Satiriazis

К сожалению… наша с Локи нежно-персиковая идиллия не могла продолжаться бесконечно – и он и я об этом знали. С той лишь разницей, что он верил в шанс всех перехитрить, а я просто не мог ничего поделать и очень хотел протянуть всё как можно дольше. Но случилось неизбежное – о наших с ним отношениях узнала мать Фригга. Как оказалось, она давно заметила, что между нами происходит нечто странное, но до поры до времени не придавала этому должного значения, пока в один прекрасный… вернее говоря, в один не очень прекрасный вечер она не стала нечаянной свидетельницей одной из наших невинных любовных сцен. Нам они казались невинными, со стороны, думаю, это выглядело не совсем так. Во всяком случае, она проявила достаточно такта – наткнувшись на нас, целующихся, она только бросила растерянный взгляд в мою сторону и, оставшись незамеченной для Локи, молча удалилась. Я ничего не сказал об этом брату. Не сказал я ему и о том, что Фригга в приказном порядке велела мне явиться в её покои, где она, не удержавшись, сгоряча влепила мне пощёчину, а после, значительно успокоившись, пояснила, что, по её мнению, я сделал, и что, прося меня присмотреть за младшим братом, она не это имела в виду. Я кивал на её слова, признавая её правоту. И когда она спросила, желаю ли я сказать что-нибудь, я ответил, что, не смотря ни на что, очень люблю Локи и никогда бы не позволил себе ничего подобного, если бы он не дал на это своё согласие. Фригга осталась непоколебимой, как и я в своё время, считая Локи слишком юным для подобных вещей. Как бы то ни было, она сообщила мне, что больше в ближайшее время я брата не увижу, поскольку меня ждёт поездка на другой конец вселенной, где официально я буду оттачивать военные навыки, а неофициально – находиться вдали от молодого принца, и там, по её словам, могу делать что угодно и с кем угодно. Спорить с матерью я не стал, и тем же вечером, без объяснений и долгих сборов, я под наблюдением вооружённого отряда отбыл на своё новое временное место жительства. Для того, чтобы попасть туда, мы должны были – мало того – воспользоваться радужным мостом, так после этого ещё и долгое время добираться до лагеря верхом. У меня не было возможности увидеться с Локи перед отъездом, и я очень сильно переживал по этому поводу, зная, на что он способен, если меня не будет с ним рядом в нужный момент. Но, как ни упрашивал я мать, боясь последствий, она не позволила нам увидеться, сказав лишь, что сама во всём разберётся. Слишком силён был её гнев, настолько, что она одним своим видом и молчанием внушала мне страх и заставляла сгорать от стыда за содеянное. В конечном итоге, об истинной причине моего поспешного отъезда знала только мать, Отцу была названа косвенная причина, за что Фригге я был бесконечно благодарен, хотя и не переставал ни на минуту волноваться о своём маленьком возлюбленном, так нелепо и скоро оставленном мной. Я изо всех сил хотел верить ему, и надеяться, что он сможет справиться с этим сам, что он вспомнит о тысячах обещаний и признаний в любви, прежде чем совершит какую-нибудь глупость, но, чем дальше я удалялся от дома, тем беспокойнее становилось у меня на сердце. *** С тех пор, как я покинул стены дворца, я будто бы провалился в бездонную дыру безвременья. В моей жизни не происходило ничего, достойного внимания. Я просыпался по утрам, что-то ел, чем-то занимался, выполнял какие-то требования, приказы, иногда мы отправлялись на обход границ, иногда сталкивались с воинственно настроенными существами, населявшими окружающие территории… Я действовал больше интуитивно, слушал наставления вполуха, с трудом улавливал суть чужих слов; иногда по вечерам потусторонним эхом до меня доносились чужие песни, когда сам я пытался уснуть, игнорируя чьё-нибудь неизменное общество и кутаясь в бесцветное покрывало. Иногда мысли о прошлом всё же приходили мне в голову. Думалось о том, что следовало, конечно, поступить иначе. Не нарушать наш с братом договор. Подождать. Всё было бы хорошо, мы были бы вместе. Всё было бы невинно и сладко. Мы могли бы проводить вместе время, заниматься вместе делами, завтракать вместе, ездить на прогулки верхом. Много чего. Если бы только я не сглупил, позволив нам сблизиться слишком быстро. Но вздыхать об этом было поздно. Как бы оно там ни было – я сам был виноват. И мою ошибку могло исправить только время. Поэтому, если я не смог потерпеть тогда, значит, придётся делать это сейчас. И ничего тут не поделаешь. Спустя некоторое время – пару недель или пару месяцев – я додумался до того, чтобы написать Локи письмо. Разумеется, я подумал о том, что стоит написать в нём что-нибудь простое, о том, что у меня всё хорошо и что я сам решил покинуть Асгард на некоторое время, чтобы мать не сочла это чем-то опасным для него и позволила ему прочесть. Я написал письмо. Потом ещё одно и ещё несколько. Но ничего не происходило и, думаю, он их так и не получил. Тогда, сделав небольшой перерыв в посланиях, я написал одному из своих друзей, находящихся в Асгарде, и, выискав в лагере нужного человека, попросил доставить написанное ему лично, проследив, чтобы никто не прочёл его до тех пор – в конверт я вложил короткое послание брату и просьбу к другу встретиться с ним и передать его от моего имени. Я ждал какого-нибудь ответа, хотя и понимал прекрасно, что никакое письмо не доберётся до меня здесь, в лагере, без ведома матери. Но я всё равно ждал. Не знаю чего. Какого-нибудь намёка, подсказки, хоть слова о том, что с братом всё хорошо. Одним вечером меня нашёл тот человек, к которому я обратился с просьбой о письме, и передал мне крохотный свёрток, всего-то величиной с пуговицу. - Что это? – спросил я. - Тот парень, - он кинул в сторону, подразумевая встречу в Асгарде, - Велел передать. Что это, я не знаю. И он ушёл, не дослушав моё «спасибо». Я сунул свёрток в карман и, слабо представляя, что может оказаться внутри, предпочёл укрыться от любопытных глаз чуть в отдалении от лагеря, пока у меня было на это время. Я уселся на пологом спуске холма, усыпанного битым камнем и, положив свою посылку на ладонь, принялся развязывать тонкую тесёмку. Отогнув край ткани, я обнаружил небольшой камушек. Сначала я ничего не понял – что бы это могло значить? Маленький серый камень, круглый и, судя по всему, обточенный водой. Зачем бы нужно было отправлять мне камень? Быть может, это намёк на что-то? На твёрдость, например… Я размышлял о возможных смыслах послания, когда внезапно меня осенила догадка: точно такие камушки мы с Локи и остальными использовали в детстве в наших играх, и суть их была в том, что стоило намочить их водой, как на них проявлялись символы. Два-три, не больше. Больше на них просто не помещалось. Когда я подумал об этом, я сейчас же понял, почему именно так – если камень попадёт в руки кому-то другому – он его просто выбросит, а если его получу я – я всё пойму и сумею прочесть послание. Это было и глупо, и мило, и так трогательно, что некоторое время я продолжал взирать на камушек влюблёнными глазами и думать о том, какой мой Локи изобретательный, о том, как всё это и просто и ловко получилось. О том, что, значит, он прочёл моё письмо, в котором я попытался объяснить ему, что у меня не было другого выхода, что я виноват перед ним, и что всё обязательно будет, даже если не сразу, не сию минуту, но хорошо. Я подумал и о том, что он обо мне помнит. Может быть, даже скучает. И, если уж решился на ответное послание, возможно, он даже уже не сердится на меня за то, что я так внезапно исчез, не сказав ему ни слова. Я глубоко и медленно вздохнул, потирая камень пальцами, и, отважившись, наконец, смочил кончик пальца слюной и провёл им по поверхности камня. Что можно передать в одном или двух символах?.. Я вгляделся внимательнее и увидел, как на камне проявилось чёткое «да». Да. Но что – «да»?.. Что он вкладывал в это слово, когда выбрал именно его?.. И тут же мне пришло в голову – а какая бы уже разница?.. Это точно он, и он говорит мне «да», даже находясь от меня до ужаса далеко, не зная где я, когда я вернусь. И вернусь ли вообще…В любом случае, ему есть что мне сказать, он всё ещё мой, он хочет говорить со мной. Той ночью я засыпал, заполняя сознание исключительно лишь приятными мыслями. О брате, о том, что должен поговорить с матерью Фриггой, о том, что готов даже рассказать обо всём Всеотцу, о том, что должен вернуться к Локи, быть около него, когда ему этого захочется и когда я ему понадоблюсь… Невольно я задумался – а как долго я уже нахожусь в изгнании? Я писал ему письма, ждал ответа, снова писал – но, пока я занимался здесь своими ежедневными занятиями, проходили месяцы… И, выходит, что я прибыл в лагерь больше, чем полгода назад. Что могло за это время измениться во дворце? Мог ли Локи так долго самостоятельно унимать свою потребность в близости?.. Я не был уверен в этом. Хотя, честно говоря, я был практически уверен в обратном. Мне было неприятно и больно размышлять об этом, но я заставлял себя думать, что я виноват перед ним куда больше, а значит не мне его в чём-то обвинять. Я прощу ему всё, что бы и с кем бы он ни делал в моё отсутствие. Если, конечно, он вообще захочет продолжать со мной хоть какие-то отношения. *** Дни были холодными, ветер промозглым; изредка долину, в которой стоял лагерь, заносило сухим колючим снежком, скрипящим под подошвами обуви, как мелкая стеклянная крошка. Я по-прежнему не мог добиться разговора ни с Фриггой, ни с кем-то ещё, кто мог бы мне в этом помочь. Но я не падал духом и не терял надежды, что в скором времени я осуществлю задуманное, поэтому продолжал заниматься своими повседневными делами и обязанностями. Придя к ночи к своему спальному месту, я вдруг обратил внимание, что вокруг что-то не совсем так, как это было обычно. Что именно я понял через секунду – вокруг было непривычно тихо. Я осмотрелся. Никого, кроме меня, в палатке, рассчитанной на несколько человек, не было, как не было и других звуков вокруг. Я прибавил огонь в лампе и, подняв её выше, ещё не зная зачем, двинулся в сторону выхода. В то же мгновение, как будто откликнувшись на звук моих шагов, за тканью раздался конский топ – я различил двух коней. Один из всадников спешился, что-то тихо говоря другому, и, видимо, другой, взяв под уздцы второго коня, отправился дальше. Тот же, что остался у палатки, недолго думая вошёл, откидывая занавешивающее выход полотно и, отряхиваясь от снега, предстал передо мной, держащим навесу ярко горящую лампу. Я убрал руку с рукояти ножа, за который схватился чисто автоматически. Передо мной стоял Локи, энергичными движениями сбивая с плеч и воротника колкие снежинки. Наконец, он поднял глаза. Я подумал, что, вероятно, поставлю лампу, рухну перед ним на колени и буду целовать его руки… но я не решался ничего делать, просто смотрел на него и изумлялся произошедшей в нём перемене… Она затронула всего его с ног до головы, и я надеялся, что внутри он всё же не так сильно изменился, как снаружи. Его скулы стали выразительнее, плечи – шире, волосы отросли, движения приобрели ещё большее изящество. Исчезла лёгкая ломкая угловатость, уступая место уже вполне уместному и притягательному рельефу крепких мышц. Он был строен и мужественен, не как мальчик или юноша, как молодой военный офицер, несомненно, подающий большие надежды. И его тонкая талия, даже скрытая тёплой одеждой… Охваченная широким поясом, она вызывала в моей памяти болезненно острые воспоминания о том, как он позволял мне обладать им когда-то ужасно давно. Локи посмотрел на меня, отгибая воротник, я посмотрел на него, как дурак стоя со своей лампой. И тогда он, наконец, улыбнулся, осознавая, что нашёл то, за чем приехал.