***
Я никогда не видел такую огромную любовь. Она охватывала всё вокруг, словно мировой океан. Я не знал чувства более достойного чем то, что я видел и ощущал здесь. Трагичная история, показавшая как скоротечна наша жизнь и как мало нам отведено времени для простого присутствия в чьей-то. Её невозможно убедить вернуться домой хотя бы на одну ночь. Она старалась спать как можно меньше и как можно больше молча сидела у кровати с отцом. Они много разговаривали, но о чём — никто не знал. Она больше ни с кем не разговаривала, кроме него. Она вскакивала, испугавшись, когда отца увозили на очередную капельницу. Не ела. Совсем. Лишь пару раз Юрий Иванович смог накормить дочь, да и те попытки оказались скудными — пара ломтиков хлеба и больничный морс. Её бессилие дошло до того, что она падала в коридоре. Но в палату она всегда входила с высоко поднятой головой, улыбалась ему и бодро садилась рядом. Держась за руки, они проводили вместе дни и ночи. Когда он спал, она немного расслаблялась, оперевшись усталой спиной на стену. Каждое утро её мама привозила нам домашние завтраки, спрашивалась о состояние мужа и уезжала на работу; после работы возвращалась вновь и покидала палату ближе к полуночи. По вечерам Саша оставляла их наедине. Тогда я мог видеть её ближе: измотанная и уставшая, но не потерявшая веру. Маленькое и худое тело, искалеченное волей хозяйки, всё же продолжало поддерживать жизнь. В момент, когда я впервые поднял упавшую от стресса Сашу, я понял какая она невесомая и хрупкая, как она доводит себя, как противостоит боли отца своей болью. Это не похоже на сцены из фильмов. Всё обстояло куда хуже. Этой ночью Саше поставили капельницу. Она упала, выходя из душевой, и не встала. Я ужасно испугался за неё. Выпирающие рёбра, на белоснежной коже появилось множество синяков. Я впервые заметил, каким ярким стал след от верёвки, который она тщательно замазывала тоналкой перед приездом матери. Я взял её на руки будто ребёнка. Руки и ноги болтались как куски ткани. Отнёс в комнату отдыха. И понял, что не смогу больше. Я не смогу сидеть на месте и видеть как эта семья саморазрушается. — Шашки или шахматы? Я зашёл в палату с шахматной доской и пакетом фигурок, в надежде что Юрий Иванович выберет шашки, потому что в шахматах я не силён. Пациент повернул на меня голову, Саша недоумённо окинула взглядом. Мы играли с ними до полуночи. В шахматы. Он рассказывал мне о юных годах, об отношениях со своим отцом, о скитаниях в поисках себя, о том, как впервые увидел жену и потерял голову от её капризного характера и наглых глаз, как впервые организовывал своё первое свидание с ней, как нелепо признавался в любви, как подарил первый подарок и как получил первый отказ в поцелуе. Он так широко открыл душу, что я ощутил неловкость из-за того, что не могу открыться ему так же. Я стал частью такого большого, доброго сердца и души. Теплота его воспоминаний расползлась по мне как алкоголь и опьянила. Поздно ночью, убедившись что медперсонал на обходе в дальних палатах, а дежурная медсестра стойко похрапывает за столом, я сходил за гитарой. Тихонько наигрывая мелодии, я аккомпанировал. Именно сейчас, за столь продолжительное время, я взялся за гитару. Пальцы не слушались, прыгая со струны на струну, отчего мелодия колебалась, громкость менялась в зависимости от обстоятельств, а ноты плыли перед глазами. — Егор, — приостановил меня Юрий Иванович. Я взглянул на Сашу — она дремала — и сложил гитару обратно в чехол, собираясь уходить. Но Юрий Иванович придержал меня, — Поговорим? — Хорошо. — я вернулся на место. — Молоды, глупы и безрассудны. Все проходили этот прекрасный возраст. — он сделал паузу, наверное, вспоминая то время, — И если бы мне предложили вернуться в мои 20 с тем опытом, что я накопил за жизнь, и начать сначала, я бы отказался. Изменив одно — я изменю абсолютно всё. Я не жалею о случившемся и принимаю каждую свою ошибку. Сейчас я оглядываюсь назад, прокручиваю в голове принятые решения и понимаю, что сделал всё правильно. Мне важно, чтобы рядом с моей дочерью в тяжёлую минуту находилось крепкое мужское плечо, на которое она сможет опереться. Мне важно, чтобы мою дочь защищали, оберегали и любили не меньше меня. Я буду спокоен, если ты пообещаешь, что Саша останется рядом с тобой, что ты сделаешь всё возможное и невозможное, чтобы она была в безопасности. — Обещаю. — Я очень люблю свою дочь. И я вверяю её тебе. Я вцепился в него и крепко обнял, стараясь разделить с ним хотя бы долю той боли, какая находится внутри него и рвётся наружу. Он плакал. Я уткнулся носом в белую рубаху, пропитанную запахом лекарств. Сегодня утром его увезли в реанимацию. Сегодня утром никто не разбудил Сашу. Она спала дольше обычного. Я осторожно вошёл в палату. Беспомощное тельце свернулось в клубок на постели. Непослушные волосы спутались в пальцах. Иногда нужно принять факт своего бессилия. Принять факт того, что ты не виновата в происходящем. Что неприятности не зависят от твоего поведения или поступков. Некоторые вещи невозможно изменить, и смерть одна из них. Ты нужна папе сильной. Ты нужна маме, которая также как и ты потеряна. Ты нужна мне. Просто нужна. Тебя поддержат, начнут успокаивать и будут рядом, но я знаю что тебе нужно больше всего — побыть наедине с собой. Ты нужна всем, но прежде всего ты нужна сама себе. Чтобы я чувствовал, если бы на месте твоего отца был мой? Обиду, что он не выслушал меня, что мы не обсудили важные вещи. Я бы жалел, что не искал с ним встреч. Я виню его, но я не делаю ничего. На каждом углу я кричу о несправедливом отношение ко мне, о недопонимании, о равнодушие. Но прав ли я? В любой момент может случиться всё что угодно, а я сижу сложа руки и медленно выжидаю толчка в нужном направление. Никто не толкнёт меня и не поведёт за руку. Обиды в сторону, я должен сам сделать первый шаг. Настойчивый шаг. — Егор? За спиной стоял Женёк с двумя стаканами кофе из автомата. Солнце из палаты осветило бледное лицо друга. Он отдал мне кофе. — Я не знаю, чем помочь. — Я тоже. — Может быть что-то можно было бы сделать, если бы мы знали раньше? — Женёк кивнул на Сашу — Не думаю, что они не пытались. — я повернул друга за плечо и усадил на кушетку в коридоре, — Всё так запуталось. — Что ты собираешься делать дальше? Я пожал плечами. Я действительно не знаю, что я буду делать дальше. Сейчас я опустошён настолько, что не в состояние продумывать планы. Я уже ничего не хочу. Пускай это расследование закончится также внезапно, как и началось. Я готов оставить Сашу со всеми тайнами. Я встречусь с отцом и решу все недосказанности. А после? Я не знаю. Буду жить, как жил раньше. — Кир? Ты решил с ним? — Нет. — горячий кофе обжёг язык. — Ты ездил к нему? — Ездил. — И? И ударил. А потом ещё раз. Разгромил офис, избил его помощника и высказал то, что скопилось за долгие годы. — И ничего. Я… — начал я, но не закончил. Всё смолкло в секунду. Повисла тревожная тишина. Я услышал как запищал аппарат. Протяжно. И монотонно. Женёк вскочил с места. Он не понял, что произошло. Он не хотел понимать. Он метался по коридору в поисках врачей, он тормошил меня, заглядывал в палаты и задавал один и тот же вопрос «что случилось?». А я оставался на месте. Я онемел. Я готовился, думал, что и как я скажу, как буду переживать это мгновение. Но к этому нельзя подготовиться. Ты реагируешь так, как способен реагировать. Смерть случается со всеми. Она приходит в каждую семью. Её нельзя проигнорировать или закрыть перед ней дверь. Она здесь и сейчас может разрушить чью-то жизнь. Она — неуловимая гостья. С ней не заключают контрактов и не ждут в обед, с ней не ведут светскую беседу и не торгуются. Она знает своё время и следует чёткому плану. Но когда её ждёшь, зная что встреча запланирована не с тобой, каждую секунду умираешь снова и снова. Саша… Я кинулся в палату. Ничего не изменилось. Она лежала. Просто лежала в той же позе. Уже не спала. — Саш, мне очень… Слова утонули в слезах. Присев на корточки, я взял её руки в свои. Вы видели, как разбивается человек? Когда на ваших руках его осколки, глубоко пронзающие кожу острыми краями. Когда он без сил обмякает в ваших объятиях и только ваши руки держат его. Мир застывает. А на ваших ладонях, на ваших плечах, груди, коленях, здесь и сейчас умирает и гаснет живая душа. И вы боитесь дышать, вы боитесь загасить едва уловимую надежду на счастливый финал. Вы крепче сжимаете кое-как существующее тело, выражая стойкое спокойствие и непоколебимость, но внутри вас кто-то другой бьётся в агонии, мечется из угла в угол в поисках единственного верного решения. Ваши лёгкие не вмещаются в грудную клетку, но каждый вдох выходит ровным и чистым — нельзя показывать безысходность тому, кто в ней находится. Сердце замедляет привычный ритм и вы слышите каждый стук. Опора. Вот кем вы стали. Трость для старика, кресло для инвалида, коляска для младенца — без вас этот человек не сможет. И вы пытаетесь его собрать — словами, аккуратными движениями, эмоциями — но не выходит. Всё, что вы держите в руках — груда мелких кусков, несколько мгновений назад скроенных в человека. И у вас не то чтобы клея подходящего нет, у вас нет никакого представления как это делается. Человек создан странным механизмом, работу которого только предстоит узнать путём проб и ошибок. Но в данной ситуации ошибка решает многое и от любого неправильного шага всё превратится в пыль. Она посмотрела на меня своими большими глазами. И перестала плакать. Костлявые пальцы сжали мою футболку и минуту спустя она оттолкнула меня. Куски, что находились в моих ладонях, не рассыпались. Они слепились воедино, открыв мне ту же Сашу, с тем же лицом, с теми же русыми волосами, с тем же цветом глаз. Но эти глаза прожигали меня. Вены проступили на шее девушки как молнии и запульсировали под светлой кожей. Она задышала полной грудью, выпрямилась и тут же оперлась на руки, не в силах удержаться. Саша с яростью скинула одеяло, твёрдо вскочила на ноги и жадно начала выискивать охотничьим взглядом по палате. Раненный и подбитый зверь возродился. Все силы, покинувшие её, разом вернулись. Я не знал, чем помочь. Подойти к ней я боялся, но и стоять безучастным не мог. Я встал в проходе, преграждая путь в коридор, но, кажется, Сашу это не волновало. Она кинулась в мою сторону. От неожиданности я не успел увернуться и хрупкая девушка со всей дури впечатала меня в стену. Она выскочила из палаты. Зрачки бегали из стороны в сторону. Наткнувшись на медсестру, она зажала её в угол и придавила своим весом с подоконнику. Сзади послушался шум. Женя вёл под руки шокированную утратой женщину. Увидев свою дочь в обезумевшем состояние, Ольга Петровна побежала к ней, но Саша тут же ускользнула в ближающую дверь, ведущую к лестнице. Знаком указывая Женьку на Ольгу Петровну, я пронёсся мимо всех и последовал за Сашей. Её нельзя оставлять одну. Я перекинулся через перила и прислушался. Грохот доносился со второго этажа. Ворвавшись в терапевтическое отделение я пробежался по всем палатам. Последняя оставшаяся дверь вела к запасному выходу. Мне не потребовалось особых усилий чтобы понять, кто всё разрушил. На отделение налетел смерч. Нет, гораздо более страшное. Всё изменилось. И я ошибся. Опора не я. Опорой для меня является Саша. Ведь без неё я рухну. Чего бы мне то не стоило я обязан её найти. И я нашёл. В кладовке. Она стояла на табуретке и улыбалась мне, склонив голову. Я хотел было рвануть к ней, но заметил отсутствие верёвки. Она просто стояла. Не предпринимая никаких решений. — Саш, слезь, пожалуйста. — я начал подходить ближе, но заметив ей беспокойство, остановился, — Я тебя умоляю, слезь оттуда. — Нет. — шепнула она, облизнув алые губы, и улыбка спала с её лица, — Не делай этого, Егор. Не трогай меня, Егор. — она встала на пол босыми ногами, — Я умоляю тебя, Егор. — Её брови нахмурились. Она будто отгоняла надоедливые воспоминания. — Пожалуйста! Егор! — Тон становился громче. С каждым шагом ко мне в голосе Саши нарастала истерика. Моё имя она произносила как в бреду. — Отпусти меня, Егор. Не надо! Я не хочу!!! Мне больно, Егор!!! Мне очень больно, Егор!!! Очень больно!!! Мне больно!!! Отпусти!!!Вспышка.
«Я расслабляю бабочку на шее и сажусь в машину. Через стекло вижу, как к Бэхе подходит молодая красивая, но почему-то обеспокоенная девушка. Она останавливается в паре метров от машины и меня это злит. Переминается с ноги на ногу. Я тянусь к бардачку и достаю конверт, кручу его в руках, ощущая шероховатость бумаги. Опять бросаю взгляд на девушку. Сквозь мутное стекло и оболочку ночи я вижу лишь силуэт. С грохотом закрываю бардачок, закинув конверт обратно, снимаю пиджак и вышвыриваю бабочку на дорогу. Выхожу…»
— Я ненавижу тебя, Егор Булаткин!!!«Направляюсь к девушке. Хочу взять каждый изгиб стоящего передо мной тела, хочу входить в неё снова и снова, не останавливаясь. Хриплые стоны наслаждения — мёд для моих ушей и в последнее время их так не хватало.»
— ГОРИ В АДУ!!!«Жадно выхватываю воздух, облизываюсь и неспеша обхожу её.»
— СДОХНИ!!! Ладонь впечатывается в моё лицо с нечеловеческой силой. А потом ещё раз в другую щёку. В ушах звенит. Я прижимаю холодные руки к покрасневшей коже, будто выливая ледяную воду в костёр. Я смотрю на неё со страхом: кто из нас обезумел? Что только что пронеслось таким отчётливым воспоминанием? Я всё ещё нахожусь в нём. Перед той девушкой. Всё ещё жажду овладеть её. Вижу её. И вижу Сашу. Образы накладываются один на другой, картинка размазывается и я на ощупь ищу что-нибудь, на что могу опереться. Но вместо этого неловким движением сбрасываю с полок банки с краской, отходя назад натыкаюсь на вёдра с водой. Под ногами — месиво радужного цвета, смахивающее на лужу бензина. Воняет ацетоном. Саша продолжает кричать, но я не разбираю слов. Проносится сотня воспоминаний. Ухватиться за одно не получается. Они хлыщут потоком и я не соображаю, где нахожусь. Вижу концертный зал, через секунду стою в студии, оборачиваюсь — мама готовит на кухне, справа — лес, слева — ресторан. По спине бегут мурашки. Как это остановить? Пусть это безумие закончится! Меня крутит в разные стороны, показывая картинки как на приёме у психиатра. Поднимаю бокал и тут же еду за рулём, сажусь в такси, но в руках микрофон, встаю и передо мной сидят обескураженные люди.***
Белый потолок. Моргаю. Всё тот же белый потолок. — Чувак... — парень подходит, почёсывая затылок, — Ты в порядке? Это ещё одна галлюцинация? — Я где? В нос ударяет резкий запах. — В больнице. — отвечает Женёк и прикусывает губу. Он хочет спросить, но не решается, не понимая как можно задать вопрос мне в таком состояние. — А… Ну… А она? Женёк кивает на соседнюю ширму и я только сейчас вообще замечаю ширмы. Он немного поднимает край белой ткани и я вижу, как трубки тянутся ко рту Саши и провода обвивают её шею и плечи. Она лежит неподвижно. — Сильнейший шок и перенапряжение. Вкололи успокоительное, заснула. — Дай телефон. Женёк без вопросов протягивает мне смартфон и присаживается рядом. Я: — Здравствуй, Лера. Лера: — Здравствуй… Привет… Почему официально? Я: — Потому что сейчас я попрошу тебя не вмешивать сюда личное. Лера: — Ты знаешь, как я работаю. Я никогда не… Я: — Знаю. Но ты максимально отключишься от наших отношений. Забудь даже моё имя. Всё, что со мной связано. Сделай это так, чтобы даже я в это поверил. Лера: — Не хочешь добавить конкретики? Я просто вообще ничего не понимаю. Я: — Ты бросаешь все дела и приезжаешь по адресу, который я тебе скину. Лера: — Дорогуша, я не твоя… Я: — Ты едешь! Лера: — Но… Я: — Едешь и точка! Лера: — Мне совсем не нравится, что… Я: — Объясню при встрече. Лера: — …ты мне указываешь. Я: — И оденься попроще. Лера: — Ты пьян? Я: — Я жду! — Позвал Цуканову? — уточнил Женёк, пока я скидывал адрес СМС-кой. Я кивнул. — Э, зачем? — Я держу слово…