают в горле — как раз в этот момент она сбрасывает туфли и забирается на кровать с ногами, подбирая их под себя. Я, пару минут полюбовавшись этим зрелищем, медленно подхожу к ней, наклоняюсь и беру одну туфельку в руки. Провожу пальцами по лакированной коже, очерчиваю изящный мысок, затем переворачиваю и под надписью Made in Spain обнаруживаю цифру размера.       У нее оказывается тридцать девятый.       Однако продолжить дальнейшее изучение обуви мне не удается, потому что Алисия с тихим возгласом «о боже» спускает ноги на пол, вырывает туфлю у меня из рук и быстро обувается. Я бы не отказалась сама ей их надеть, как мужчина мечты в идиотском любовном романе, но я не мужчина и роман не любовный — поэтому остаюсь стоять на месте.       — Сколько тебе лет? — неожиданно спрашивает женщина, когда я отхожу к противоположной стене и начинаю ее рассматривать, пытаясь разобрать выцарапанные там надписи.       — Двадцать шесть, а что? — немного помедлив, отвечаю я.       «Ты не один. Пустота любит тебя», — гласит одна из надписей, и я думаю, что это очень экзистенциально и как нельзя лучше соответствует этому месту.       — В двадцать шесть я вышла замуж за Фрэнка,— совершенно не изменившимся тоном продолжает она.       «Значит, ей тридцать восемь», — констатирую я, ощущая, как гулко стучит под ребрами сердце.       — Это что, намек на то, что ты в моем возрасте уже была почтенной женой, а я все еще страдаю херней? Или таким завуалированным способом ты решила мне сообщить, сколько лет тебе?       — Честно, не знаю, — она пожимает плечами, со странной улыбкой на губах, которая мне совсем не нравится, — наверно, просто решила посмотреть, как ты отреагируешь.       — И как? — чувствуя, что окончательно зафейлилась, недовольно буркаю я.       — Примерно так, как я и ожидала, — улыбка становится шире и еще более пугающей. — Моментальная оборона, даже если самого нападения и не было. Только и ищешь, с кем бы подраться. Как бойцовая собака на улице, которой стало скучно.       — Решила составить… — возмущенно начинаю я, но быстро осекаюсь, осознав, что вновь реагирую точно так же.       Ее сравнение задевает меня не так сильно — гораздо сильнее меня бесит то, что в этой тусклой камере я почему-то совсем теряю мозги, а еще то, что вместо того, чтобы нормально поговорить, мы с ней решили проверить друг друга на прочность.       — Ладно, окей, — я примирительно поднимаю руки и плюхаюсь рядом с ней на кровать, — я просто боюсь.       — Чего?       — Того, что меня все-таки арестуют, — на самом деле, я больше боюсь того, что окончательно оттолкну ее от себя, но этого ей знать пока не следует.       — Ты не можешь на это повлиять. А значит, и бояться нет никакого смысла.       — Предлагаешь мне смириться? — усмехаюсь я.       — Пусть все идет своим чередом.       — Звучит очень фатально, — я встаю и снова начинаю расхаживать по камере, поскольку сидеть на месте рядом с ней становится несколько проблематично.       — Если хочешь так это назвать, — она закидывает ногу на ногу и прищуривается, глядя в стену с таким выражением, будто ждет, что в ней проявится золотое окно и на нее снизойдет великое откровение.       — Знаешь, меня иногда раздражает, как люди оправдывают фатализмом то, что им вовсе не является. Например, некий человек едет в Афганистан или еще какую проблемную задницу мира, просто так, как турист, и не принимает никаких мер по обеспечению собственной безопасности, абсолютно уверенный в том, что погибнуть там — это не его судьба. Интуиция там ему подсказала или что-нибудь в этом духе. В итоге его убивают случайные наркоманы из-под кабульского моста. За жалкие 50 евро. Что это? Фатализм? Нет, кажется, это называется глупостью. Или другой пример — полное смирение с текущим положением дел, притом что положение это категорически не устраивает. Оставаться на нелюбимой работе, в нелюбимом городе, жить с человеком, которого ненавидишь, оправдывая это тем, что так предназначено судьбой и сделать ничего нельзя. Пассивное страдание, принимаемое как должное. По мне, так это гораздо хуже, чем Афганистан, — закончив свой монолог, я глубоко вдыхаю, и обалдело моргаю, пытаясь понять, почему я сейчас задвигаю такие вещи, хотя вообще-то собиралась получше узнать об их с Фрэнком жизни.       — Не думала, что наш разговор приобретет такой философский оборот, — словно читает мои мысли Алисия.       — Скажи мне еще, что я не права, — говорю я, а затем уже в который раз за вечер прикусываю себе язык, осознав, что вышло излишне грубо. — Черт, я не знаю… Извини. Может быть, ты думаешь, что я идиотка, и сейчас я и в самом деле ей кажусь, но это не так.       — Просто расслабься, — внезапно тепло улыбается женщина. — Ты очень волнуешься. Сегодня в том переулке ты была настоящей. И в машине тоже. А сейчас почему-то стараешься выдать себя за кого-то другого. Расслабься и будь естественной.       «Да потому что если я буду естественной, тебе вряд ли это понравится», — проносится у меня в голове, и я, обессилено закрыв глаза, сажусь на вторую кровать.       Что за дерьмо вообще происходит?       Я сижу в камере с практически незнакомой мне женщиной, которая по совместительству является женой некоего мужчины, с которым у нас было очень интересное подобие взаимоотношений, о чем мне даже вспоминать стыдно. Более того, женщина эта успела за короткое время каким-то невероятным образом занять всю мою голову и никак не желает оставлять ее в покое. Более того, мне отчаянно хочется прикоснуться к ней, увидеть ближе эти глаза — настороженные и одновременно ласковые, такие мягко-успокаивающие, пройтись губами по гладкой коже, почувствовать ее на ощупь…       Теоретически я всегда была не против однополых отношений и даже иногда целовалась с девушками, но до конца дело никогда не доводила. Всю эту теорию перечеркивал один простой факт — я не встречала женщину, которую бы мне захотелось. Я могла холодно оценивать чужие качества, чужую красоту, но все это не отзывалось внутри, меня, что называется, не вставляло. Не было желания послать все к чертям и отдаться чему-то новому. Не было чувств.       Если быть точнее, не было их до сегодняшнего дня, точнее, ночи.       А сейчас мне хочется именно этого — послать все куда подальше и воплотить теорию в практику. И совершенно все равно, что она старше меня, что она замужем, что мы в полиции, и что я ее почти не знаю.       Короче, вставило.       Некоторые вещи не поддаются логическому объяснению. Сколько раз я не могла понять своих друзей, умудрявшихся западать на совершенно, по моему мнению, непримечательных и неподходящих им людей, и вот теперь сама оказалась в такой ситуации. К тому же я до конца не понимаю, чего именно мне надо. Просто попробовать первый раз с женщиной, удовлетворить похоть, или забраться глубже, ей в душу? И неужели я серьезно на что-то рассчитываю?       Я не могла ответить на эти вопросы. Но могла последовать ее действительно ценному совету — слушать себя и быть естественной.       Пусть даже я обречена на провал, попробовать все равно стоит.       — Ладно. Ты права. Надо успокоиться. Давай тогда просто поговорим, — помолчав с минуту и попытавшись хоть как-то упорядочить вихрь мыслей в голове, выдаю я, а затем снимаю кожанку, оставаясь в одном легком платье — от переизбытка эмоций мне становится жарко.       — О чем?       — О чем угодно. Мы ведь почти незнакомы, а с незнакомцем можно поговорить обо всем.       Алисия кивает, закусывая губу, но не произносит ни слова, и я с легким раздражением решаю вновь взять дело в свои руки.       — Хорошо, я начну. Меня уже давно волнует один вопрос, может, ты мне поможешь. Зачем твоему Фрэнку физраствор?       Эффект оказывается потрясающим — безразличие и расслабленная поза мгновенно исчезают, сменяясь удивленно расширившимися глазами и напряженно вскинутой головой.       — Какой физраствор? — выдыхает она.       — Обыкновенный. Во флаконах. Он его раза четыре у меня покупал.       — Когда?       — Каждый раз около трех ночи. Иногда вместе с твоими таблетками, но чаще без них. И не только физраствор, а еще и другую дешевую мелочь, типа аскорбинки.       — Когда, давно? Я не понимаю… — лепечет Алисия, уставившись невидящим взглядом куда-то в район моего бедра — в другой ситуации меня бы это вставило, но я понимаю, что вряд ли она сейчас осознает, что именно видит.       — У тебя же вроде нет проблем со сном, да? Перед тем, как вы пришли тогда вместе, он недели три приходил. Надо сказать, я очень удивилась, когда увидела тебя. Не думала, что мужчина, который шатается в середине ночи по аптекам, женат.       — Мы возвращались тогда от друзей… Фрэнк предложил заехать за лекарствами. Я спросила его, почему именно в эту аптеку, можно ведь было выбрать по пути, и не пришлось бы делать крюк, а он мне сказал, что в ней работают самые лучшие специалисты. Я еще подумала, при чем тут это, мы же не к врачу идем… А тут значит вот в чем дело… И что он тебе говорил?       — Да ничего, — слегка теряюсь я, пытаясь тщательно скрыть свои эмоции, — спросил, как меня зовут, сказал свое имя. Я потом поинтересовалась, зачем ему все это, а он сказал, что сдает покупки в детские больницы и чистит таким образом карму. Я посмеялась, ведь это действительно удачная шутка. Ну и все, в принципе.       Если до этого у меня проскальзывала мысль рассказать ей обо всем — о переулке, о туфлях, о деньгах, то сейчас она окончательно испарилась. Если она так эмоционально воспринимает рассказы о его невинных покупках, то что с ней сделается после того, как она узнает всю правду? Пожалуй, я не стану испытывать ее и так, видимо, хрупкую психику на прочность.       — Какие детские больницы? — шепчет она, найдя, наконец, взглядом мое лицо.       — Не знаю, я не стала развивать этот вопрос. Думаю, это была шутка. Послушай, то есть, ты вообще ничего не видела и не знала?       — Нет.       — Ясно. Скажи мне, Алисия, ты счастлива? — чувствуя себя киношным психоаналитиком, спрашиваю я, решив, что настало время серьезных разговоров.       — При чем здесь это?       — Ну как-то не складывается у меня такого впечатления, если честно. Счастливые люди не пьют антидепрессанты и больше знают о жизни своего как бы любимого человека.       — Не надо делать поспешных выводов, Лиз, — цедит она сквозь зубы, стараясь выглядеть невозмутимой, но получается плохо.       — Я не делаю поспешных выводов, я просто складываю два и два. Мы говорили с тобой про фатализм, и если ты в это веришь, так, может, и мы оказались здесь вдвоем не просто так? Может, для того чтобы поговорить? Чтобы ты мне рассказала, что тебя волнует? Внутренние проблемы невозможно похоронить, нельзя зарывать их или строить стены, рано или поздно они все равно выберутся наружу. Их надо вытаскивать, сжигать под солнцем, сублимировать, переживать, но никак не смиряться. Чем глубже прячешь, тем сильнее они тебя разрушают. Зачем тебе лекарства, Алисия? Молчишь? Если не хочешь говорить, что твой Фрэнк мудак, так и не говори, твое молчание и так отлично это подтверждает.       — Он не мудак, — женщина буквально выплевывает эту фразу, вскакивая с кровати, и я вскакиваю следом, становясь напротив нее, не слишком близко, но ближе всего за сегодняшнюю ночь. Она выше меня, и я смотрю на нее снизу вверх, что возбуждает еще больше.       — Какое самопожертвование, — понизившимся тоном почти шепчу я, — конечно нет. Давай, молчи дальше. Очнешься, когда наденут колокольчик и поведут на бойню, да только поздно уже будет. А может, и не очнешься вообще. Грустно, но так тоже бывает.       Алисия делает какое-то непонятное движение рукой, короткий взмах, как будто хочет поправить волосы, но рука, словно не слушаясь, не достигает цели и падает, как плеть. Я заглядываю ей в глаза — они почти черные от расширившихся зрачков — грозовая туча накрыла нежную зелень, готовясь пролиться холодным дождем.       — Ну давай, ударь меня, — продолжаю шипеть я, теряя контроль, — хоть раз выплесни свои эмоции, пока они не сожгли тебя изнутри. Ты там говорила что-то про естественность, но сама ни черта не следуешь своим советам. Не бойся, мне не будет больно, и я тебе не отвечу. Просто не смогу, ты ведь становишься еще красивее, когда злишься.       Алисия ошеломленно смотрит на меня, а через несколько сильных ударов сердца отступает назад и снова садится на кровать — медленно и обессиленно, будто из нее разом выкачали всю энергию.       — Ну ты и сучка, Лиз, — бормочет она, а я, облизнув губы, тоже сажусь на ее кровать, на максимальное от женщины расстояние, и в кои-то веки решаю промолчать. Слово «сучка» в ее исполнении звучит как самый прекрасный в моей жизни комплимент, и становится совершенно ясно, что сегодня я попала по полной программе и рискую сама оказаться в ситуации, когда нереализованная эмоция выжигает изнутри, не давая нормально жить.       Твою мать, зачем я вообще стала работать ночью???       Может быть, работай я днем, ничего бы этого не было — мы бы не расстались с Райнером, и я бы жила прежней довольно-таки счастливой жизнью, и не познакомилась бы ни с Фрэнком, ни с его женой, при одном взгляде на которую чувствую себя гребаной нимфоманкой.       Но кто-то когда-то сказал, что любая последовательность событий всегда правильна, а если кажется, что нет, значит, она просто еще не закончена.       Просто еще не закончена.       И сегодня мне выпал шанс это проверить.       — Он стал другим, — неожиданно тихо произносит она каким-то безжизненным тоном, сидя очень прямо и уставившись в одну точку.       — Фрэнк? — мгновенно реагирую я, собираясь с силами, чтобы не провалить этот разговор.       — Да.       — Давно?       — Это началось около двух с половиной лет назад, сначала незаметно, но со временем стало проявляться сильнее.       — И как это проявляется?       — Сложно объяснить, — она резко втягивает носом воздух, и этот звук в тишине помещения кажется пугающе громким, — сначала все ведь было так хорошо, он любил меня, я его… Но со временем он словно стал демонстрировать свою сущность, которую раньше скрывал. Темную сущность. Я как будто совсем перестала его интересовать, а если и интересую, то лишь как инструмент для самоутверждения. Он стал грубее, циничнее, говорит иногда какие-то странные вещи, оскорбляет меня. Позволяет себе куда-то уходить без предупреждения, иногда даже по ночам, ничего мне не рассказывает. Почти полностью контролирует мою жизнь. Я раньше работала в издательстве переводчицей, но Фрэнк настоял, чтобы я оттуда ушла, так что теперь я работаю только дома и мало с кем общаюсь.       — И ты терпишь? — неверяще бормочу я.       — Он не всегда такой, — Алисия, наконец, отводит взгляд от стены, поворачивается ко мне, и я вижу в глазах застывшие слезы. — Иногда он совсем как раньше. Извиняется, раскаивается, и на какое-то время все становится по-прежнему.       — Он играет с тобой, — я придвигаюсь к ней ближе и осторожно сжимаю ее руку, — банальное тупое сравнение, но как кошка с мышкой. Сразу душить неинтересно, куда веселее отпускать ее периодически, давая надежду на свободу, а затем вновь придавливать лапой.       — Ты так говоришь, будто он чудовище.       — А что я должна сказать? Может, я тоже чувствую чужую энергетику.       — Он эгоист, — к моему ужасу, она начинает всхлипывать, — и всегда им был. Он любит наслаждаться собственным могуществом. И собственным дерьмом тоже. Его привлекает всякая дрянь… Когда я выходила за него замуж, я даже подумать не могла… Знаешь, однажды он сказал, что если бы родился раньше лет на семьдесят, то с удовольствием пошел бы работать надзирателем в концлагере.       — Ты не думала, что он… ну, болен? — аккуратно спрашиваю я, однако сама я так не думаю — ни разу за все время наших встреч у меня не складывалось такого впечатления. Фрэнк выглядел абсолютно адекватным.       Просто темным.       И я не могу сказать, что ее откровения очень сильно меня удивили — чего-то подобного я и ожидала.       — Нет. Я как-то настояла, чтобы мы сходили к психотерапевту. Ему сказали, что он эгоцентричен, а мне — что у меня депрессия и повышенный уровень тревоги. Черт, как же все это глупо звучит… — женщина вытирает ладонями мокрые щеки, а я внезапно понимаю, что плачущей она кажется мне чуть ли не еще более привлекательной.       Затаив дыхание и особенно ярко ощущая в груди присутствие сердца, я взбираюсь на кровать, становясь на нее коленями, перемещаюсь вплотную к женщине, и, задержав дыхание, мягко обнимаю ее, ласково поглаживая по голове. Она совсем не протестует, напротив, льнет ко мне, утыкаясь мокрым лицом в шею и тихо вздрагивая всем телом, а меня, в свою очередь, накрывает такое сильное возбуждение, какого я уже давно не испытывала. Действие развивается по всем канонам слезливой мелодрамы — один персонаж утешает другого, отчаявшегося и стоящего на грани, и при этом испытывает к нему нечаянную безответную страсть. С моим цинизмом подобные сцены всегда казались мне донельзя глупыми и пошлыми, но иногда бывает такое, что то, что смешило и казалось несерьезным, внезапно происходит с тобой — и смеяться уже не хочется.       — А ты не думала, что можно по-другому? — тихо шепчу я ей в ухо, наслаждаясь легким приятным ароматом, исходящим от ее волос. — Почему ты все это терпишь?       — Потому что люблю, — она отстраняется и удивленно на меня смотрит, как будто я спрашиваю вещи, понятные даже ребенку.       Но не мне.       — Любишь? — я вновь притягиваю ее к себе, скользя рукой по спине. — Прости, но я не могу этого понять. Если судить по тому, что ты мне рассказала, это не любовь, а зависимость. Если, конечно, ты не конченая мазохистка, а, судя по всему, ты таковой не являешься, раз страдаешь, а не кайфуешь. Жизнь проходит, Алисия, и глупо просто смиряться, не пытаясь ничего изменить. Потом будет мучительно больно и слишком поздно.       — Я иногда думаю о том, любовь это или что-то другое, но не могу до конца понять. Не нахожу в себе сил. Я ужасно запуталась, Лиз… — женщина часто дышит мне в шею, отчего становится жарко и кожа покрывается предательскими мурашками.       — А ты не думай, — из последних сил сдерживаюсь я, — чувствуй, Алисия. Просто прислушайся к себе и ответь на все вопросы. Когда скажешь сама себе правду, тогда все начнет меняться к лучшему и появятся силы. Можно по-другому.       — По-другому?       — Да, по-другому, — я окончательно решаю послать все к чертям и почти невесомо целую ее в висок. Затем еще раз — более уверенно, слегка задерживаясь губами на коже, затем перехожу на мокрую щеку, нежно собирая слезы, и, наконец, накрываю ее рот своим, прижимаясь всем телом еще сильнее. Алисия не отвечает, но и не сопротивляется, и я продолжаю целовать ее, не до конца осознавая, что все происходит на самом деле и именно со мной. Как-то в начале сегодняшней ночи я совсем не ждала, что буду целоваться с женщиной, да еще и буду инициатором этого.       — Лиз… — она отстраняется, ошарашенно хлопая распахнутыми глазами, — что… Я не…       — Я тоже не, — фыркаю я ей в ухо. — Просто я не строю из себя кого-нибудь другого и веду себя естественно, следуя своим чувствам. Ты мне сама это посоветовала. Я не знаю, что со мной происходит, но я этого хочу.       Решив, что разговоры сейчас все равно не помогут, я снова прижимаюсь к ее губам и с восхищением ощущаю, как она начинает отвечать, неуверенно, едва касаясь, но с каждой секундой осваиваясь все больше. С женщиной приятно целоваться — мягче губы, нежнее кожа, плавнее движения. Я обвиваю руками ее шею, а чужие ладони в это время осторожно ложатся на мою талию. Мне хочется, чтобы она прикоснулась к коже, может быть, даже ногтями, но еще слишком рано, да мне и всего остального хватает — я до сих пор не верю в происходящее. Словно пытаясь разрушить это неверие, я углубляю поцелуй, и нахально скользнув в такой манящий рот, вылизываю его — а он, кажется, совсем не против моих действий.       Я не думаю ни о чем — ни о мотивации, ни о смысле, ни о месте, ни о времени, не думаю — только чувствую. Я не знаю, сколько это будет продолжаться и что будет потом, а, значит, надо ловить момент и наслаждаться по полной, беря от него все.       Продолжая целовать ее, я спускаюсь ладонями вниз по ее телу — по небольшой аккуратной груди, по изгибу талии, перехожу на бедра, сначала по ткани платья, а затем и по обнаженной коже. Она сильно вздрагивает, коротко и тихо простонав мне в губы, и я, восприняв это как сигнал к продолжению, продвигаю руку дальше, но она мгновенно сжимает бедра, остановив ее на полпути.       — Алисия, — оторвавшись от нее, хрипло шепчу я, — расслабься. Позволь мне.       Женщина, тяжело дыша, молчит, и мне уже начинает казаться, что на этом все закончится, но спустя какой-то очень длинный и вместе с тем короткий промежуток времени, резко раздвигает ноги, и от того, как она это делает, я сама едва не кончаю, а моя бедная крыша улетает окончательно.       Пройдя по нежной коже бедер и почувствовав пальцами ткань белья, я осторожным движением развожу ей ноги еще шире и, снова накрыв ее губы своими, преодолеваю рукой последнюю преграду и обнаруживаю, что, судя по реакции ее тела, я тоже ей далеко не безразлична. Радуясь этому факту и одновременно впав в легкий ступор, я касаюсь влажного набухшего клитора — мне становится немного страшно — ведь раньше так я прикасалась только к самой себе и ни к одной женщине больше, и сейчас не совсем ясно представляла, как лучше все сделать. Вот так вот, Лиз, это называется, как снова почувствовать себя девственницей в двадцать шесть лет.       Круто, конечно. Разумеется, в кавычках.       Как бы то ни было, я продолжаю действовать интуитивно и ласкаю ее, не оставляя в покое губы — и она яростно целует меня в ответ. Краем сознания я думаю, что ей, наверно, очень не хватало в последнее время близости — так же, как и мне, но все это мои домыслы, поэтому я быстро выбрасываю их из головы, тем более, что сделать это оказывается совсем несложно. Алисия тем временем утыкается носом мне в плечо и сильно сжимает пальцами мое свободное запястье, держась за него, как за последнюю опору в стремительно рушащемся мире. Я продолжаю впитывать ее в себя — гладкость и мягкость кожи, нежный запах, тепло, сбивающееся дыхание, и то, как податливо ее тело к моим прикосновениям. Убыстряю темп, облизывая ей ухо, и она тихо стонет, а еще через какое-то время внезапно слегка прикусывает мое плечо, и я вскрикиваю, чувствуя, как все больше разрастается возбуждение, хотя, казалось бы, больше уже некуда. Затем Алисия, вновь целуя меня, осторожно убирает мою руку, вытаскивая ее из-под платья, и мне становится стремно, что я сделала что-то не так, и я прерываю поцелуй, испуганно уставившись ей в глаза. Она, прочитав все без слов, тихо смеется, развеивая мои сомнения, а потом мне становится и вовсе не до них, потому что теперь уже ее рука проскальзывает мне в трусики, хотя вроде как совершенно не обязана этого делать. Я, мгновенно сориентировавшись в ситуации, быстро сажусь верхом на ее бедра, кладу ладони на плечи, и, захлебываясь от восторга, начинаю нежно покрывать поцелуями ее шею.       — Не больно? Я просто никогда раньше… — прерывает она меня, и мне очень хочется сказать ей, что я сейчас чувствую, но я не нахожу слов.       — Нет. Нет, не бойся, сильнее…       И Алисия делает сильнее, и я подаюсь бедрами ей навстречу — конечно же, надолго меня не хватает, и вскоре я кончаю, выгибаясь в ее руках и со стоном откидываясь всем телом назад. Затем вновь подаюсь к ней, крепко обнимая и осознавая, что, во-первых, одежда очень мешает, а во-вторых, я совершенно не хочу ее отпускать.       Что говорить, мне тоже как-то в голову не приходит, поэтому я продолжаю молча прижиматься к ней, еще не совсем осознавая, что все произошло на самом деле, а не было моей извращенной фантазией или беспокойным дремотным сном.       — Лиз… — шепчет женщина спустя несколько минут, и я отстраняюсь, чтобы заглянуть ей в глаза, но как раз в этот момент сзади с грохотом распахивается дверь камеры, и, резко обернувшись, я вижу вваливающегося внутрь Фрэнка, которому для более эпического появления не хватает только огня и дыма за спиной. В первые секунды я выпадаю в осадок и даже не двигаюсь с места, но потом все-таки осторожно сползаю с колен Алисии и сажусь с ней рядом. Фрэнк, остановившийся в центре помещения, смотрит на нас с каким-то странным выражением лица, в котором смешиваются одновременно злость, удивление и тщательно сдерживаемый смех.       — А я всегда догадывался, что ты шлюха, Алисия, — наконец, заговаривает он негромким вкрадчивым голоском, и я замечаю, как сильно раскраснелись его щеки.       — А я — что ты мудак, Фрэнк, — громко отвечаю я, отчаянно пытаясь показать, что мне ничуть не стыдно и не страшно.       — Какой у тебя грязный язычок, дорогуша. Если бы я не вмешался, ты бы и им добралась до моей жены, да? — он наклоняется в мою сторону, оскаливается, и до меня не сразу доходит, что оскал — это такая улыбка.       — Фрэнк… — подает голос Алисия, и мужчина резко разворачивается к ней. Сейчас он как никогда похож на демона — лысая голова, мертвенно-бледная кожа, бешеные глаза, изгибающиеся в дикой улыбке подвижные губы.       — Что, Алисия? Хочешь мне что-то сказать? Можешь не утруждаться, я все сам отлично видел. Там окошко на двери, а вы, две идиотки, даже об этом не задумались. У меня тут люди знакомые в участке, мне сразу же позвонили, как поняли, что ты моя жена. И вот я приезжаю сюда вытаскивать тебя, и что же я вижу? Представь, блять, мои чувства. Ты меня удивила, дорогая. Она-то понятно, сразу было видно, что у нее глаза блядские, но ты, оказывается, тоже не отстаешь. Дрянь, — последнее слово Фрэнк произносит с нескрываемым наслаждением, не менее сладострастно сплевывая при этом на пол, и я внезапно понимаю, что он не столько реально возмущен, сколько наслаждается благородной ролью обманутого мужа, позволяющей спокойно оскорблять, порицать и унижать.       — Сука, — шиплю я, а затем очень быстро происходят две вещи — Алисия вскакивает с места, а Фрэнк, подавшись вперед, размахивается и сильно засвечивает кулаком прямо ей в лицо, от чего она отлетает обратно на кровать и тихо скулит, сгибаясь и прижимая пальцы к разбитому носу.       На пару мгновений я застываю от шока, но увидев, что Фрэнк не намерен на этом останавливаться, бросаюсь ему наперерез и хватаю за руки.       — Нет! — ору я, чувствуя, как меня накрывает облако знакомого сладкого парфюма. — Не трогай ее! Это я виновата! Я!       — Ты думаешь, я не знаю? — самодовольно ухмыляется он. — Конечно, ты. Но она тоже виновата в том, что поддалась тебе. Знаешь, это даже хуже. Ты-то у нас целеустремленная девочка, границ не видишь, если захочешь что-то, ни перед чем не остановишься, а такие, как она, у тебя на поводу идут. Блядское смирение. Такие не только другую щеку подставят, но и жопу. Вообще без проблем.       Я, задохнувшись от возмущения, не нахожу ничего лучше, чем толкнуть его в грудь — он слегка отшатывается, а через пару секунд мне прилетает так же, как Алисии — боль пронзает губу, я сильно ударяюсь бедром об угол кровати, и, не удержавшись на ногах, съезжаю вниз по стене на пол, краем сознания констатируя, что такого трэша в моей жизни еще не происходило.       Слизывая с губ кровь, я открываю глаза и обнаруживаю прямо перед собой фейс Фрэнка, приземлившегося рядом на колени — фейс этот демонически улыбается, прямо-таки ржет, и мне становится еще страшнее, глубинный, звериный страх накрывает с головой, и я могу лишь попытаться отодвинуться от этого озабоченного козла, сильнее вжавшись в стену.       Я ошибаюсь, решив, что хуже уже быть не может — может, я прекрасно это понимаю, когда ощущаю ледяные пальцы Фрэнка у себя между ног.       — Давай, сучка, — задыхаясь, бормочет он, — давай, тебе же нравится, извращенка ебаная.       — Отвали от меня, — пищу я, яростно сжимая бедра и пытаясь его оттолкнуть, но не тут-то было — он намного сильнее и без труда удерживает меня на месте.       — Неееееет, милая, так просто ты не отделаешься. Да я вас обеих на кол посажу, ведьм хреновых. Будете черного козла в зад целовать. Шлюхи.       Фрэнк прижимается ко мне вплотную, жарко дыша в шею, впивается в кожу бедра длинными ногтями, и я взвизгиваю от неожиданности и боли, после чего он, зашипев, наваливается на меня еще сильнее, и я не сразу понимаю, что это происходит от какого-то внешнего воздействия. Повернув голову, из-за плеча мужчины я вижу его источник — застывшую сзади Алисию с окровавленным лицом и оружием-туфелькой в руке, выглядящую как какая-то криповая богиня возмездия — думаю, если бы не весь ужас ситуации, я бы не удержалась и заржала от творящегося здесь постмодернизма. Женщина тем временем наносит мужу еще один удар шпилькой, но Фрэнк быстро приходит в себя и резко поднимается, отталкивая ее и вырывая туфлю. Я сжимаюсь, ожидая, что он ударит ее, еще больнее, чем раньше, и он действительно заносит руку, но в последний момент в дело вмешивается новый участник событий — неожиданно возникший в дверном проеме высокий коп средних лет с идиотскими усами, отдаленно напоминающий Фредди Меркьюри.       — Фрэнк, — протягивает Фредди тоном, ясно говорящим, что ничего уже в этой жизни не способно его удивить, — полегче, а. Тут тебе не бойцовский клуб. Забирай своих дамочек домой и дрючь их там сколько влезет. Нам тут крови не надо.       — Ладно, — как ни в чем ни бывало отвечает Фрэнк и грубо хватает Алисию за руку, — действительно, дома лучше. А тебя, сучка, я трогать не буду, у тебя там, наверно, хламидий полная коробочка. Пошли, дорогая.       С этими словами он выволакивает ее из камеры, а я, не желая оставаться в ней в компании этого усатого копа, быстро забираю свою куртку, сумочку и оставшуюся валяться на полу туфлю Алисии, и выбегаю за ними следом. Пробегаю комнату, где мы давали показания, коридор, и вылетаю на улицу, где уже начало светать. Растерянно оглядываюсь по сторонам, чувствуя себя так, будто выбралась из подвала, где провела не один год, и наконец, нахожу взглядом черный «Range Rover», дверцу которого как раз собирается открыть Алисия.       — Алисия! — изо всех сил кричу я, и женщина оборачивается.       Кровь и слезы на белой коже, испуганные распахнутые глаза — ее лицо отпечатывается у меня в памяти и против воли становится одним из тех воспоминаний, что выжечь невозможно — ни огнем, ни кислотой, ни остальными.       — Можно по-другому! — еще громче кричу я, ощущая на собственных щеках предательскую влагу. — Алисия! Можно по-другому!!!       Уже сидящий на водительском Фрэнк сам распахивает дверцу, затаскивает жену внутрь, и на предельной скорости уносится прочь — и так же стремительно уносятся прочь все мои мысли, оставляя лишь горечь и опустошение. Мне срочно нужна тишина и уединенное место, чтобы хоть как-то собраться с мыслями и силами. Арестовывать меня, я так понимаю, никто не собирается, так что можно спокойно ехать домой.       Хотя какое «спокойно»?       Помнится, мне было скучно и хотелось приключений — вот, пожалуйста. Спасибо, мать твою. Бойся своих желаний — они могут стать реальностью.       Я набрасываю куртку и нетвердым шагом ухожу подальше от здания полиции. Вызываю такси и сажусь на первую попавшуюся скамейку, тупо глядя на серый предрассветный город, мучающийся от груза собранных ночью грехов.       Туфлю я выбрасываю в ближайшую урну.              

***

              Полтора месяца спустя                     Пожалуй, если я скажу, что после этого жизнь пошла своим чередом, я скажу неправду.       Глобальных перемен не произошло, мир не разрушился, но отнюдь не своим чередом.       Я работала все в той же аптеке — но теперь днем. Муцуо принял мое желание перемен с истинно восточной мудростью и пошел мне навстречу. Это было верным решением — иначе я только и делала бы, что ловила флэшбеки, как вьетнамский ветеран. Днем все казалось проще. Днем город и подсознание не расставляли ловушек, не выпускали наружу темное, не туманили мысли. Тяжело, конечно, было вставать по утрам, но со временем я почти привыкла.       Первую неделю после того задержания я изо всех сил боролась с собой — мне отчаянно хотелось найти Алисию и что-то сделать. Что именно, я как-то не конкретизировала — помочь, спасти, сказать ей, что она дура, или еще раз трахнуть, не уточнялось. Для начала — просто посмотреть в глаза. Но, понимая всю чреватость таких желаний, я этого не делала. Сжимала зубы, много спала, работала, встречалась с друзьями; на автомате поглощала чипсы, часами смотря долбаный «Секс в большом городе», а опомнившись, часами бегала потом по дорожке в спортзале. Разыгрывать из себя смелую лирическую героиню совсем не хотелось, да и, в конце концов, нельзя ведь никого спасти.       Каждый спасается сам.       И если сам человек этого не хочет — все бесполезно.       Потом стало немного проще — первые сильные впечатления схлынули, оставив за собой переменчивый шлейф, в котором было все — тоска, злость, вина, стыд, любопытство, восхищение, возбуждение — все перемешивалось и накрывало в самые неожиданные моменты, не так сильно, как в первые дни, но все-таки меня не отпускало.       Пытаясь отвлечься, я даже сходила на пару свиданий с одним уже давно подкатывающим ко мне парнем. Парень был неплох, но сидя как-то с ним в баре, я вдруг с ужасом поняла, что смотрю вовсе не на него, а выискиваю взглядом высоких женщин средних лет со светлой кожей и медно-русыми волосами. Таковых почти не находилось, а если и было что-то отдаленно похожее, то при одном взгляде на них хотелось выть — настолько все это было не то. В итоге я окончательно поняла, что пытаться найти замену или отвлечение не удастся и решила перебеситься в своей нечаянной страсти — просто жить как обычно, не искать утешения и суррогатов, и позволить милосердному времени мне помочь.       Я очень надеялась, что его милосердия окажется достаточно.              

***

             К трем часам дня поток клиентов почему-то совсем иссяк, и я занималась тем, что задумчиво буравила взглядом смартфон и выбирала, какого цвета платье мне купить — лилового или черного. Выбор был невероятно сложен, и я уж было собиралась призвать на помощь свою новую напарницу по имени Мари, но меня отвлекла хлопнувшая входная дверь.       Увидев посетителя, вернее, посетительницу, я забыла и про лиловый, и про черный, и про все остальное.       Потому что в аптеку зашла она.       Одетая в стильный летний костюм красивого бежевого цвета, очень ей идущий — легкий пиджак, топ, и юбка длиной на ладонь выше колена. Распущенные волосы, широкая улыбка, словно подсвечивающая лицо изнутри — если бы я умела рисовать, тут же понеслась бы за бумагой. Печать страдания стерлась с него, усталость сменилась мягкой энергией, а глаза — того теплого оттенка, какой приобретает листва в конце лета, когда на нее падает луч нежного, уже не способного опалить и причинить боль солнца.       — Привет, Лиз, — остановившись напротив меня и продолжая улыбаться, тихо произносит она.       — Привет, — едва слышно отвечаю я и мотаю головой в сторону служебного входа, пытаясь этим жестом заменить слова, которые внезапно забыла.       — Там же? — женщина легко все понимает.       — Да.       Она кивает, разворачивается и выходит из помещения, а я, несколько секунд отчаянно поборовшись с желанием громко заорать или попрыгать на месте, говорю Мари, что минут на десять выйду. С ней было еще проще, чем с Сарой — Мари сама курила и тоже иногда отлучалась постоять возле служебного входа.       Выйдя на улицу, я обнаруживаю дожидающуюся меня Алисию — совсем как тогда, только вокруг — день, и она в светлом. Окидываю ее неспособным сконцентрироваться на одной точке взглядом, достаю сигарету и щелкаю зажигалкой.       — Не с того конца, — говорит она.       — Что? — совершенно обалдеваю я.       — Сигарета, — засмеявшись, она осторожно забирает ее у меня, и я вижу, что поджигала фильтр.       — Черт, — тоже начинаю смеяться я, наблюдая за тем, как Алисия выбрасывает ее в контейнер.       — Не надо ничем занимать руки. Да и я больше не курю, — женщина вновь поворачивается ко мне.       — Классно выглядишь.       — Ты тоже.       — Как ты? — немного расслабившись, спрашиваю, наконец, я.       — Хорошо.       — Слушай, прости меня, если что…       — Тебе не за что извиняться. Напротив, я пришла сказать тебе спасибо.       — Спасибо? — переспрашиваю я, чувствуя, как уносится куда-то вскачь сердце.       — Да. Если бы не ты и то, что тогда случилось, я бы так и не нашла в себе силы. Как ты тогда сказала? Прислушайся к себе и скажи правду? Да, именно так. После той ночи мне окончательно стало ясно, что дальше так продолжаться не может, и надо что-то делать, если я не хочу совсем потерять себя или сдохнуть.       — И ты?..       — Я развелась с ним.       — Да? — восхищенно выдыхаю я. — О Боже, Алисия… Это потрясающе! Я… я…       — Не ожидала, да? — хмыкает она, проницательно за мной наблюдая. — Я сама от себя не ожидала.       — А он? Как он это воспринял?       — В целом, спокойно. Не сразу, но согласился, когда понял, что я настроена серьезно. Фрэнк такой человек, он любит, когда ему подчиняются добровольно. Удержание силой — это не для него. Когда начинают сопротивляться, ему становится неинтересно.       «Да я в курсе», — рассеянно думаю я, задаваясь вопросом, рассказал ли он ей о наших веселых играх, которые мы проводили на этом же месте, где сейчас с ней стоим. Наверняка, нет — и это к лучшему. Впрочем, даже если и узнает — у меня есть шанс, что она поймет — в конце концов, кому, как не ей, знать, как ее муж способен влиять на людей.       — Все прошло быстро и без проблем, я даже удивилась… Он оставил мне машину и достаточно денег, а своя квартира была у меня еще до брака. — продолжает Алисия, глядя куда-то вниз, и я понимаю, что воспоминания причиняют ей боль. — Я вернулась на ту же работу. Бросила ксанакс, ципралекс пока не до конца, слезаю лесенкой, пару недель еще осталось. Бывало, конечно, очень плохо, но сейчас уже гораздо лучше. Не знаю, откуда у меня взялось столько сил.       — Когда резко меняется жизнь, притом меняется к лучшему, притом меняешь ее ты сама, сил всегда много. Не знаю, что это, адреналин или скрытые резервы, но так происходит практически всегда, — выдаю я, пытаясь переварить весь объем полученной информации. — Ты молодец, Алисия.       — Знаешь, я хотела раньше к тебе прийти… Поделиться всем, хотелось поддержки. Но в итоге решила, что это моя война, и в первую очередь — с самой собой. Это ведь была уже не любовь, а порочная зависимость, ты мне тогда правильно сказала. Я все помню. Я любила уже не его, а созданный в голове образ идеального когда-то мужчины, который потом оказался настоящим манипулятором, да еще и психопатом… Это было очень тяжело признать. Но, думаю, я справилась. Спасибо, Лиз. Я не могу передать то, что чувствую сейчас, мне кажется, одного этого слова чертовски мало, но не знаю, как лучше сказать. Просто спасибо.       — Пожалуйста, — широко улыбаюсь я, глядя ей в глаза и ощущая, как по телу разливаются тепло и уверенность. — Тебе тоже спасибо.       — А мне-то за что? — она изгибает бровь, и кажется в этот момент особенно классной, такой дерзко-насмешливой.       — Думаешь, тебе одной прилетели инсайты? Так-то мне тоже, только не спрашивай пока, а то я разрыдаюсь от переизбытка эмоций.       — Хорошо, не буду, — вновь смеется она, и мне до невозможности хочется поцеловать ее в щеку, а потом и в губы. — Лучше расскажи, как ты. Все в порядке?       — Да, — пожимаю я плечами, — в полном. Только, как видишь, время суток сменила.       — Да, я сначала зашла поздно вечером, и мне сказали, что теперь ты работаешь днем. И я этому рада. Когда разбираешься с дерьмом в жизни, день всегда лучше ночи, — ее лучащийся взгляд становится серьезнее.       — Думаю, ты права. Я тоже рада.       — А еще я так рада снова видеть тебя, Лиз, — улыбка вновь появляется на ее губах, и женщина смущенно опускает голову.       — Алисия, — говорю я, и мне кажется, что я чувствую, как где-то далеко все летит к чертям — взрывается звезда, или извергается вулкан, или взмахивает крылышками пресловутая бабочка, — может, прогуляемся?       — Когда? — резко поднимает она голову.       — Когда тебе удобно? Я могу хоть сегодня.       — Я тоже, — радостно улыбается женщина, и я не могу сдержаться, чтобы не улыбнуться в ответ.       — Отлично. Давай тогда часов в восемь.       — Давай. Лиз, честно, я не понимаю, что со мной происходит, но мне нравится.       — Это нормально. Я тоже не понимаю. Думаю, у нас будет время разобраться. Дай мне свой номер, созвонимся.       Она смотрит на меня еще секунд двадцать, словно не может отвести взгляда, затем коротко кивает и начинает диктовать цифры. Я вбиваю их в смартфон, ярко ощущая захлестывающее меня счастье, которого давно уже не испытывала. Плевать на все, на нормы и правила, главное — оно здесь, это ощущение, растекается по коже и метит прямо в сердце, и она здесь — светлая и сияющая, и я здесь — я настоящая и никогда не перестающая любить этот мир.       И еще в одном факте я сегодня окончательно убеждаюсь.       В том, что любая последовательность событий всегда правильна.       
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.