Fume

      Морозный рассвет ворвался в комнату через распахнутую балконную арку, пробудив спокойствие. Замок ещё спал. Стерев с век тени короткой ночи, Куинни уже больше не могла вспомнить, отчего так вспылила накануне. Пока взбивала прическу перед зеркалом, наносила румяна, одевалась и планировала завтрак, волшебница то и дело прислушивалась к себе, разыскивая в сознании то чудовище — кровожадную чупакабру, не иначе, — что «вцепилось» в Литу. Какую бы зависть ни провоцировала помолвленная Лестрендж при жизни, участь покойницы не казалась Куинни хоть сколько-нибудь пленительной. Нет, не стоило размахивать перед носом Тесея фатой мёртвой невесты! Хватило и упоминания другого личного кладбища — в некотором смысле Якоб и Тина также были мертвы для Куинни. И не её вина, они сами выбрали остаться в том склепе, ну разве не ясно?       Круглый стол из красного дерева в столовой — блестящий и отполированный воском от сотен истаивших свечей — не мог вместить за собой всю новую семью волшебницы, поэтому к трапезе накрывали на нижнем ярусе, прямо в общем холле, трансфигурировав стол в длинную столешницу и умножив магией стулья. Жевать, сидя фактически под лестницей, было чудовищно неуютно. Упрямые сквозняки не прибавляли радости, и не в последнюю очередь сетовалось на отсутствие в замковой «прихожей» окон. Однако такие трудности не могли встать между Куинни и её ободряющим оптимизмом.       —… ради чего так утруждаться, дитя, есть же прислуга, — благодушно отчитывал волшебницу Гриндевальд, первым сегодня спустившийся к завтраку. Натопленный и пестрый от засилья бумажных фонариков холл совсем не шёл его мрачному облику, но в то утро, очевидно, даже сама Смерть не отказалась бы от стопки политых сиропом блинчиков.       — C’est un ange, — согласилась выплывшая из тени француженка.       И Куинни довольно тряхнула кудряшками — отмахиваться от комплиментов, особенно таких таинственных, было не в её правилах. Обитатели замка тем временем всё прибывали. Угрюмые волшебники и волшебницы, рядом с Голдштейн стирая маски напускного снобизма, невольно преображались, что казалось большим волшебством, нежели парящая в танце заварка или подрумянивающиеся прямо над тарелками пончики.       — Довольно, — наконец приказал Гриндевальд. Все замерли. Широким взмахом убрав мельтешение и притушив свет, он по-деловому осведомился: — Где Саламандр? Сдаётся мне, наш доблестный мракоборец проспал своё испытание.       Ответом ему стало молчание. А затем злосчастная прямоугольная фигура — Куинни пришлось прижать пальцы к губам, чтобы подавить рвущуюся досаду — появилась в холле. Нечто, сперва неверно распознанное ей как простое недоверие, отделяло замершего с палочкой в руке мракоборца от собравшихся. В его позе чувствовался вызов — напряжение канатоходца над алчущей пропастью.       — Какой-то Вы бледный, — заметил Гриндевальд. И свита подобострастно вторила ему ухмылками. Впрочем, Тесей и бровью не повел.       — Что за испытание? — хриплым от сосредоточения голосом уточнил он.       — Всё то же, друг мой: присоединяйтесь или...       Когда пол перечеркнула стена пламени, Куинни зажмурилась — яркие всполохи ослепляли. Синева жила, хозяйничала, выжигала свои порядки. В мгновение ока занялись и опали все её фонарики. Свита стянулась за спиной Гриндевальда. Обернувшись на француженку, чьи мысли звучали громче других, Голдштейн поняла, что теряет чувство реальности: женщина покачивалась, стоя с мечтательно склоненной головой. Неразборчивый французский певучестью походил на молитву — похоронную мессу, в которой Куинни помнила себя в роли отпеваемой мученицы. Сумасшедшая! Трус…       Его не было рядом, когда она таяла под парижским дождём; он не шагнул за ней в круг, и пожар уничтожил то место, где в слезах умоляла:       — Пойдём со мной.       — Милая, ты спятила.       — А чего нам бояться? — шепнул Гриндевальд, предложив ей руку.       Француженка вдруг встрепенулась, и Куинни поняла, что всё кончено. Тесей и сам не поверил в это. Бледный, неопаленный, он замер перед разочарованной публикой, ища в глазах тех, что стояли ближе, какую-то уловку. Слишком просто — и без дара лигилеменции читалось по лицу мракоборца. В чувства всех привел лишь тяжелый хлопок — Гриндевальд явно перебарщивал с театральностью.       — Браво! Браво, юноша, — с нажимом произнёс он, и зал запоздало зааплодировал. Лишь Криденс держался особняком, его мысли были далеко за пределами Нурменгарда, и плевать он хотел на приветствие нового соратника.       Позже, уже за столом, сгорбившись над пустой тарелкой, Криденс задал про себя вопрос: Почему цирковым считается только то представление, за которое со зрителей берут плату серебром?; и Куинни постаралась отстраниться от его мыслей. Мысли Саламандера смущали волшебницу не меньше — мракоборца приняли, пригласили к завтраку и поместили в презираемое общество бывших подчинённых. Этот странный британец сводил в уме счёты с каждым и будто бы уже по третьему кругу. Однако он всё же улучил момент, чтобы кивком поблагодарить Куинни за молчание. В ответ она, соглашаясь, пожала плечами: а что ещё оставалось?       Пожелав ненадолго отвлечься, волшебница задумала разговорить своего добровольно-косматого соседа справа, который обычно был угрюм и строг, но становился необычайно словоохотливым, когда речь заходила о фамильной коллекции редких зелий.       — Как мальчик? — напомнил о себе занявший место по левую руку Гриндевальд. Тот взял за правило справляться о Криденсе каждый раз, когда Куинни меньше всего хотелось касаться его изможденного сдерживанием обскура разума, однако сейчас Геллерт даже не потрудился выслушать ответ на собственный вопрос. — Я понял, что ты солгала, — быстро проговорил он, — ещё вчера.       Дым — плотное серое облако с завихрениями — отгородило их от ненужных ушей. Дым закрутился спиралями в волосах. Дым, от которого защипало в глазах и заскребло резью по стенкам горла. Вчерашнюю «сферу» Тесея мог сотворить не каждый, но, по сравнению с мастерством Геллерта, его магия походила на успехи ребенка в области лепки куличиков — заключившего Куинни и Гриндевальда смога не заметил никто. А ведь некоторые из собравшихся за столом волшебников в тайне мнили себя равными самому Дамблдору.       — Поняли и предпочли оставить всё как есть, — подавленно кашлянула Куинни.       — Ты можешь решить, что я злюсь, раз имею такой веский повод. Но не солги ты; не устрой я это испытание кругом огня, и нашему мистеру Саламандеру пришлось бы поплатиться за все грехи Магического Комитета. А ведь Тесею так же, как и тебе, причинили боль. Сердечные раны подталкивают к необдуманному риску. Он пришел умереть, не подозревая, что оказаться на нашем пороге — его счастливый случай. Пусть мой авторитет не стерпит открытого альтруизма к врагу, пусть он и не понимает пока, какая из сторон действительно желает процветания в мире и любви для всего магического сообщества. Пусть… Главное, что ему всё ещё можно помочь. Кто-то должен помочь ему, Куинни.       — Рассуждая так, однажды Вы окажетесь в окружении предателей.       — И даже их ненависть будет приятнее общества подхалимов, — уловив в уголках губ собеседницы невысказанное сомнение, Гриндевальд поспешил заверить: — Не бери на свой счет. Ты другая, дитя, особенная.       — Просто у меня дар видеть людей насквозь, и с Вами он не работает.       Всё сгущавшийся дым будто бы сгущал время так, что нельзя было засечь, секретничают ли они минуту или уже десять жизней напролёт. Маг подался вперёд, заговорив змеиным шепотом.       — Поэтому твоё доверие мне так ценно, — поделился он. — И тут же, выпрямившись, произнёс другим, прозрачным, тоном: — Так ты присмотришь за ним?       — После того как Вы позавтракаете, — улыбнулась Куинни, бесхитростно намекая на игнорируемую Гриндевальдом пищу. Она действительно ни разу не замечала, чтобы тот употреблял что-либо кроме даров винного погреба. Столь изысканная диета казалась волшебнице вредной, но прежде того — обидной. Поэтому теперь, сейчас, вот именно в ту самую минуту дымных откровений, она твердо решила настоять на своём: — Хотя бы попробуйте. Всего лишь один кусочек.       — За годы лишений я порядком отвык… — Гриндевальд было намеревался пренебречь угощением. Но тут Куинни расстроенно наморщила лоб, и великий маг, механически отпилив кусок омлета, вынужден был заработать челюстями.       — Вкусно?       — Изумительно, — проскрипел он, обильно запив свершившуюся сделку вином.       Дым понемногу отступал. А Куинни сидела, грустно подперев щеку ладонью, и вспоминала тех, чьи лица хотелось сжечь до черноты.