Император всея Междумордии

      Пятница. Десять тридцать утра. Сижу за рабочим столом и клюю носом в клавиатуру. Предыдущий проект завершён, следующий — ещё не согласован. В верхушке обсуждается его дальнейшая судьба. Пока делать нечего, смотрю очередной экспресс-курс, на этот раз по Entity Framework Core. Вдруг из-за ширмы раздаётся знакомый прокуренный бас:       — Люблю тебя, Петра творенье… Люблю твой строгий, скромный вид. А уж модель для представленья* даже Билл Гейтса* удивит!       «По ходу, Иваныч опять что-то супер-пупер-шикарное изобрёл, надо пойти, посмотреть», — подумал я и, прихватив фирменную кружку с изображением третьей буквы латинского алфавита и знака «диез», поплёлся в соседний отдел, где сидел мой коллега Пьер Ле Гудрон. Сунув нос за ширму, я, если честно, немного офигел: Пётр Иваныч сидел за компьютером, обнимая правый монитор и страстно целуя экран.       — Эй, Пьер! Ты как, совсем ку-ку? — со смехом крикнул я так, что у сидевшего рядом с ним джуниора Эникеева очки упали на клавиатуру.       — Не мешай. Я только что создал шедевр, — буркнул в ответ Пьер, отодвинувшись от экрана и являя моему взору… нечто.       Интерактивный дворцовый интерьер, в котором хаотически мерцали лампочки, выдвигались ящики, в окна влетали НЛО и прочие непонятной природы объекты. По щелчку мыши декорации на заднем плане медленно исчезали, и их сменяли другие. По нажатию на ящики оттуда выскакивали надувные уточки, которые, при наведении на них мыши, начинали крякать.       Пьер Ле Гудрон, он же Пётр Иванович Дёгтев, лучший специалист по фронт-энду*, гений вёрстки и король пользовательских интерфейсов, по праву называл себя «император всея Междумордии», что в переводе с древнерусского на английский означает «интерфейс». Но морды он тоже хорошо бил, причём не только младшим коллегам. Бывший токарь на заводе, он, тем не менее, очень быстро освоил программирование и вскоре влился в штат нашей компании.       Француз по отцу, белорус по матери и псих по жизни, Пьер прослыл в конторе невыносимым типом: дотошный, агрессивный, вспыльчивый, он тем не менее быстро снискал себе славу лучшего специалиста. Внешность имел неприятную, грубую и отталкивающую: высокий, тощий как жердь, вечно грязные чёрные волосы дыбом, нос — непропорционально огромный и горбатый, подбородок острый, губы и брови… отсутствуют. И вечно одет как последний гопник с Лиговки: старые, протёртые тренировочные штаны, блёклая футболка и на неё сверху пиджак. Супер. Хотя, он не жаловался.       Ле Гудрон, проработавший после армии больше пятнадцати лет токарем, наконец нашёл себя в разработке визуальных приложений. Несмотря на отличный технический склад ума, его правое полушарие порой выдавало совершенно необъяснимые вещи, от которых он сам был в шоке и даже уходил по этому поводу в запой. Именно на этой почве мы и сблизились, объединив усилия в борьбе с психическим расстройством.       — Что-то я не понял, — почесал затылок я. — Это что?       — Реактивное приложение, — кратко пояснил Пьер. — Потрясающая штука, и как я раньше без этого жил?       Из-за стола он, впрочем, так и не встал, пока все не свалили на обед, и я отчасти понимаю, с чем это было связано: у него периодически вставал на интерфейсы, и с этим уже ничего не поделать — не работа, а любовь всей жизни! Впрочем, спустя почти что час, после того как я подождал его в коридоре, мы всё-таки отправились вместе в столовую, а в коридоре нас перехватил тестировщик Саня Ижорский.       Саня — легенда нашей компании. Примкнул к ней ещё года два назад. Он тогда подрабатывал курьером в «Княжестве Пиццы», а в свободное время занимался тем, что выискивал ошибки в кодах, выложенных на «Гит-Хабе». В один прекрасный момент на него нарвался наш Пьер, и тут началось.       — Какой-то тип мои open-source приложения протестировал, нашёл такие баги, о которых я даже не знал! Целую простыню прислал с отчётом!       Отлично. Кажется, мы нашли идеального тестировщика. Осталось только привлечь его к деятельности в нашей компании. И что бы вы думали? Явился, каналья! Ижорский Александр Ильмарович. Причём не один, а ещё троих человек притащил на работу: свою жену — дизайнера, её брата — сисадмина и ещё какого-то родственника на должность помощника сисадмина. Самого зовут Саня, жену тоже зовут Саня и обоих протеже так же. Плюс ещё, как я узнал, у этих Ижорских двое детей: близнецы, мальчик и девочка, и оба тоже — Сани! А как зовут его домашнюю черепашку? Правильно — Алексей!       Александр Ильмарович Ижорский внешне — полная противоположность Пьеру: белобрысый веснушчатый полуэстонец-полурусский, тридцати пяти лет отроду, с маленьким вздернутым носом картошкой и хитрым огоньком в глазах, он, правда, за свои оплошности нередко в морду получал. И поделом.       Но вернемся к офисным будням.       — Ребят, вы обедать, да? Я с вами! — и это вновь означало, что за украденные им из столовой ложки и вилки будем платить либо я, либо Пьер.       За всё в этой жизни надо платить, особенно если гениальный тестировщик вдруг оказывается клептоманом.       Этот дотошный инженер по качеству ПО безо всякого стеснения брал и совал себе в карман всё, что криво лежало. «Выискивал баги». Так, например, шторы из столовой снял и унёс домой, объяснив тем, что они плохо вписываются в интерьер нашего бизнес-центра. Воровал вилки, вешалки, пакетики с чаем в неограниченном количестве. Ле Гудрон всё это видел, но начальству не сдавал: «Хорошие тестеры, в отличие от вилок, на дороге не валяются!»       И это было правдой. Особенно в нашем случае, когда ценных кадров катастрофически не хватало. Дело в том, что лет десять назад в нашей IT-компании произошло переполнение, в связи с которым весь отдел веб-разработки сослали (в прямом смысле!) в ближнее зарубежье, прямо к нам под нос. Супруга тогда даже поздравила меня с невероятной удачей — наконец-то на новый музыкальный центр заработаем! Офис они открыли напротив нашего дома, и я, обрадованный тем, что гора сама пришла к Моисею, вскоре устроился туда на работу. Где встретил своих замечательных коллег и будущих собу… соратников.       — Амантий, у тебя в тарелке третий слева шампиньон повёрнут шляпкой к западу, — с серьёзным видом отметил за столом тестировщик, убеждённый в истинно восточном направлении грибочков.       Я без лишних слов, хотя и с долей праведного гнева, мгновенно переместил злосчастный гриб со своей тарелки на его.       — Помните, какой сегодня день? — спросил Саня, по-прежнему жадно исследуя с выпученно-внимательными глазами содержимое наших тарелок.       — Пасмурный, как всегда, — ляпнул я первое, что взбрело в голову, хотя дни в наших краях всегда были пасмурными.       — Пятница, — буркнул Пьер, который вообще не особо любил, когда его отвлекали за столом, хотя у этого алкаша каждый день пятница.       — Не угадали. Сегодня — день управления зависимостями, — напомнил Саня, осуждающе взглянув в наши тарелки, где были жареная картошка с грибами и с кетчупом. — А это значит что?       — Засунь свой ЗОЖ себе в жопу, — рявкнул на коллегу Ле Гудрон. — Я только вчера развязал и не собираюсь портить себе выходные всякой здоровой хернёй типа вашего спорта и правильного питания!       — Кстати, я слышал, что сегодня также имеет место другой праздник: день антипаттерна, — на ходу придумал я, и Пьер поддержал мою идею.       — Отличный праздник, после работы отметим.       Отмечать поехали на квартиру к бывшему токарю, чтобы не смущать своим антиобразцовым поведением мою и Санину вторые половинки. Пьер единственный из нашей компании в свои сорок пять был не женат. Вернее сказать, разведён в пятый раз.       — Не понимаю, — заплетающимся языком промолвил Ле Гудрон. — Вот ты, Амантий, доходяга, импотент. Такую красотку отхватил. Почти что сама Тильда Суинтон! А я — мужчина в самом расцвете сил, и опять один!       — Так всё просто: я молодой, добрый и красивый, а ты — старый, злобный и страшный.       — Логично, — мрачно усмехнулся Пьер, осуждающе взглянув на своё отражение в зеркале.       На кухне играло радио. Из старого динамика вдруг раздался крякающий баритон Эроса Рамаззотти.       — Ну кто так поёт! — возмутился Пьер и переключил канал на «Русское радио». По радио заиграли «Чёрный Бумер».       — Какой вам «Чёрный Бумер»! — вскипел Ле Гудрон и, достав из серванта бутылку, затянул гнусавым басом:       — «Старый Таллин», «Старый Таллин» в стопки разливается! «Старый Таллин», «Старый Таллин» всем эстонцам нравится!       — Ведь у меня есть «Старый Таллин», он всегда со мной! Ведь у меня есть «Старый Таллин», самый дорогой! — начал подпевать я.       — Что-то я жрать хочу, — пожаловался Ле Гудрон. — Это всё ваша дурацкая закуска! Тут и с голоду помрёшь!       Ну ладно, делать нечего, замутили яичницу с грибами. Я на всякий случай поинтересовался, откуда эти грибы. «А, так у одной бабки на рынке купил. Сказала, самые лучшие!» Хорошо, значит не те заграничные, из Ленобласти.       Пока препирались за столом на тему морали и нравственности, какое это имеет отношение к ценам на туалетную бумагу — яичница с грибами подгорела. Ну пришлось есть то, что есть.       — По-моему, грибы какие-то не те! — промолвил Саня, икнув после очередной стопки ликера.       — Это ты не тот. А грибы те. Те самые. Эй, кто там шарится в моих документах без разрешения? — гаркнул Ле Гудрон.       — Так я, ваш величество! А то мало ли! — оправдывался я.       — Итак, пиши давай. Соседям моим, чтоб им пусто было. Я, Пьер Ле Гудрон, император всея Междумордии, защитник Неверья, кавалер ордена «Хрен-знает-что-это-за-орден-давайте-дадим-его-тому-стрёмному-мужику» третьей степени и бывший князь Княжества приказываю вам, собаки, перестать заливать меня там сверху! Уже все обои в ванной и туалете расплавились!       Кто-то наверху отбил по полу азбукой Морзе: «Да пошёл ты на хрен».       — Амантий, давай ещё стопку, — проскрежетал Пьер, сдерживаемый с одной стороны мною, думающим над тем, за какие такие заслуги Ле Гудрону вручили тот орден, и Саней, присваивающим себе авторство того письма, ведь почерк неаккуратный-то, с другой.