Из пепла

             Когда Альбус, подходя к своему кабинету, слышит лёгкий шорох пергамента, открывая дверь, он предполагает увидеть кого угодно (кого-то из своих учеников — гения, который смог снять все его защитные чары; он, кстати, даже не стал бы ругаться), но не Геллерта, бесцеремонно восседающего за его столом, и задумчиво перебирающего лежащие на нём бумаги.       Кровная клятва позволяет ему быть уверенным в том, что тот на него не нападёт. Но и сам он соответственно не сможет.       Будет правильным: прикрыть за собой дверь с другой стороны и вызвать мракоборцев, не вступая в диалог с опасным преступником. Но Геллерт одним расчётливым вздохом втягивает Альбуса в комнату, будто на нём паруса. Тот примерзает на пороге и, опираясь головой об косяк, с болезненным вниманием разглядывает своего бывшего друга.       В лунных лучах бледная кожа светится как снег, красивые ладони с отчётливо проступающими голубыми венами, длинными пальцами скользят по пергаменту, чересчур аккуратно. Альбус помнит их ласковое прикосновение во время связывающей клятвы. Тогда руки Геллерта были тёплыми. Ему представляется, что теперь они должны быть холоднее льда, как у существа, пытающегося увлечь тебя в глубокую тёмную бездну.       Альбус изо всех сил старается натянуть поводья скачущих в беспорядке мыслей, ощущая россыпь холодных капель на позвоночнике.       За окном начинает моросить, и он прикрывает глаза, акцентируя всего себя на звуке дождя, в попытке успокоиться. Профессор несколько минут медитирует, и стряхнув вязкость оцепенения, вновь обращает свой взор на Геллерта, который по-прежнему смотрит в пергамент, не обращая на него внимания.       Альбус расширенными ноздрями нервно втягивает воздух и тихо произносит:       — Если ты сейчас же отсюда не уберешься, я вызову мракоборцев.       Сизая завеса дождя в окне за спиной Гриндельвальда почти не контрастирует с дымом его волос. Альбусу кажется, что он попал на дно к морскому чудовищу. И под толщей воды нечем дышать.       — Да ну… — бросает Геллерт небрежным тоном; и с непроницаемо спокойным лицом продолжает изучать пергамент.       Знакомые интонации голоса и уверенность, граничащая с нахальством, на секунду вытесняют Альбуса в июль 1899. Воспоминание приносит с собой: вкус травяных настоек, шорох тёплого летнего дождя, шелест совиных крыльев и отголоски ночных споров. Мысленно он старается не ступать дальше — туда, где смерть и отчаяние.       Альбус принудительно выталкивает себя в настоящее и, сложив руки за спиной, как обычно делает на лекциях, светским тоном уточняет:       — Что ты пытаешься найти? Здесь в основном непроверенные домашние задания моих учеников. Или у тебя та же паранойя, что и у министра? Я не веду в Хогвартсе никакой подпольной деятельности, подрывающей власть Министерства.       — А мог бы, друг мой, а мог… — прижав пергамент к столу, Геллерт поднимает голову и смотрит ему в глаза, не моргая, отравляя болезненным холодом взгляда. — Я пришёл сюда, чтобы вновь предложить своё сотрудничество и, — сделав драматичную паузу, — весь мир в придачу.       Альбус ощущает, как тягучее тоскливое чувство просачивается сквозь рёбра, почти ломая их.       Геллерт действительно похож на морское чудовище, тянущее к нему свои щупальца. У него их много. Они ложатся по началу слабой щекоткой силы на горло каждого его последователя. Иногда безжалостно сжимаясь, если человек исчерпал свою полезность.       Тишина между бывшими друзьями наливается свинцом.       Геллерт вальяжно поднимается из-за стола и чеканя шаг направляется к нему, не прерывая зрительный контакт.       — Мой ответ нет. Ты же знаешь, — Альбус говорит уверенно, хотя его сердце уже давно сбилось с ритма.       Руки Геллерта на удивление тёплые. Он чувствует исходящий от них жар сквозь рубашку, когда бывший друг прижимает его за плечи к двери.       Сбивчивое дыхание, пахнущее ментоловыми сигаретами, кусает губы:       — Дело в цене? Ты уверен в том, что я не смогу предложить тебе то, что тебя действительно заинтересует?       Геллерт сильнее вдавливает его в деревянную обивку. И огонь, льющийся из глубин его зрачков, обжигает.       Отравляюще ласково он шепчет по-немецки почти в ухо: — Абсолютно всё, что ты захочешь за твоё сотрудничество. — и медленно проводит подбородком по его плечу.       Кровь ударяет Альбусу в голову. Он помнит, что Геллерт переходит на свой родной язык только в двух случаях: если ему нужно проматериться или если он в крайнем возбуждении сознательно ослабляет контроль над своими эмоциями.       «Это уловка», — уговаривает себя Альбус. — «Он пытается играть твоими чувствами, он знает про мантию. Ты ему не нужен».       Последняя мысль пронзает молнией, отрезвляя.       — Нет, — уверенно отвечает Альбус, почти касаясь губами подбородка Геллерта, замечая злость и боль, промелькнувшие в его глазах едином бликом.       Тёмный маг отпускает его и делает шаг назад, в его взоре вновь нет ничего, кроме холода. Он окидывает Альбуса взглядом, будто прицениваясь.       — Я думал, ты умнее.       Щелчок пальцев, и Альбус оказывается объятым синим пламенем.       — Ты знаешь, что этот огонь не навредит тому, кто предан мне всей душой. Подумай об этом. Я ещё вернусь.       Хлопок аппартации. А затем — тишина, шуршащая дождём по крыше.       Синий огонь въедается в его глаза, не принося боли. Но Альбус предпочёл бы её почувствовать. Телом. Как доказательство того, что он отвергает Геллерта. Но вместо тела горит душа, и это пламя не под силу потушить даже дождю 1899-го, шедшему во время похорон его родной сестры.       Огонь, постепенно истлев, превращается в голубые искорки. Даже он у Гриндельвальда какой-то неправильный — синий. И морозит изнутри. Или это просто озноб? Альбус всё ещё не может двинуться с места. Он усмехается: криво и как-то отчаянно.       Его ответ всегда будет — «нет». Но волшебный огонь Гриндельвальда не тронет его до тех пор, пока он не сможет изгнать из своего сердца чувства к этому чудовищу; и однажды он сделает это, даже если придётся его ополовинить.