15 апреля. До свадьбы 48 часов.
Комната сияла белым цветом. На шкафу висели три варианта свадебных платьев, из которых мне приказали выбрать одно, хотя я день и ночь твердила, что мне полностью плевать на образ невесты. Это не та свадьба, перед которой девушка трепетно подыскивает в ювелирном дорогущие серьги и колье, а после мчится на последнюю пробу утончённой причёски и макияжа. Меня же, наоборот, по салонам водили силой. Самая радостная в мире свекровь и самый счастливый во вселенной отец хватали под руки и тащили в рестораны, где приходилось пробовать на вкус все блюда из меню пока не стошнит, после «галопом по европам» мы подбирали обручальные кольца, а затем — за туфлями. Под вечер, когда, казалось бы, мы переделали всё возможное, меня отдавали в танцевальную студию, как пятилетнюю девочку. Первые три дня я танцевала с хореографом, на четвёртый Марина Петровна бросила ко мне в объятия своего сыночка. С тех самых пор я ненавидела уроки танцев. Егор двигался как парнокопытное животное, отдавливая ноги. Кажется туфли тридцать седьмого размера к концу наших занятий поменялись на сорок пятый. Никогда бы не подумала, что Крид ужасно танцует и совсем не пластичен. В его руках я ощущала себя желе. С горем пополам мы разучили вальс. Марина Петровна вместе с Полиной яро взялись за внешность невесты: утром меня накручивали тремя плойками, ночами я спала в бигудях, ресницы, уже густые и длинные с рождения, тяжелели от количества нанесённой туши и я едва моргала, губы раздулись от помад, а чтобы смыть со скул хайлайтер мне приходилось по три часа тереть кожу ватными дисками. В день примеряли три макияжа и две причёски. Послушные волосы отлично укладывались в косы и воздушные локоны, но Марине Петровне вечно чего-то не хватало. Ещё одним мучением стало платье. Будущая свекровь потребовала обязательное наличие корсета, что слегка задело мою самооценку, ведь на деле я хрупкая и худенькая девочка. Зачем утягивать нормальную талию ещё больше? А после того, как я вежливо и скромно выразила свою позицию относительно свадебного наряда (попросила выбрать платье с менее пышным низом), меня усадили в комнату с тремя платьями и выпустят только если выберу одно из них. Как-будто на целой планете не нашлось другого человека на роль моего мужа. Чем я провинилась и за что я расплачиваюсь? Я жила в обыкновенной полной семье. Меня любили родители. Я любила их. Я работала на работе, которая приносила истинное удовольствие. Я была простым, дружелюбным и добрым человеком. А что теперь? Кем я стала? Жертва насилия, выходящая замуж за насильника… Как после свадьбы смотреть в глаза отцу? Боль внутри расползается, как утренний туман. Она душит меня, стягивает тисками и приковывает к земле, не давая поднять головы и попросить помощи. Стыд, подобно стальной решетке, сдерживает гнев. Стою спиной у края обрыва и не могу шагнуть в бездну. Не могу прыгнуть, потому что передо мной стоят родители и держат; мама за левую, папа за правую. Через некоторое время одной рукой я буду ловить только воздух. Удержит ли меня мама? Не отпущу папу! Я буду держать его, пока у меня не закончатся силы. Скрипя зубами, я ухвачу его и никогда не оставлю. Мой отец. Свет души моей. Моё солнце. Не уходи от меня. Не бросай. Что я могу сделать, чтобы ты остался? Могу ли вылечить? Могу ли я забрать твою боль? Я сяду в лодку **Харона вместо тебя. Только не оставляй меня здесь одну. — Не оставляй…***
Дом. Деревянный, крепкий, одинокий. Пахнет хлебом, молоком и соломой. За окном тёмный, густой лес. Я не понимаю — день или ночь. Где я? Странное жилище. Моей ноги коснулось что-то мягкое, словно кошка. Но никакого зверя в доме не было. Вода течёт? Я подошла к крану и закрыла его. Его включала я? Или в доме живёт кто-то? Я была здесь в первый раз, но знала обстановку, будто росла в доме с малых лет. Я знала, что за входной дверью стоит веник, в крайнем шкафу на кухне лежат ножи, в комнате дубовая односпальная кровать. В камине тихо потрескивал огонь. Человек в кресле поворошил угольки палочкой и напугал меня до полусмерти. Я позвала его. Не обернулся. Вооружившись статуэткой с ближайшей полки, я предельно настороженно обошла кресло. На нём был тёмно-зелёный свитер и вельветовые брюки. Заросшее лицо, седовласая голова и карие, как кофейные зёрна, внимательные глаза. Пальцами одной руки он сжимал длинную палочку, а другой — обхватывал трость. Завидев меня, он спокойно улыбнулся, цокнул языком. — Папа? Он встал и погладил бороду. Так постарел. Я хотела помочь ему дойти до кухни, но он выставил вперёд ладонь, преграждая мне путь. Он мотнул головой, словно ожидал, что я так поступлю. Всё та же могучая спина, всё те же широкие шаги, всё та же уверенность и мужественность. Хоть он и опирался при ходьбе на трость, я видела в нём сильного мужчину, способного прожить немало лет. Он не сказал идти за ним, но я пошла. Предполагая милую беседу на кухне, я почти села на стул. Отец ухмыльнулся и открыл дверь на улицу, ускользая из дома. Я поспешила следом. Его нигде не было. Я опустилась на крыльцо. Где же папа? Куда он ушёл? Мне стало так грустно, как бывает грустно пятилетнему ребёнку из-за отнятой игрушки. Детская ручка легла на мою коленку. Я посмотрела на мальчика. Острый носик, пухлые щечки и тонкие губки. Он выглядел как кукла. Идеальная мраморная кожа, у висков проглядывались вены. Меня затягивало в его шоколадные зрачки, а обод ресниц закрывал выход обратно. Молчание накрыло небольшую полянку перед крыльцом. Через несколько минут в траве монотонно затрещали сверчки и цикады. Над нашими головами загорелся фонарь, привлёкший тёплым апельсиновым светом взбудораженных светлячков. Те задорно затанцевали вокруг. Один из светлячков ударился о стеклянный плафон и свалился в пшеничную макушку мальчика. Мальчик расхохотался и бережно выпутал из волос маленького гостя. Светлячок вновь засветился в ладонях спасителя и взмыл вверх, кружась в былом танце. — Мне хорошо. — выдохнул мой новый знакомый, опустившись на локти и вглядываясь в ночное небо. Я тоже посмотрела наверх. Как же отчётливо видны звёзды! Удивительно! Я могу рассмотреть каждую. Самую яркую и самую невзрачную. Они висят на чёрном, как смоль, небе. Они никуда не денутся, никуда не пропадут. Они всегда будут там, высоко-высоко. Белые точечки сложатся в новые созвездия, станут больше или, наоборот, уменьшатся. Может некоторые из звёзд умрут, но ночное небо всегда будет висеть над нашими головами, вечно. — Ты можешь любить звёздные ночи, а я — ясные дни. — в его глазах отражался весь небосвод, — Ты можешь курить, а я не переносить запах табака. Ты можешь быть интровертом, а я энергичным заводилой. Люби дыню в то время, как у меня возникнет аллергия. Танцуй, когда я буду непонимающе любоваться тобой. Тебя может взбесить то, как я ем по три плитки молочного шоколада в сутки. Озадачено смотри со мной футбол. Нам позволено любить разные вещи. Тебе не обязательно меняться ради меня или кого-то другого. Ты — это ты, а я — это я. Ничто не мешает нам быть разными и едиными одновременно. Это просто. — Но кто ты? Мальчик встал и сошёл по ступенькам. На секунду детское личико посмотрело в мою сторону. Взгляд не успел сфокусироваться, как мальчишка развернулся и побежал вперёд. Его ждал мой отец. Папа умиротворенно понаблюдал за мной, а затем сжал детскую ладошку, улыбнулся и скрылся в глубине леса…16 апреля. До свадьбы 42 часа.
Я ковыряла ложкой кашу. Аппетита не было, да и к тому же в последние дни мне кормили только жидкими супами и кашами, аргументируя небольшим сбросом лишнего веса (которого у меня нет!). Мама Егора оказалась безумно дотошной и надоедливой женщиной. Стальные нервы папы в паре с ней начинали потихоньку сдавать. Зная отца и его невообразимую выдержку, я поражалась, как Марина Петровна доводит его до состояния беспомощности и бреда за пару часов. Мама твёрдо уяснила — будущей сватье на глаза лучше не попадаться, иначе она впряжёт тебя в какое-нибудь дело, от которого не отвяжешься до поздней ночи. Так, к примеру, когда мама пошла на кухню выпить стаканчик водички и столкнулась у плиты с Мариной Петровной, та поставила её резать яблоки и груши, а после — замешивать тесто для пирогов. Сейчас мы завтракаем несмотря на раннее время. На часах около пяти утра. Никто не смеет перечить Марине Петровне. Она сидит во главе стола, справа от меня. Напротив пьёт чай Полина. С ней ситуация до сих пор не очень понятна. Я вижу её от случая к случаю. Обычно она бегает хвостиком за своей мамой и делает одобрительные кивки головой, когда ей задают вопрос. А ещё она иногда смотрит на меня с презрением и ненавистью. Словно я предала всю их семью начиная с давних предков. Папа, предчувствую надвигающуюся трагедию и безысходность, приезжать к нам не спешил. Мама ночевала здесь, на квартире Егора. Ещё утром она зашла ко мне в комнату и встревожено попросила о разговоре. Я, пытаясь прийти в себя после сна, отложила наш диалог на полчасика. И вот мама подсела ко мне и склонилась к уху: — Марина Петровна выслала приглашение на свадьбу дедушке. — Дедушке Егора? — я сжала ложку, костяшки на руке побелели. — Нет. — она напряженно сглотнула, — Твоему дедушке. Я вскочила с места. Ложка упала в тарелку. Каша брызнула на Полину. — Зачем пригласили моего деда?! — заорала я на Марину Петровну, вгоняя её в краску. — А спросить у нашей семьи вы не захотели?! На крик прибежал Крид. Я ощутила, как он слегка отвёл моё плечо назад, дабы я успокоилась. Но я не успокоюсь. — В чём моя вина? — не понимала никак бедная женщина. — Она ещё спрашивает! — развела я руками, повернувшись к маме, — Вы, — я ткнула в Марину Петровну пальцем, — можете делать со свадьбой, всё, что хотите. Можете налысо меня побрить и в мешке для картошки к алтарю повести. Мне плевать с высокой колокольни. Но самостоятельно решать вопросы, касающиеся моей семьи, вы не имеет никакого права. — Я выслала приглашение твоему дедушке. Это незаконно? Марина Петровна отошла от внезапного шока и спокойно продолжила намазывать масло на булку, чем занималась до скандала. — Вы никто! Вы для нашей семьи никто и звать вас никак! — своим поведение она взбесила меня в конец, — Зачем лезете в наши проблемы! — Девочка моя, послезавтра ты выходишь замуж за моего сына. — Марина Петровна сделала паузу и допила чай, — Все «ваши» проблемы уже стали «нашими». Через несколько месяцев «наши» проблемы станут «публичными» и «общими». Тебе надо бы привыкнуть к новым порядкам. — Марина. Саша. — мама поняла, что я собираюсь с кулаками накинуться на будущую свекровь, и тут же попросила Егора, — Уводи её. Уводи быстрей. Не стой. Давай же! Крид вцепился холодными пальцами в мои локти и потащил в зал, где усадил на диван, ожидая объяснений. Правда ждёт, что я всё расскажу? Интересный случай. Хоть я и в дичайшем гневе и состоянии, когда от злости готова переворачивать машины и громить кирпичные стены, я всё равно контролирую себя и свой язык. Если он ждёт, что я случайно пророню суть проблемы, то он глубоко ошибается. История с моим дедом очень давняя. Она началась с того, что папа не пошёл по стопам всей семьи и поступил на переводчика. Так в семнадцать лет мой отец остался практически на улице без средств к существованию. После громкой взбучки от бабушки дед спустя полгода принял выбор младшего сына и пустил обратно в дом. По завершению института Иван Львович приказал сыну-недотёпе отслужить в армии, как «все порядочные мужики». Параллельно с этим папе сделали предложение, от которого мог отказать только конченный идиот, — оплачиваемая институтом практика во Франции. Дед не раздумывая выпер сына из дома с маленьким чемоданом вещей. Олег и Пётр, старшие братья отца, проходили службу на Камчатке, Игнат, младший перед отцом, — в Андаре. Они не знали о случившемся. Да и бабушка, стальная во всех отношения женщина, не смогла повлиять на решение главы семейства. Но самое ужасное ожидало моего папу впереди. Дед в штыки принял будущую невестку. И если свадьбу сыграть его ещё уговорили, то принять меня он отказался напрочь. До двух лет он не знал — мальчик я или девочка. На мой второй новый год он соизволил навестить внучку, но привёз не подарок, а группу высококвалифицированных врачей, чтобы убедиться, что я здоровый и крепкий ребёнок. Настолько он ненавидел мою мать, что сомневался в её способности родить здоровое дитя. Каждый год, первого декабря, я по воле деда прохожу полное медицинского обследование. Всё. На этом родственная любовь рвётся, как шёлковая нить. Я ненавижу его. Я презираю его. Из-за него мой отец не общается с братьями. Из-за него в моей семье больше нет детей. Из-за него моя мама чувствует вину. Как ни странно, но я люблю дядю Петю и дядю Олега. Да, мы видимся крайне редко, только по праздникам и непродолжительное время, но они присылают нам письма и открытки с мест службы. Я знаю, что они хорошие и порядочные люди. Чего не могу сказать про дядю Игната… — Ты объяснишь или как? Спортивки адидас и растянутая старая толстовка; он выглядит устрашающе. — Твоя мама лезет во всё. — прошипела я. — И бесит. — Орать на мать я тебе не позволю. Даже строгая и требовательная женщина совершает ошибки. — Ты… — улыбкой я задавила оскорбление и продолжила, — Почему я должна жить по вашим правилам? — Скоро ты станешь моей женой. — нехотя утвердил парень и развернулся к окну, складывая на груди руки. — Я объясню тебе крохотную деталь. — встав рядом, я приняла ту же позу, в какой стоял он, — Скоро и ты станешь моим мужем.16 апреля. До свадьбы 29 часов.
Полночь. Нормальные люди спят. Я же стою посреди зала в огромнейшем, белоснежном, воздушном платье с пышной юбкой, обшитой тончайшим кружевом. Шея ломится от веса закрученных локонов на голове. Телефон на комоде; тянусь за ним, чтобы позвонить маме и разрыдаться в трубку. — Александра! Стойте спокойно! — командует портниха. Марина Петровна наняла её для скрытия недостатков кусками ткани. После утренней истерики она находила недостатки во всём: мои руки через чур тонкие и худые, мои бёдра широкие и угловатые, талия недостаточно утянута, открытое декольте под запретом из-за острых ключиц, на спине никаких узоров и вырезов, неподходящий маникюр, широкие для макияжа глаза. Какого чёрта я вообще её невестка?! Егор сопел на диване, уткнувшись носом в мягкую спинку. Будь он с грязной головой, Марина Петровна всё равно считала бы его самым великолепным изумрудом во Вселенной. Я, в свою очередь, переживала сказку Золушка задом наперёд: из принцессы в служанку. — Мариночка, — восхищённо обращалась портниха к женщине, — прекрасная работа. Чудесно вышло. — Да куда уж там «чудесно». — буркнула в ответ недовольная, — Егора бы не опозорить. — Ну вы слишком строги, Марина. — портниха укладывала катушки ниток в сумку, — Помнится года два назад я шила вечернее платье для другой девушки Егора. Я насторожилась. — Лерочка. Приятная девочка. Воспитанная. — Но платье я перешивала четыре раза! — Она с характером. — По-моему, правильно сделали, что расстались. — Даже не знаю, — Марина Петровна с грустью взглянула на мой образ невесты, — Лерочка в этом платье блистала бы. А эта… Чёрт-те что. Ни внешности, ни манер, ни уважения. Одно сплошное недоразумение.17 апреля. До свадьбы 15 часов.
— Блять. Достало. Не могу больше. Я рвала подол, рвала рукава, рвала кружева, так искусно приправленные портнихой. Куски белой ткани разлетались в разные стороны и плавно опускались на пол, словно белые лебеди садились на воду. Подсобка со швабрами, вёдрами и вонючими тряпками не предвещала ничего хорошего. Но то мне и было нужно. В этом месте через несколько минут оборвётся жизнь. Я не могла думать не об отце, не об матери, не об долге и данных кому-либо обещаниях. Я устала быть обязанной. Мне надоело быть собакой, которую дрессируют и натаскивают на службу при доме. Упрёки, недовольные, снисходительные переглядки. Честь и гордость рьяно проснулись и теперь требуют предпринять отчаянные меры для предотвращения последующих страданий. Как можно одновременно чувствовать себя охотником и жертвой? Как можно одновременно наказывать врага и саму себя? Для Марины Петровны я неподходящая невестка, могу опозорить любимого сыночка. А в курсе ли она, что со мной сделал её Егорушка? Как он поступил? Что я пережила? И каким образом я это пережила? Как же легко забыть всё и избавиться от проблем, от всех недосказанностей, тревог и беспокойств. Встал по утру и «не помню». — Стать женой насильника. — я гневалась на себя за то, что согласилась на это безумие. — Как я могу? Мне жаль. Мне, правда, жаль. Но у меня не осталось сил терпеть. Перевернув пустое ведро, я встала на него и перекинула через балку веревку. Грубое волокно больно впивалось в ладони. Кто же знал, что умение вязать эшафотный узел мне когда-нибудь пригодится. Петля накинута на шею. Вдох. Задрожали ноги, но мне не страшно. Протяжный выдох и снова вдох. Воздух наполнил лёгки до краёв, отчего даже закружилась голова. — Я буду ждать тебя там, папочка. Я очень, очень люблю тебя и маму. Я не хотела. Ноги оттолкнулись от ведра. — Простите. — только и успела сказать я перед тем, как горло сжала веревка.