Fume

      Чистейший горный воздух не для пользы, а вынужденно. Кружит голову и далее — озноб, словно ветер ледяными ладонями шарит за воротом. Начало июня, но здесь, над снежными шапками гор, витает равнодушие к календарям. Торжественный Нурменгард подпирает небо, вечереет. Выстроившись черной полосой за спиной своего вдохновителя, свита ждёт. Криденс, француженка, Аберэти и ещё больше дюжины имён… Куинни позволено встать ближе. Не просто рядом, а так близко, что, кажется, Гриндевальд чувствует дрожь под тканью её платья. Плотный дым в этой полной дум голове сбивает с толку; сбивает дыхание не тайной, а щедростью, ведь Куинни доверено блуждать в его клубах едва ли не босиком, как по собственной кухне.       — Вы прервали наш ужин, — говорит Гриндевальд, и альпийский ветер, преисполнившись уважения, не смеет стереть и буквы из его слов.       — Сожалею, — без тени раскаяния отвечает гость.       — Друзья, для тех, кто сейчас пребывает в недоумении, хочу представить мистера Саламандера: чистокровного волшебника, героя войны, члена Магического Комитета Британии, удостоенного ордена Мерлина. Этот порядочный во многих отношениях молодой человек возглавляет отдел мракоборцев и больше всего на свете жаждет увидеть меня за решеткой. Где, кстати, Ваши коллеги, Тесей?       — Я пришёл один.       — Понимаю. Месть — дело сугубо личное, но она не вернёт Литу. Увы, барышня сделала выбор за вас обоих, эгоистично обвенчавшись со смертью. И ради чего?       Гость морщится. Ему неприятно, и злость питает мысли синими всполохами. Последнее «Я люблю В(в)ас!» вихрь смазывает куда-то в сторону, мимо, по дуге, под откос, в жар преисподней, где ей гореть. Гореть! Работе, всему их несостоявшемуся супружеству (гореть), общему дому, качелям в саду под белым тентом, субботним чаепитиям и четверым детям: троим девочкам и одному… «Я люблю В(в)ас».       Слова с заглавной буквы меняют смысл, переродясь в пыли. Но не слова сотрут копоть с памятных надгробий — борьба.       — Думаю, я тоже сделал выбор.       Освободив палочку из кармана тяжелого геометричного пальто, гость ищет ответную угрозу в полосе свиты. И, находя её, медлит.       — Поаккуратнее с этим, — Гриндевальд наставительно щурится. — Некоторые из нас могу посчитать себя спровоцированными.       Куинни не хочется драться, однако шепот чужих мыслей единодушен в своём приговоре старшему Саламандеру. Напряжение разрывает стук брошенной на камни палочки. Абернати спешно подбирает её заклинанием. А затем обезоруженный Тесей говорит:       — Не хочу больше подгонять свою совесть под диктат Комитета, — громче, с пламенем: — Не хочу закрывать глаза на угрозу новой войны, бездействовать и притворяться, что мне, как и всем им, нет дела до каких-то там ядерных бомб. Та Ваша речь в склепе — не всё же было пустой пропагандой?        — Я говорил от чистого сердца, мальчик мой. Так чего ты действительно хочешь?       «Запереть тебя и всю эту гнилую свору в Азкабане», — слышит Куинни. Но другим лишь доносится:       — Место в том новом мире, что Вы обещали.       — Что скажешь, Куинни? — обернувшись, усмехается Гриндевальд. Оба этих странных глаза — понимающий, преисполненный шоколадной грусти, и мёртвый, рыбий — заглядывают прямо девушке в душу, и лишенный внимания Тесей срывается. Обожженный мир в его голове вдруг сворачивается гармошкой.       — Или позвольте сражаться на вашей стороне, или убейте. Я не вернусь в Министерство!       Отчаянное положение гостя усугубляет молчание «придворного» легилимента. Тот, кто внушил Саламандеру пойти на это неумелый риск, предупреждал — неделями тренировал уклоняться от чтения мыслей. Но всё не впрок: то ли подвёл учитель, то ли глупая мальчишеская самонадеянность... Тревога — Куинни невольно оказывается вовлечена в сдерживаемую панику мракоборца. Дым — по структуре своей лишён терпения. Настроения толпы наседают; требую не казни, а расправы, и собственные мысли Куинни приходится едва ли не откапывать под лавиной их ненависти.       «Сегодня шестое, — искрой озарения понимает Голдштейн. — День их свадьбы». Она хорошо запомнила дату, ещё с завистью подумав тогда, что об их с Якобом помолвке заметку напишут разве что под заклятием Империуса.       — Куинни… — повторяет Гриндевальд. В голосе мага лязгает недовольство.       — Он презирает Вас, — тихо отвечает волшебница, про себя умоляя Мерлина не дать её мягкому, трусливому голоску сорваться и… причинить зло. — Но будет верен, потому что нуждается в лидере и один никогда не выступит против режима, который привык защищать.       Удовлетворившись, Гриндевальд вновь обращается к гостю:       — Я всегда говорил, что романтический образ героя-одиночки переоценён. Но, кажется, за болтовнёй мы забыли о правилах гостеприимства. Предложите мистеру Саламандеру комнату, а на рассвете я приму решение. Сделаешь? — последнее уже адресовано лично Голдштейн. Лишь дождавшись её согласного кивка, Гриндевальд делает знак вернуть гостю палочку и распускает свиту.       Многие трансгрессируют. Кто-то просто пешком скрывается в высоких воротах. Последней внешний двор перед замком покидает как всегда осторожная француженка — смерив Куинни тяжелым взглядом, она смазывается в перемещающем заклятье.       Стоять снаружи по-прежнему холодно.       — Голдштейн, — Куинни молчит, позволяет гостю приблизиться, впустив в своё личное пространство ещё одного британца с его путанными мыслями. Искусной сферой на них опускаются защитные чары. Всё верно, у самой волшебницы по вине растерянности сейчас не выйдет и простенького заклятья от подслушивания. — Ты солгала, — почти шепотом, но мысли гремят, как поезд. — И не ради общего блага, я полагаю.       — Мы тоже собирались пожениться.       — Что?       — Летом было бы чудесно, — прикушенная губа, блуждающий взгляд, скорбно заломленные пальцы.       Тесей ловит её плечи, словно черепки разбитой вазы, полагая, что так может сдержать истерику. Он думает всякую ерунду и говорит тоже:       — Так возвращайся. Якоб, он так скучает, всё время говорит о своей Куинни. Тина тоже переживает. Они твоя семья.       — Вам повезло, что Лита мертва, — выкрутившись, грубит волшебница, — воспользуйтесь шансом, уходите. Но если не исчезнете из Нурменгарда до рассвета, завтра все узнают, что Вы здесь не ради нового мира, а застряли в старом, пытаясь преуспеть в амплуа… — она запинается в возмущении, — шпиона. Пронырливого карьериста, мистер мракоборец!       — Покажете комнату?       — Ах, а какао Вам сварить?       — Пять ложек сахара, благодарю.       Квадратная улыбка Тесея будто вторит геометрии его пальто. Пронырливый карьерист! С щелчком разорвав магическую сферу, Куинни трансгрессирует в каморку при замковой кухне.       Здесь никто не шарит по ней ладонями, не душит мыслями. Тепло от близости остывающего очага щекочет нос тонкими ароматами альпийских трав в пучках на потолочных балках. А ведь по вине незваного гостя обитатели Нурменгарда не попробовали и кусочка её ревеневого пирога.       — Ну и пусть! — в досаде восклицает Куинни.       Почему ей должно быть совестно, если мотивы мракоборца раскроют? Кто он для неё? Ещё один упрямый Саламандер? В неконтролируемом бешенстве волшебница пинает каблучком плетеный короб с яблоками. Красно-жёлтые плоды далеко раскатываются по полу так, что в каморке непостижимым образом становится ещё теплее и даже уютнее. Беспорядок снаружи уравновешивает хаос внутри.       Шутка ли? Больше смерти Тесей Саламандер боится слов не с заглавной буквы. И, корчась от возмущения, Куинни невольно завидует этой Лите. Хорошо, что она умерла.