Из пепла

             Охристый закатный луч солнца, проскользнув по уже давно потерявшим свою рыжину седым волосам Альбуса, рассыпался золотыми блёстками, очерчивая медную раму зеркала Еиналеж.       Директор Хогвартса сделал глубокий вдох.       Он старался не смотреться в это зеркало с того самого дня, как он совершил то, за что ему вручили Орден Мерлина. Тот день застыл под веками, будто снимок, который так и не получила ни одна из газет. День, который заставил его сгореть заживо и снова возродиться, на долгие годы законсервировав его в одном состоянии — почти мертвецкого покоя. И прежняя искра интереса к жизни зажглась в нём только тогда, когда он встретился с подросшим Гарри. И Альбус пообещал себе, что не даст ему свернуть с верного пути. Не позволит взять верх тому тёмному, что было в нём, как позволил когда-то своему дорогому другу.       Неприятное чувство вновь заскребло под рёбрами, но Дамблдор быстро справился с ним, лишь на мгновение ощутив тяжесть выдоха. Прищурившись, он бросил на зеркало пристальный взгляд поверх очков- половинок.       Отражение не изменилось: счастливый директор Хогвартса по-прежнему сжимал в руках носки.       Мальчик наверняка думал, что он его обманул, и считал, что директор на самом деле видел в зеркале что-то более весомое и значимое. Пускай. Не рассказывать же ребёнку, едва справляющемуся с грузом собственной трагедии, что так было не всегда.       Альбус впервые увидел Геллерта в зеркале Еиналеж, когда ему исполнилось двадцать. На тот момент со смерти его сестры прошло почти два года, и он надеялся отыскать ответ на вопрос, который мучил его и днём и ночью. Виноват ли он? Чьё заклинание убило её?       Подходя всё ближе к проклятому артефакту, различая в нём мутный серый силуэт, который становился всё чётче, он был уверен, что сейчас перед ним предстанет Ариана. Что будет написано на её лице? Осуждение, сожаление, гнев или же всё прощение? Это дало бы ему подсказку, помогло разобраться в себе. Но вместо сестры на ртутной поверхности, поглощающей свет, внезапно чётко проступил совсем другой образ.       Альбус в ужасе отшатнулся, словно его ошпарило кипятком. Ему захотелось протереть глаза, но он был не в силах поднять налившиеся свинцом руки. Ожог, который когда-то оставил ему не заживающую рану на сердце, болезненно заныл.       «Я показываю не твоё лицо, но желание твоего сердца» — гласила надпись на зеркале.       Но почему же тогда оно отразило его шрам?       Бледные пальцы Геллерта, будто пробежавшись по нотам, один за другим легли на его плечо. И Альбус готов был поклясться, что чувствовал это прикосновение. Так же, как и тёплый ветерок дыхания, рисующего у него на затылке треугольник. Он знал, что это не более, чем сигнал об отключении ингибирования его сенсорных систем. Однако, даже понимая, что это всего лишь галлюцинация, он не мог справиться с дрожью своего тела. Он сглатывал снова и снова так, словно кто-то ладонью сжимал его горло.       В голубых глазах, хитро смотрящих на него с зеркальной поверхности, ещё не было той тьмы, которая позже немым предупреждением окрасила одну из его радужек. Сейчас Геллерт предстал перед ним таким, каким он был, когда ему было шестнадцать и за его ангельской светлой красотой трудно было разглядеть зло. Белокурый юноша с овалом греческого бога смотрел на него тепло и любяще — так, как Геллерт никогда не посмотрел бы. И от этого Альбусу становилось ещё страшнее.       После этого он запретил себе подходить к зеркалу, не желая теребить старую рану. И неплохо с этим справлялся в течении нескольких лет. Но когда ему перевалило за пятьдесят, и из каждого угла зазвучало имя Геллерта Гриндельвальда, он не выдержал. Он хотел хоть на секунду увидеть перед собой своего доброго друга, не желая верить в чудовище, о котором трубили газеты.       Он избегал Геллерта после тех самых трагических событий в Годриковой впадине, поэтому всё ещё видел в отражении юношу, который чудился ему непорочным. Сколько бы времени ни прошло, Дамблдор всегда ощущал связь, невидимой ниткой протянувшуюся между ними. Потому что за много лет он так и не нашёл того, кто понимал бы его так, как Гриндельвальд. Того, кто действительно был равен ему. Как ни крути, они были двумя разными сторонами одной медали. Они оба хотели изменить мир. Разница лишь в том, что Геллерт не был отягощен моральными принципами.       Европа тонула в крови, а Альбус всё ещё не мог заставить себя выступить против бывшего друга, который когда-то был ему роднее брата.       Прикосновение к холодной поверхности обжигало. Дамблдору казалось, что его душа тлела каждый раз, когда он позволял себе слабость прижиматься к ней губами. И юноша, ласково улыбающийся ему из зеркала, не был похож на того мужчину из газет с гетерохромией глаз, взглядом которых можно было заколачивать гвозди.       На того волшебника, который в реальности превратил детскую сказку в кошмар.       И только, когда Дамблдору исполнилось шестьдесят четыре, он смог признаться самому себе, что никто, кроме него не смог бы справиться с Гриндельвальдом. Только он был равен ему по силе. И никакие теневые игры не помогли бы им избежать прямого противостояния. Решиться на дуэль было тяжело и больно, сравнимо с шагом в бездну. Потому что он знал, что даже если победит, радости он не почувствует. Одновременно с этим он испытывал: стыд за то, что столько лет трусливо избегал прошлого, не желая разрушать образ, существовавший только в его голове, и страх перед правдой о смерти сестры.       Альбус отлично помнил, каким ясным был тот день, когда он выиграл дуэль. Он не стал давать интервью или смотреть, как сковывают заклинаниями в разы постаревшего безоружного Гриндельвальда. Он сразу же аппарировал в Хогвартс, сжимая в руках Бузинную палочку. Вряд ли в тот момент хоть кто-то в магическом мире мог знать, что он один был способен собрать все Дары Смерти воедино. И ему не было от этого ни тепло, ни холодно. Он не был в силах заплакать или рассмеяться. Всё, что он чувствовал — это всепоглощающее и разъедающее его опустошение.       Тогда ноги сами привели его в класс, где стояло зеркало Еиналеж. Изображение пошло рябью, будто заново анализируя его. Отражение, едва моргнув, сформировало образ. Именно тогда он впервые увидел себя, держащим в руках шерстяные носки.       Альбус грустно усмехнулся. Носки в магическом мире — это символ свободы. А он навсегда будет скован виной и ответственностью. Зеркало действительно отражало его недостижимое и отчаянное желание.       Он вздохнул, вглядываясь в своё измученное изрезанное морщинами лицо, покрытое какой-то грязью — остаточными следами борьбы. Сейчас он понимал, что это была не просто борьба с сильнейшим магом столетия, но и битва с самим собой. Со своими страхами, комплексами, и чувствами. Он отвернулся, не испытывая сожалений, и направился в свой кабинет, вертя головой из стороны в сторону, стряхивая с себя крошки асфальта, песка и Мерлин знает чего ещё, осевшего на него во время боя.       Так же, как делал его феникс, когда избавлялся от пепла после возрождения.