***
Туман не являлся чем-то необычным в такое раннее время, он волнами скатывался с тёмных верхушек гор, окутывая её укромный участок. Мойра думает, что тот не рассеется в течении ещё нескольких часов. Воздух колюч и неприветлив, но её лёгкие горячи, а тлеющий конец сигареты — единственный источник света помимо серого солнца, что покачивалось на краю океана. Мойра затягивается и задерживает на мгновение внутри дым. Он тонко скручивается, когда она разъединяет свои бледные губы. Она слышит, как внутри чайник начинает свистеть. Кофе всегда был тем, что быстрее всего заканчивалось, и Мойра опасается головной боли, которая, она была уверена, настигнет её. Она вспоминает, что остался ещё месяц до возвращения в город, и устало трёт глаза, сдвинув очки. Прошло немного больше года с тех пор, как она покинула Цитадель. В первый месяц изоляции она ни разу не покинула дом, окружённая своей удушающей паранойей, боясь того, что могло придти за ней прямо из-за скалистого гребня. Они бы не послали армию за ней, Мойра не стоила стольких усилий. Было достаточно и смутного призрака Амели Лакруа, или, возможно, сам Рейес бы взялся за дело. Но прошёл месяц, второй, а затем и двенадцатый, и ничего не нарушало царившую вокруг неё тишину. На другой стороне гор, на расстоянии пути, что займёт не меньше половины утра, была деревня, где всем было плевать на её имя, и единственной заботой, касаемой её, было то, что она может им дать. Всё было так, как она предпочитала. Одиноко. Безопасно. Пока её сигарета догорала, Мойра стояла, облокотившись о холодные деревянные перила с галактико-подобными завитками. Смотря на них, она думала, что, возможно, в какой-то из всех существующих параллельных галактик она находится где-то в тепле, в мерцающем городе с золотом солнца и белизной мраморных улиц, с кем-то, кто бы грел ночью простыни её кровати. Возможно, там существует доктор Мойра О’Доран, чьё имя незапятнанно, а будущее в пределах досягаемости. Но если она что-то и знала, так то, что находится далеко не в той галактике. Потому что эта — непроглядная сплошная серость. В последний раз затягиваясь, прежде чем затушить сигарету о поверхность перил, Мойра плотнее укутывается в пальто и спускается по лестнице на ею же протоптанную по траве тропу. Покрывающая небольшой огород сеть блестит от утренней росы, без разрывов и каких-либо других признаков ночных посещений падальщиками. В огороженных клетках курицы сонно щебечут ей вслед, не встревоженные ещё медленно выползающим солнцем. Со вздохом она осматривает пустующий участок сразу же за ними, где до наступления зимы пасся козёл. Возможно, она бы могла позволить себе ещё одного, если бы притормозила на табаке и начала копить, но её внутреннее равновесие того стоило. Дом находился примерно в пятидесяти метрах от пляжа, по каждой стороне обрамлённого скалами. Часть его оставалась открыта, но всё остальное было испещрено каменными бассейнами с импровизированной пристанью на них, которую Мойра соорудила сразу как только прибыла на остров. Когда у неё было время и когда позволяла погода, она свешивала с пристани сети и клубки коробок с крабами, что тормозили течение. Рядом с пристанью находился самовырытый бассейн, и Мойра осматривает его, проходя мимо. Существа, встревоженные её тенью, тут же уносятся прочь, но рыба всё равно была ещё не достаточно жирна, чтобы есть. Доски пристани скрипят под её тихим шагом, и ледяная вода нежно накатывает ей на ботинки, пока Мойра доходит до самого конца, где были закреплены сети. Она вздрагивает, когда вода, найдя разошедшийся шов, просачивается внутрь и мочит носки. Ей правда бы не помешало найти больше работы, даже если это значило необходимость зайти глубже и дальше привычного. Когда Мойра начинает вытягивать сети, она замечает что-то краем глаза, частично скрытое обрывом, где камни постепенно вырастают в валуны. Оно далёкое, всего лишь белое пятнышко на чёрном фоне, и Мойра щурится, вглядываясь через очки. Но вот оно, бледное как луна, прозрачное и расползающееся. Крабы извиваются друг над другом в сети, и она уже наполовину вытащила ту на сушу, но в горле образуется странный ком, и это чувство возвращает её на год назад. Песок влажно хрустит под сапогами, пока Мойра бежит к бассейну, и она легко ступает по окаменелой поверхности. Знать, какому камню доверять — почти что мышечная память, и ей совсем всё равно на холод, когда она ступает в воду, позволяя той залиться в сапоги. Чем дальше она заходит, тем медленнее становится, потому что камни уже с её рост, а бассейны расстилаются на метры, каждый становясь домом для множества маленьких миров. Вода черна и наполнена водорослями, и Мойра почти уже начинает думать о том, чтобы вернуться на берег, дождаться прилива и сделать то, что у неё получается лучше всего. Но вместо этого она придерживается за скалу и тянется к другой стороне, там, где плато выглажено водой и где Мойра сможет разглядеть, что зацепилось за край. И теперь, когда она ближе, она может увидеть что-то коричневое, высохшее на сером камне и почувствовать запах крови. Светлые волосы, выжженные солнцем, прикрывали лицо, запутанные, с водорослями и мелкой грязью. Руки были согнуты и бездвижны, но ноги, скрытые за телом и, наверняка, свешенные с края, Мойра увидеть не могла. Она бросает взгляд через плечо на скалу, но быстро отметает возможность, когда брызги крови на камне не настолько размашисты, как если бы та спрыгнула. Да и женщина была бы в более поломанном состоянии после такого. «Утопленница, значит», предполагает Мойра, пересекая утёс, хотя тело не казалось достаточно раздутым. Вероятно, умерла этой ночью, ухваченная волной с острова, либо упавшая с лодки слишком далеко от побережья. Комок в горле никуда не исчезал. Её сапоги влажно хлюпнули, и она замирает после всей той спешки, с которой она пыталась достичь тела. Её дыхание поверхностно. Не то чтобы она никогда прежде не видела мёртвое тело. Сам дьявол знает, она и сама убивала, но сейчас было иначе. В одиночестве всё всегда иначе. Мойра не сразу замечает это. Кровь, разлитая по камню, из коричневой преображается в красную, из высохшей в свежую. Её ботинки ступают по ней, вязкой и липкой, но она не замечает. Мойра приседает и осторожно протягивает пальцы, не дрожащие от холода, к волосам женщины и стряхивает ломкую прядь с измождённого лица, и та выглядит умиротворённо, будто всего лишь спит. Волна заливает за край, нежно подталкивая тело к Мойре, заходя на безжизненную шею, и Мойра садится на свои влажные штаны и наблюдает, как оно подплывает к ней. Вода приподнимает его и подталкивает ближе, дальше от края обрыва, и тогда Мойра понимает. Чувствует, будто весь воздух разом выбит из неё. У женщины никогда и не было ног. На месте них хвост, толстый и длинный, покрытый переливающимися толщиной с бумагу пластинами. Хвост с глубоким открытым разрезом и с сочащейся из него густой мерцающей кровью. Она смотрит, как та лентами стекает в ледяную воду. Блёклые редкие чешуйки поднимаются по животу и талии, достигая самых рёбер, проступающих под тонкой кожей, и грудей, открывающихся взгляду, когда вода смывает волосы выше к шее. Её рот раскрывается, показывая острые как лезвия зубы. Мойра не может оторвать неверящий взгляд и напоминает себе о необходимости дышать. Она поднимается глазами от рассечённого хвоста выше по телу русалки и, когда пенистая вода отступает, ухватив за собой волосы, видит, как на обеих сторонах показавшейся шеи открываются по три ряда чётких слабо трепыхающихся щелей. Замершая, Мойра смотрит, как прилив начинает утаскивать ту через скальный шельф обратно к океану, и не первый раз в своей жизни Мойра делает что-то невероятно глупое.***
Чайник пронзительно пищит, и Мойра почти падает, натыкаясь на кухонный стул, когда открывает дверь, втаскивая русалку в дом. Она устало стонет и опирается спиной о стену, отделяющую переднюю часть хижины от задней, где расположены её комната и ванна. Хвост русалки мокрый от крови, и грязь с песком застряли в ране, всё ещё не переставшей истекать. Мойра кладёт ту на пол и возвращается к стене, переводя дыхание, пока её мышцы глухо гудят. Она поднимает руку к лицу, чтобы протереть глаза за очками, но в последнюю секунду замечает красное, окрасившее кожу, и опускает ту на место. Она на секунду переводит взгляд на русалку, ни разу не пошевелившуюся за всё это время, несмотря на то, что жабры той всё ещё трепыхали. С задержанным дыханием и прикованными глазами Мойра стаскивает с себя пальто и борется с невыносимо сильным желанием громко выругаться вслух. Нет никого, кто услышал бы её — ближайшие дома и люди, там живущие, в часах дороги от неё. Но если она услышит свой собственный голос, возможно, это сломает иллюзию того, что всё это может оказаться лишь плохим и очень извращённым сном. Мойра оборачивается и отставляет чайник на другую конфорку, тайком отвлекая себя, останавливаясь, чтобы повозиться с кухонным краном, открывая его на полную и в ледяной воде оттирая ладони. Трубы изношено рычат, но Мойра позволяет раковине наполнится, а кремовому фарфору кожи превратиться в болезненно-розовый, почти как плоть лосося, и она отбрасывает очки рядом на столешницу, прежде чем окатить лицо водой. Когда она оглядывается через плечо, русалка всё ещё там, на полу, её хвост наполовину скрыт за дверным проёмом. Мойра сжимает губы. «Тебе следовало оставить её там», думает она, убирая с лица волосы мокрыми пальцами. «Следовало позволить океану забрать её». Но она не сделала этого. Мойра рукой находит очки и надевает их, видя своё отражение в окне над раковиной. За её лицом солнце медленно поднимается по другую сторону гор, и свет постепенно достигает её маленького участка острова, наполненного лишь серым и белым. Она позволяет своим мыслям уйти на час назад, когда утро обещало ей день, ничем не отличающийся от всех предыдущих. Она крепко зажмуривает глаза и не видит ни света, ни пляшущих в темноте звёзд. Только черноту, сплошную и бесконечную. Позади неё русалка издаёт звук, странный, почти что стон, пронзительный и надломленный от боли. Смирившись, Мойра открывает один из шкафов над столешницей, вытаскивает стальную тарелку и начинает рыться в бутылках, скользя глазами по выцветшим этикеткам, пока не натыкается на то, что искала. Она откупоривает крышку и делает здоровый глоток водки, прежде чем вылить оставшееся в миску.***
— Как ты думаешь, что там снаружи? — Джесси опасно перегинается через ограду, спрашивая. — Мы знаем, что там, — Гейб отвечает сухо, закатывая глаза, и Мойра выгибает тонкую бровь, когда он обращает к ней своё раздражённое выражение. — Поэтому мы и выходим на охоту. — Ага, — говорит Джесси так, будто Гейб и Мойра идиоты, — я имею ввиду, у них же есть ресурсы, технологии. Они, должно быть, живут племенами или… стаями? Они должны как-то выживать. Гейб молчит, прежде чем лениво похлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Мойра предлагает ему свою. — Толстая кожа для регулирования температуры тела в ледяных водах, обострённые чувства для восприятия окружающего, там, куда уже не достаёт солнце, — сквозь пепельно-голубые завитки дыма Мойра наблюдает за океаном, за кораблями, находившимися так далеко, что казались не больше её ладони. — Предполагаю, они используют какой-то тип эхолокации для общения. Возможно, у них есть свой язык. Но этого я не знаю, мне приносят только мёртвых. Джесси хихикает. — Возможно, следует запросить живого в этот раз, док. — Племена, — Гейб тихо бормочет себе под нос, выпуская дым.***
— Блять, — Мойра выплёвывает, когда её скользкие пальцы упускают иглу, и это первое слово, произнесённое вслух за последние две недели. Даже в очках сложно было её заметить, затерявшуюся среди блестящих белых пластин на хвосте русалки. Игла ниткой соединена с раной, переставшей кровоточить после того, как Мойра прижгла её. Хотя это не значило, что до самых локтей она не была покрыта кровью, и Мойра раздражённо щёлкает языком, когда думает о въевшихся в обеденный стол пятнах. Она не проверяла ещё свои часы, но была уверена, что уже давно за полдень. Внешний мир значительно посветлел с тех пор, как она в последний раз смотрела в окно, но несмотря на то, сколько времени уже прошло, русалка не переставала дышать, так что, вероятно, пока что она делала всё верно. Как только она затянет стежки, она более или менее уже закончит с этим. Или пока не выяснит, какое количество кровопотери слишком велико для русалки. Не то чтобы было что-то, что Мойра могла сделать с этим. Она горько думает об этом, нащупывая наконец иголку. Бросает беглый взгляд на тело, сидя на нижней полке скудно заполненного книжного шкафа, и тихо вздыхает. Ей надо всего лишь выждать. Жёсткая чёрная нить впивается в белое мясистое брюхо хвоста, пересекая рану слева направо. Она не была похожа на всех тех русалок, с которыми Мойре доводилось контактировать, её хвост скорее смесь серого с белым, чем мерцающий кремовый, что, казалось, был преобладающим у особей близ материка. Что ещё отличалось, так это то, что помимо тазовых плавников она имела и нагрудные, один из которых был белым от шрамов. Рваные раны не зажили должным образом, и на первый взгляд было похоже на проволочный порез. Мойра смотрит на рану, накладывая последние стежки. Она знала, что за рана это была, знала, какие неприятности за собой несёт. Она затягивает узел аккуратными пальцами и с отвлечённым умом и, пока существо спит, наполняет ванную, проверяя температуру воды локтём. Когда та стала слегка ниже прохладной, она снимает рубашку и отодвигает в сторону стулья, расчищая себе путь, чтобы в пять шагов перетащить русалку в заднюю часть хижины. Мойра рычит от напряжения, подхватывая ту руками, и шаркает, идя назад спиной, пока не упирается ногами в преграду. Аккуратно, она пытается уместить в ванную столько русалки, сколько это было возможным. Вода покрывает той рану и часть хвоста, что больше всего испачкана запёкшейся кровью. Она проводит тряпкой по зашитой ране и старается не думать о том, что сейчас делает. Что сказал бы Гейб, увидя он её сейчас? Вероятно, он не столько скажет что-либо, сколько позволит пистолету сделать всю работу. Так было бы даже лучше. Не сказать, что в ближайшее время Гейб собирался её найти. Она часто напоминает себе об этом, благодаря, что галлюцинации прекратились. Скользя взглядом по хвосту русалки, Мойра думает, начнутся ли они опять, теперь, когда маленькая частица Гейба вновь в её жизни. Дыхание Мойры прерывается. Русалка не движется и не издаёт ни звука, такая же омертвевшая, как и на скале, и Мойра оставляет её в поисках своих ремней. Те забыто лежат под кроватью, и когда она достаёт русалку из ванны, привязывая ими её к стулу у стены, ей кажется, она никогда на самом деле не покидала лабораторию или Цитадель в принципе. После этого она садится сама и ждёт. Когда её пепельница заполняется до краёв, и час проходит монотонно без каких-либо изменений, Мойра уходит на кухню, разочарованная — в основном, из-за себя. Снимает кастрюлю с навеса над плитой.***
Первое, что делает Гейб, достигнув пристани, это выплёвывает полный рот крови Мойре под ноги. Второе — рвано выдыхает, выплёвывая своё решение: — Я убью их всех. Мойра поджимает губы и смотрит на пересекающий его лицо разрез и кровь, стекающую по его подбородку и вниз по её рукам, держащим его. Его глаза — две дикие бешеные точки, и он не смотрит на неё, поднимая взгляд. Мойра сдерживает разочарованный вздох прежде, чем он успевает вылететь и причинить лишь больше вреда, и переводит взгляд на Джесси на конце пристани. Джесси так же смотрит куда-то сквозь, но одновременно с этим парень выглядит так, будто обмочил штаны. Так что Мойра не спешит диагностировать его с жаждой мести, скорее как напуганного до смерти. — Что случилось? — её голос резок, и она игнорирует граждан, останавливающихся и смотрящих себе под ноги, когда те начинают понимать, что красное под их ногами — кровь. Кровь, ведущая к Адмиралу. Гейб лишь рычит в ответ, и брызги его белой слюны падают ей на жилет. Рот Мойры изгибается в раздражении. — У них… когти, — шипит Джесси, когда никто ничего не говорит. Мойра осматривает увечья на правой щеке Гейба. Два потолще, два — просто царапины прямо под глазом, одно над челюстью. Трудно сказать, основываясь только на этом, и то, что его зубы слегка видны, отвлекает, но края разрывов совпадают с образом рук, о которых у неё есть целый файл. Мойра сопит и перекидывает руку Гейба себе через плечо. — Зачем было так приближаться? Гейб не отвечает ей, и на этот раз Джесси молчит. Вероятно, не придумали ещё ложь, слишком взвинченные адреналином. — Я говорила, — Мойра скрипит зубами, и толпа расступается перед ними, — держаться от них подальше. Выпуская горячий воздух изо рта, Гейб звучит, как сопящая лошадь, и Мойра щёлкает языком, когда он кривится. — У них есть что-то. — Что-то, ради чего можно умереть? Мойра не видит взгляд Гейба, но ей и не нужно. Перед ними резко останавливается солкар, скорее всего дело рук Моррисона, шпионящего за ними. Мойра отпускает его, когда тот кратко отвечает «да».***
Покидая Цитадель, Мойра не берёт с собой ничего, кроме дипломата, сумки с одеждой и золота, достаточного для того, чтобы продержаться зиму и немного дольше. И это она была ещё довольно экономна. В потайном тёмном кабинете за пределами её лаборатории она оставила всю свою работу, все труды за последние годы, сотни дневников, распухших от знаний. Она спешно шла по пустому коридору, когда мерцающий в настенном бра свет привлёк её внимание. Она забрала его, керосин из лампы и шанс, который когда-либо был у Габриэля Рейеса её разыскать. Смотреть на то, как книги в кожаных переплётах сворачивались, искривлялись и пузырились, хрустя страницами, опустошало её, и эта образовавшаяся пустота никогда не затянулась по-настоящему. Она часто жалела, что не взяла с собой хотя бы одну книгу, просто напоминание, сентиментальную безделушку в своей изоляции. Но сейчас впервые за год Мойра жалеет больше, чем когда-либо, что не взяла с собой хоть что-то. Потому что сейчас в её кухне русалка, и она понятия не имеет, что делать. Суп в кастрюле приглушённо кипел, но Мойра не обращает на это внимания. Её голова откинута назад, а губы обхватывают сигарету, и чем больше она анализирует создание, тем больше понимает, что запутана. Дополнительный набор плавников и отличающаяся расцветка сразу же натолкнули на мысль, что эта русалка была не оттуда же, откуда все предыдущие. Не близ материка. И даже не близ этого небольшого острова — она и раньше видела их в этих краях, и те не были похожи. Как-то малёк запутался в заброшенных ею сетях. Год назад она бы ни за что не отпустила его. Но опустившись коленями на пристань, позволяя воде брызгами ударить ей в грудь, Мойра разрезает леску, освобождая перламутровый хвост прежде, чем её грудная полость была бы рассечена, встречаясь с горьким влажным воздухом. Когда она встаёт на ноги, то видит мать выводка, которая была лишь в двадцати шагах от неё. Сверкнув белой чешуёй та скрывается в волнах. Полностью белой, поднимающейся не выше пупка. Каждый палец оканчивался серым длинным когтём, больше походившим на продолжение самого пальца, чем на ногтевую пластину. У этой же русалки не было ничего подобного, и даже с расстояния Мойра могла рассмотреть аккуратно закруглённые ногти не намного длиннее человеческих. Нечеловеческого добавляли перепонки между пальцами. Но ничего даже близкого к тому, что вцепилось когда-то в лицо Габриэля. Когда она только начала изучать этот вид, Мойра первоначально предположила, что те мигрировали со сменой сезонов, ибо зимы у материка были суровей смерти. Но когда их корабль вытащил ту же мужскую особь, которую они потеряли летом, Мойра поджала губы и оставила заметку в своём дневнике, пока Гейб доставал из-за пояса пистолет. Поэтому это ставило её в тупик. Впервые за восемь лет без всяких на то объяснений Мойра натыкается на другой вид русалок. На секунду она позволяет себе насладиться мыслью, что она, возможно, первооткрыватель этого подвида, что бы означало, что никто в Цитадели понятия не имел об этой русалке. Но после она затягивается, осматривая зашитый порез поперёк хвоста, настолько глубокий, что почти достиг кости.Мойра понимает, что та не просто попала в рыбацкую сеть. Рана начала затягиваться лишь два часа спустя после того, как она его зашила, и Мойра убрала русалке волосы назад, чтобы лучше следить за дрожащими жабрами. Их движение теперь было больше заметно, а на щеках проступил цвет. Докурив сигарету, она наливает миску супа и с кружкой воды ставит на стол. Садится лицом к русалке, пододвигая стул, непрерывно покачивая левой ногой. И ждёт, потому что она слишком напряжена, чтобы заняться делами по дому, и слишком взбудоражена, как будто её только что поймали с рукой в пресловутой банке печенья. Потому что сейчас «банка» — русалка почти два метра в длину, которую она неожиданно решает спасти, словно в искупление своего прошлого. И помимо этого, вся эта ситуация — единственная интересная вещи, случившаяся с Мойрой за уже очень долгое время. В конце концов, когда солнце начинает уже садиться, жабры русалки начинают открываться и закрываться в едином ритме, устойчивом, ровном и сильном. Капли крови проступают сквозь шов, но не в достаточном количестве, чтобы политься вниз по чешуе. Когда Мойра опускается перед ней на колени, русалка наконец просыпается. Сигарета бы выскользнула из её вялого рта, если бы не влага на губах, липшая к бумажному фильтру. Русалка медленно моргает, расфокусированно, совиноподобно, и Мойра никогда бы не предположила, что её пронизывающие глаза будут такого кристально-чистого оттенка голубого, совсем не похожего на неспокойное море, откуда она пришла. Целый миг никто из них ничего не говорит. Сердце Мойры стучит, а глаза русалки сужаются. Существо, кажется, начинает понимать, зачем привязано, и Мойра вздрагивает, когда та начинает рычать, обнажив дёсна. Она извивается на стуле, его ножками скрипя по каменному полу. В её глазах ненависть, нескрываемая и безошибочная. Этот пугающий блеск во взгляде, который Мойра когда-то уже видела у Гейба. — Эй, — Мойра холодно прикрикивает, сигарета зажата в зубах, рука выставлена вперёд, — успокойся. Русалка плюёт в неё, и участки её тела, перетянутые кожаным ремнём, начинают краснеть. Мойра сжимает губы, но не убирает выставленную перед ней успокаивающую руку, оглядывается назад в поисках стула, чтобы сесть. Всё идёт не совсем так, как она того ожидала, но опять же, она и не планировала найти умирающую русалку сегодня утром. На секунду они опять молчат, и Мойра откидывается на спинку. — Ты говоришь на Основном? Центральном? — Мойра хмурится и коротко затягивается. — Я знаю, что твой вид умеет разговаривать. Ничего. — Ты с юга? Мойра щёлкает языком, не получив ответа. Не получает даже малейшего изменения в лице. Даже изменения направления пристального взгляда. Всё, что делает русалка, это прямо смотрит на стул Мойры, так, будто хочет тут же разорвать его зубами. Мойра скрещивает щиколотки и облокачивается локтями на стол позади себя. Это не сработает. Она не знает, почему думала иначе. Она могла бы взять русалку в город и продать за несколько четвертаков, достаточно для того, чтобы раздобыть нового козла и одежду потеплее к уже наступающей зиме. Уинстон бы взял её, но взамен Мойра получит лишь моральное вознаграждение. Она чешет подбородок. Если она предложит её флоту, то, возможно, сможет позволить себе козла, кожаные ботинки и новый мотоцикл. Русалка хрипит, снова пробуя ремни на прочность. Мойра сдерживает желание закатить глаза и тянется к миске супа позади. — Ты, наверно, с голоду умираешь, — когда Мойра выпускает дым через нос, русалка морщится, и она лениво задумывается, жжёт ли той внутри от табака. — Просто поговори со мной. Заставь меня поверить, что как только я освобожу тебе руки, ты не снимешь кожу с моего лица. Она всё ещё не смотрела на неё. Резко качает головой в отрицании, смахивая волосы на лицо, и переводит взгляд на миску. — Почему нет? Русалка опять хрипит, яснее качая головой. Мойра вздыхает, вытаскивая изо рта сигарету, и замечает засохшую кровь на кутикулах. Неожиданно, она чувствует, будто не спала месяцами. С новым мотоциклом она бы могла быстрее добираться до города и обратно, принять больше пациентов, заработать больше денег. Славный соларбайк, может даже с коляской. Для продуктов. Или для какой-нибудь дамочки. Мойра вздыхает, понимая, что закончила сигарету. С нажимом трёт переносицу. — Ты нападёшь на меня? В ответ она получает колкий взгляд, но затем, наконец, отрицательный взмах головой. Мойра стучит пальцами по колену. — Ты можешь сама есть? Русалка закатывает глаза, и Мойра вздыхает, качая головой: — Тебе всё равно придётся в итоге заговорить. Она возится с пряжками, ослабляя ремни. Её пальцы случайно касаются груди русалки, и она краснеет, но когда смотрит вверх, существо невозмутимо и лишь хмурится на волосы Мойры, будто та никогда не видела такого оттенка. Она прочищает горло. — Моё имя Мойра. Ты на острове к востоку от материка. Она протягивает миску супа, но брови русалки сдвигаются к переносице, когда та принимает его, помешивая ложкой. — Не там, где ты думала? Мойра не знала, как долго придётся привыкать к этим необычным глазам. Русалка смотрит на неё неестественно долго, пока не находит то, что, кажется, искала, и осторожно берёт в рот полную ложку бульона.***
Первая ночь проходит странно. Мойра не спит, но следит за сном русалки. Та лежит на её пружинчатой кровати, плавники хвоста свисают с края, и тонкое одеяло накрывает столько её тела, сколько это было возможным, учитывая размеры. Дыхание было глубоким и тяжёлым, а жабры сомкнуты — лёгкие наконец адаптировались. Часы оповещают о том, что уже полпервого; на улице в разгар ночи льёт непроглядный дождь. В груди Мойры неспокойное чувство, которое она не может притупить. Оно началось в тот самый момент, когда она краем глаза заметила русалку на скалах, и не стихло с тех пор. Возможно, это её душа осознаёт всю иронию. Или, может, страх того, что какая-то высшая сила крайне недовольна её изоляцией и ищет пути её наказания. Мойра отбрасывает эту мысль, откидывается на стуле и смотрит на стропила. Не то чтобы русалка оказалась в этой постели по простой случайности. В какой-то момент глаза Мойры закрываются, и она оставляет их в таком положении. Возможность того, что русалка проснётся и воспользуется шансом, скользит где-то на закоулках сознания, но Мойра понимает, что это создание не глупое и знает, что берег находится слишком далеко, чтобы добраться до него без посторонней помощи. Хотя, та всё ещё могла убить Мойру, дождаться полного заживления хвоста и доползти до воды. Губы Мойры изгибаются в подобии улыбки. Это вовсе не было бы для неё наказанием. Поэтому она позволяет себе заснуть, несмотря на непрекращающееся чувство и на русалку в постели.***
Когда Мойра просыпается, первое, что она видит, это существо на каменном полу, и первое, что она слышит, это её плач. В доме темно, единственным источником света был тлеющий огонь в печи на кухне позади них, но даже такое ничтожное количество света заставляет волосы русалки переливаться. Дождь наотмашь бьёт по стеклу, и пока буря усиливалась, ветер нещадно дул, скрипя досками хижины. Солнце ещё не начало вставать, но до этого было уже недолго. Рубашка и штаны со вчерашнего дня не помешали Мойре окоченеть. И русалка была всё ещё тут, в её доме, и это явно не было просто сном. Та не осознаёт, что Мойра проснулась, пока она не садится рядом с ней на пятки и тихо шепчет. Русалка шарахается, отодвигаясь. Она стонет от боли, когда натыкается на выпирающий камень. Мойра щёлкает языком. — Давай же, не противься, — она бормочет, заставляя себя держать открытыми всё ещё тяжёлые ото сна глаза, и обхватывает рукой русалку со спины. Тело той холоднее, чем Мойра того ожидала, но она всё равно перетаскивает ту на постель, краем одеяла вытирая той слёзы. Мойра падает на пол, облокачиваясь о каркас кровати. Её спина начинает тянуть, но она игнорирует это и закрывает глаза. — Всё нормально. Можешь спать.***
Утром, когда оно наступило уже по-настоящему, Мойра спускается к берегу и ждёт отлива, прежде чем добраться до каменных бассейнов. Маленькие крабы убегают от её ловких рук, но тем негде в итоге спрятаться, и она вытаскивает их из воды, скидывая в кучу себе в ведро. Дёргает пучок водорослей и сбрасывает их туда же. На секунду позволяет оглянуться не шельф, на котором нашла русалку, и на то, как волны разбиваются о выступ. Мысль о том, что море злится на неё, забавляет, и она соглашается, что это было бы справедливо, хоть и по иной причине. Её сети полны, когда она вытаскивает их, хотя коробка с крабами со вчерашнего дня пустует на пристани. Она со вздохом бросает её обратно, наблюдая, как та медленно тонет. Тихий голосок в голове говорит, что её еды едва ли хватит на месяц, что уж говорить о двух, но Мойра игнорирует его, поднимается по песку, траве и, наконец, участку, оставляет корзину у двери и уходит проверить наседок. Русалка в доме уже не спит, но не двигается с места. Прижимая хвост к груди, она выглядела моложе, как ребёнок, обнимающий колени. Мойра думает, не натягивает ли это рану, но, возможно, русалка делает это специально, чтобы скрыть от женщины настоящую скорость исцеления. Мойра усмехается, снимает пальто и усаживается на ведро у раковины. — Как ты будешь есть яйца? — она спрашивает тишину, включая плиту. Наполняя водой чайник, Мойра прислоняется лбом к холодному запотевшему стеклу. «Что ты делаешь?», спрашивает голос в голове, подозрительно похожий на Гейба. Мойра борется с желанием ответить, частично оттого, что она просто не знает.***
Проходит ещё три дня, пока русалка не издаёт очередной звук. Это происходит, когда Мойра промывает той рану, натягивая стежки. Высокое шипение преображается в рычание, когда Мойра садится на корточки и смотрит той в лицо. Порез почти полностью зажил, и Мойра слегка удивлена — она предполагала, это займёт, в лучшем случае, неделю. Пока чешуя на ране не восстановилась, было видно плоть, белую и приподнятую, формирующуюся в шрам. — Знаешь, — Мойра говорит, привыкшая уже к разговорам с самой собой, — можно скоро уже их снимать. — Тогда почему ты не снимешь сейчас, — хриплый от неиспользования голос с заметным акцентом прорезает тишину. — Потому что... — Мойра начинает, вдруг понимая, что это не очередной односторонний диалог с её собственным разумом, и встаёт на ноги. Костяшки той побелели. Русалка щёлкает плавником, как сделала бы хвостом раздражённая кошка, и сужает глаза, прикованные к Мойре, что безмолвно и неподвижно стояла в замешательстве. Она не знает, что может сказать, что бы не звучало абсолютно глупо, поэтому ничего не выскальзывает из её приоткрытого рта. — Сними швы, — прислоняясь спиной к изголовью кровати, повторяет русалка. Мойра облизывает губы, прочищает горло и как будто на автомате тянется к инструментам. Она не видит никаких проблем в том, чтобы их снять, учитывая, как быстро исцеляется русалка, но не говорит ей об этом. Опускаясь коленями на холодный пол, Мойра не смотрит на неё. Приступая к работе, она пытается скрыть, как трясутся её пальцы. Вместо этого, она концентрируется на фактах. Русалка говорит на Основном, с акцентом, который Мойра не может распознать, но который может присутствовать просто потому, что та никогда не разговаривала с человеком. Глаза той недоверчивы, прикованы к Мойре, пока она поддевает чёрную нить, развязывает узелок и начинает тянуть. Кроме тихого звука, говорящего о дискомфорте, русалка больше ничего не произносит. Ничего, что напугало бы Мойру больше. Она уже говорила с существами, коротко, ещё в Цитадели. Но это было, когда те полностью были привязаны к её столу, и всё было в её руках. Себя взять в руки ей бы не помешало. Мойра сглатывает и облизывает пересохшие губы, её голос спокоен, когда она произносит: — Откуда ты? Мойра не прекращает работу, роняя обрывки нитки у правого колена. Русалка над ней втягивает воздух, не произнося ни звука. Та молчит так долго, что к тому моменту, как Мойра заканчивает, она уже успевает забыть, что что-либо спрашивала. Но наконец получает ответ. — Оттуда же, откуда и ты. Мойра всё же переводит на неё взгляд, но лицо русалки скользит грустью и ещё чем-то странным, и она отворачивается. — Я никогда не видела тебя прежде. Русалка издаёт что-то хлюпающее, что могло бы оказаться смехом, и когда Мойра закрывает глаза, она представляет пузырьки, выпархивающие из её рта, танцующие вокруг волосы и водную рябь от жабер. — Конечно не видела. Последняя нить развязывается, и Мойра вытаскивает и её, смотря на ряды отверстий по обе стороны затягивающейся раны. Она тянется за мазью в кармане. — У тебя есть имя? — она спрашивает, осторожно потирая рубец. Мазь была бесполезна. Она понимает это только на полпути, но русалка не отпрянула от её касания. И не ударила своим хвостом, мгновенно ломая ей шею. — Я не могу тебе сказать, — на этот раз она отвечает быстрее. Мойра почти что уже спрашивает «почему», но прикусывает язык. Она бы не хотела испытывать свою удачу, поэтому вместо этого предлагает: — Придумай что-то. Чтобы я могла тебя как-то называть. Когда она встаёт, её колени хрустят, и она тянется, растягивая затёкшую спину. — Моё имя Мойра. Уже говорила. — Я знаю только одно человеческое имя. Ангела. Мойра улыбается, слабо и так быстро, что уловить это было почти невозможно. — Значит, Ангела. Это красивое имя. Подходит ей, даже если не её с рождения. Никто из предыдущих русалок не говорил ей свои имена, она знала лишь номера, им присвоенные. Но то, как звучало «Ангела», заставляет её думать о золоте, белом мраморе и солнце. Боже, она слишком долго была одна. — У меня есть вопрос, — Ангела спрашивает, всматриваясь в лицо Мойры так, что она чувствует, как нагреваются уши. — И ты должна ответить. Мойра скорее инстинктивно кивает, чем соглашается, и ждёт. Ангела опускает взгляд на свой хвост, её глаза напряжены, а рот сжат в тонкую линию. Она вновь смотрит на женщину перед собой. — Как много моих людей ты убила?