𝓐𝓻𝓪𝓷𝓮𝓪 𝓛𝓲𝓵𝓲𝓪
Чонгук шумно выдыхает и спрашивает нехотя: — А что это значит? — и всё-таки покоряется судьбе в лице брата, который отвечает неопределённо: — Цветы какие-то, вроде. Это не на английском, с него очень смешно переводится, — и проходит вместе с ним через тяжёлые металлические двери, где их встречают и обыскивают охранники. Уже через пару минут, останавливаясь в просторном коридоре, Чонгук признаёт, что обстановка тут гораздо эстетичнее, чем мог предположить по невзрачности серо-бежевого здания. В большом холле имеет возможность полноценно осмотреться, пока светлая макушка брата исчезает за поворотом, где он договаривается о чём-то с администратором. Чону по вкусу полы, устланные мягкими коврами цвета изумруда, и стены — с плиткой в тот же тон, но чуть темнее. Пространство этой темнотой нещадно сжирается, но она же и некую интимность создаёт, будто бы вокруг витает лесной туман. На вертикальных поверхностях ничего лишнего, только одно зеркало в отдалении и пара картин с пейзажами, изображающими закаты на побережьях — с принципиально сине-зелёными волнами. Чонгуку неожиданно скучно или некомфортно, горло саднит и почти тошнота, сам не понимает почему. Переводит взгляд в плоскость потолка, с которого свисает внушительного вида люстра с кристаллами цвета свежей весенней травы, от созерцания красоты его отвлекает чуть хриплый голос: — Пойдём. Сейчас начнется выступление, — смешок, раздающийся после этих слов, не оставляет Чону сомнений в том, что старший изрядно нервничает. Спросить об этом ничего не успевает, поскольку тот затаскивает в ВИП-ложу, где с удобством располагаются в мягких креслах с высокими спинками. Разглядывая зал, в котором все сплошь в костюмах, с карнавальными масками на лицах, испытывает очередной приступ удивления. Их слишком много в этот необычный вечер. Не успевает Чонгук задать многочисленные вопросы, как свет практически в тот же миг гаснет, а Юнги молча тянет ему маску и всем своим видом выражает уверенность в крайней необходимости ту надеть. Младший не сопротивляется, но очередной вопрос к списку в голове добавляет. Секунды ничего не происходит, после же луч прожектора выхватывает на сцене фигуру парня, вставшего к зрителям спиной. Чон непроизвольно подаётся вперёд, опираясь локтями на собственные бёдра. Его цепкий взгляд успевает заприметить все детали костюма — начиная лёгкостью светлой ткани и заканчивая тем, что тот босоног, — прежде чем вступает в действие музыка, приводящее изящное тело в движение, и происходит перераспределение света. Последнее подсказывает одну из возможных причин — зачем маски — Гуку, ведь из-за чрезвычайно тонкой игры с тенями и бликами, артисты могут видеть публику, а лица вполне способны отвлечь. На выступающем столько разных элементов, что Чонгук и не знает — за какой зацепиться взглядом: тоже маска, скрывающая лицо, как и на гостях; волосы волшебного и нежного сине-голубого цвета, уложены довольно обычно, но смотрятся красиво; облегающие штаны чёрного цвета, длинной в пол, но, к удивлению Чонгука, они не какие-нибудь вульгарно-латексные (во имя привлечения большего внимания), а из довольно приятной взгляду ткани (выделяет стройность даже больше, чем стоило бы, заставляя зрителя невольно сглотнуть); просторная белая рубашка с расстёгнутыми сверху и снизу пуговицами хоть немного благопристойнее, чем нижняя часть одеяния. Ещё этот странный тонкий галстук, который распущен не меньше, по ощущениям, чем его обладатель… — Хорош он? Правда ведь? — с легко читаемым восторгом произносит Юнги, напоминая о своём присутствии, хотя Чонгук предпочёл бы забыть о нём. Впрочем, он и забывает. Для него мир сужается до небольшой сцены, где двигается под музыку изящное тело. Тело, для которого будто бы и не существует ограничений в пластичности и гибкости. Волну пускает снизу-вверх так, словно и кости его неожиданно податливы, способны любое изобразить. Чонгук не замечает, что сидит уже на самом краешке сидения, лишь бы видеть больше, находиться поближе. Он искусывает губы, разглядывая резкие движения, в которых ломкость и колкость, привлекательные и заманивающие. Но всё меркнет, бледнеет и исчезает, когда он слышит голос. Голос. Хотя ещё только интро, сердце делает сокрушительный удар, дробя не рёбра, а само естество, после чего и вовсе будто куда-то исчезает, поскольку для Чонгука нет ничего. Ничего, даже его самого, кроме этого голоса. Его интонации. Никогда таких прежде Чон не слышал. Ему требуется более половины времени выступления, чтобы вспомнить, как это — дышать. Не отключиться от нехватки воздуха помогают только усиленные тренировки по плаванию, очевидно. Недостаток кислорода даёт о себе знать колоссальным головокружением, хотя на это внимание не отдаётся, ведь главное — это звуки и элементы танца. Всё заканчивается быстро. Даже слишком. Цвета прожекторов меняются, музыка — тоже, а Чонгук сидит и не может пошевелиться. У него звон в ушах, акинетический мутизм и полная потеря способности рассуждать (иначе бы он обязательно удивился — почему парень на сцене не раздевался, ведь Чонгук был почти уверен, что Юнги притащил его в стрип клуб). На тихие вопросы брата он не реагирует, а после всех выступлений молча встаёт и уходит, почти вываливаясь на улицу, где спасительный свежий воздух июльской ночи и хоть какое-то возвращение к нормальному функционированию. Сегодня Чонгук впервые пускает Юнги за руль своего любимого иссиня-чёрного зверя. Ему просто совершенно не хочется разбиться из-за какого-то парня, которого он видел три минуты своей жизни.***
Вечер пятницы, спустя неделю после странного инцидента, проходит спокойно вплоть до неожиданного и громкого: — Вот же тварь, — Чонгук это почти рычит, злится, сжимает кулаки и зубы, чем заставляет Юнги удивиться, ведь младший не любитель ярко показывать эмоции. Тем более — агрессировать. — Сука бесстыжая… — Ты чего это? — забывая отпить кофе, уточняет и быстро оглядывается — вроде никаких тварей в их отделе нет. Собственно, кроме них на дежурство сегодня вообще никто не остался. — Какого хера он такой красивый? Почему его голо… — говорит ещё вкрадчивее и злее, игнорируя брата абсолютно. — Бесит безумно. — А. Теперь понятно, — Юнги всё-таки отпивает горячий напиток, и не думая даже о его температуре. Фыркает и плюётся, а затем засовывает в рот зубочистку, чтобы ещё немного понаблюдать за цирковым представлением Чона. — Хён, — поворачивается резко на стуле, да так, что со спинки того слетает его форменный пиджак. — Зачем ты меня отвёл туда? Скажи, у тебя был какой-то план? — Нет. Я вообще приходил посмотреть на того парня, который мне нравится. — На т-того… Первого? — Да нужен мне твой Ви сто лет! — машет со смехом рукой и кидает взгляд на отчёт. Он его вряд ли допечатает сегодня. — Нет. Мне третий нравится. Чонгук понятия не имеет, кто этот третий, но отчего-то, самую малость, успокаивается. «Ви» значит… Чонгук гуглил. И узнал, что Аранэя Лилия (или Паучья Лилия, или Ликорис) — чрезвычайно необычное, красивое и безмерно ядовитое растение. Почему-то у него есть стойкое ощущение, что данные характеристики могут оказаться очень подходящими синему цветку из той обители.