Потерянные души

      Коннор смотрит на него словно влюблённый шестнадцатилетний мальчишка, да и выглядит, если честно, примерно похоже. Хэнк пытается списать это на глюки в программе или девиацию, на повышенное внимание к его персоне благодаря той же девиации, или что-то ещё… Но не выходит. Потому что ему кажется, что Коннор в него влюблён.       Просто пиздецки влюблён.       Так, как машина, в общем-то, даже девиантная, неспособна любить.       Коннор — как ребёнок, только-только начинающий познавать мир. Он будто открыл для себя новые горизонты, сбросив границы, устанавливаемые создателями и их программой, будто для него перестала существовать лишь система в своей башке, которая могла подкинуть ему информацию совершенно по любому вопросу.       Коннор исследует всё на свете — от комедийной программы по телику до крышки от тюбика зубной пасты, и это выглядит даже странно. Но… чёрт возьми, мило.       Хэнк в жизни никому никогда не признается в этом, но, когда Коннор с непривычно наивным любопытством во взгляде пытается понять какую-то вещь, о которой его программа не может сказать совершенно ничего кроме ничего не значащего сложного текста, не поясняющего сути… Андерсон любуется. Словно он и сам помолодел на хренову тьму лет и стал совсем молодым влюблённым юнцом, у которого в голове только гормоны бушуют. Ну или конченным старым извращенцем.       А Коннор выглядит так, будто втрескался по самый диод, и ничего не может с этим поделать.       Всё начинается с прикосновения. С объятия. С тактильного контакта, как любит говорить этот очаровательный пластиковый болван. Хэнку плевать, как это называть — для него это точка невозврата, как и для его напарника, который только-только начинал осознавать все прелести девиации и исследовать мир вокруг себя в новом ключе.       Коннор вообще любит обниматься. Странно видеть два его образа: первый, когда он орёт на подозреваемых в допросной так, что стекло начинает трещать; и второй, когда он, залившись искусственным румянцем, неловко тянет к Хэнку руки словно малое дитя. И смотрит своими чёртовыми щенячьими глазами, которым просто невозможно сопротивляться.       Хэнк даже и не думает. Он вжимает в себя стройное, молодое, гибкое тело, горячее и податливое необычайно, а сам пытается сделать всё, лишь бы не возбудиться. Потому что Коннор реально горячий — и это поначалу странно ощущать вместо привычной прохлады. Странно видеть, как он реагирует на прикосновения — тормозит иногда, диодом выдавая своё состояние, пялится стрёмно глазами-стекляшками, иногда даже краснеет. Серьёзно, видеть, как скулы Коннора от банального прикосновения к пальцам становятся розовыми — выше его сил. Хэнк в такие моменты чувствует, как внутри либо вьются верёвки, либо клубок змей шевелится. Или это ебучие бабочки, господи, как же ему плевать.       Коннор влюблён и жаден до прикосновений. Хэнк видит его, читает, как книгу раскрытую, но не делает шагов вперёд — ну ладно, разве что совсем уж больших шагов, — просто наблюдает и думает о том, что будет дальше. Насколько далеко всё может зайти.       Оказывается, Коннор ценит уединение. Когда кроме них в участке не остаётся совсем никого, на губах андроида появляется плохо скрываемая улыбка, отработанные машинные движения становятся расслабленными. Он говорит о чём-то, Хэнк его слушает, иногда вставляет какой-то идиотский комментарий… и они просто ещё несколько часов болтают до тех пор, пока Коннор вдруг, зависнув взглядом на Хэнке, не восклицает, что им пора домой.       Хэнк старается не лыбиться, как идиот, видя, как Коннор очаровательно краснеет при этом.       Коннор иногда ну очень палевный. Если слово «иногда» применять в смысле «всегда». Всё, что касается отношений между людьми и чувств, для него — совсем непонятная и необузданная стихия, которую сложно контролировать, когда ты всю свою пока ещё короткую жизнь подчинялся алгоритмам и командам, а потом на тебя вдруг свалилась девиантность. И влюблённость сразу же практически, вслед за нею.       По ночам Коннор заходит в спальню Хэнка и смотрит-анализирует-изучает. Или просто наблюдает. Хэнк пару раз просыпался в такие моменты и специально притворялся, что спит. В общем-то, как-то раз он попался и открыл глаза, и сразу же наткнулся на дикое смущение и шквал словечек вроде «лейтенант, вы неправильно меня поняли, лейтенант, я просто решил проверить ваше состояние, ведь сегодня доза алкоголя в вашей крови превысила норму». Пустая болтовня.       Коннор влюбляется лишь сильнее, а Хэнка просто разрывает изнутри от невероятной силы чувств. Такой силы, что он сам, как и Коннор, светится будто лампочка. Так светится, что даже в полиции это замечают.       — Сотри эту хуйню со своего лица. Я щас ослепну нахрен, — кидает Гэвин как-то раздражительно. Хэнку хочется засмеяться в голос, он бы так и сделал, если бы Коннор уже не летел через весь участок в его сторону со скоростью космической ракеты. — О, ещё один. Вы друг друга точно стоите. Два счастливых ублюдка.       — Завали, Рид, — беспечно бросает Хэнк, и Гэвин, видя Коннора, поспешно ретируется, напоследок показав Андерсону средний палец. Коннор же останавливается, озадаченно глядя Гэвину в спину.       — О чём вы говорили, лейтенант?       Коннор спрашивает спустя уже несколько часов, а Хэнк даже и не сразу догадывается, о чём его спрашивают. Только спустя долгую минуту доходит.       — С какой целью интересуешься? — отвечает он вопросом на вопрос, желая вызвать какую-нибудь реакцию. Коннор, явно ожидавший получить самый обычный ответ на самый, казалось бы, обычный вопрос, замирает в ступоре. Диод перемигивается жёлтым.       — Ни с какой. Простите за беспокойство.       Андерсону нравится, что на людях Коннор называет его «лейтенант», а дома, когда кроме них в помещении больше никого нет — за исключением Сумо, разве что, — просто «Хэнк». Немного с запинкой, будто стараясь привыкнуть. Иногда произносит имя без запинки, и потом немного краснеет, видя жуткое довольство на лице напарника. Хэнк от такого зрелища становится ещё более довольным. Не верит, что это происходит с ним. Не верит, что какие-то считанные месяцы назад играл в русскую рулетку ночь за ночью, желая себя убить, а сейчас смотрит на своего андроида, влюблённого по самый диод, и не может скрыть счастливой улыбки.       Как там Гэвин его назвал? «Счастливый ублюдок»? О да, он определённо счастлив. И немного заинтригован.       Со временем одних прикосновений Коннору становится мало. Он кидает на Хэнка робкие неоднозначные взгляды, старается выкроить время для двадцатого объятия за последние двадцать четыре часа. Он читает литературу о любви, пытается понять, что происходит и как действовать. У Хэнка ничего не спрашивает, хотя, когда не касается темы любви, постоянно задаёт дурацкие вопросы.       Впервые Хэнк целует Коннора у себя в машине. Когда они садятся в салон после тяжёлого рабочего дня, Коннор, помявшись, кладёт свою ладонь на руку Хэнка, нашедшую приют на колене андроида. Гладит кожу длинными пальцами так невесомо, что Андерсону почти щекотно. Очень щекотно и вязко в груди, так непривычно сладко, будто он сам, а не Коннор, впервые в жизни полюбил кого-то. Хэнк пытается вспомнить, каково ему было любить в первый раз. Примерно такие же ощущения, только сейчас почему-то во много раз сильнее.       Они сидят в полумраке, Хэнк не спешит вставлять ключ и заводить машину, Коннор не торопится перестать гладить пальцами тыльную сторону его ладони. Спокойно, тихо. Идеально.       Хэнк слегка гладит Коннора по колену, и тот вздрагивает — что даже странно видеть. Смотрит на Андерсона и, мать вашу, краснеет так, как это умеет только он.       Кровь в венах кипит так, как не кипела в двадцать лет, когда он ещё был молод и влюблён без памяти в какую-то девчонку с параллельной группы. Хэнк поворачивается к своему андроиду всем телом, наклоняется, с щенячьей радостью почти отмечая, что Коннор тянется навстречу, безошибочно поняв его намерения.       Смазано, неловко, неуверенно. Переплетя пальцы, как в самой распоследней сопливой мелодраме, но, господи, как же плевать на это… Чувствовать мягкость тёмных волос пальцами свободной руки, сминать немного мягкие губы, ощущать касание ладони сначала к груди, потом к шее, к лицу…       Бесценно.       Коннор с этим своим трогательным румянцем выглядит и горячо, и мило. Хэнк не может сдержать странного полувыдоха-полустона, когда отстраняется. Губы андроида чуть влажные.       — Надеюсь, ты меня сейчас не анализировал, как вещдоки, — Андерсон пытается разрядить обстановку, а Коннор пялится на него своими глазками в почти человеческом недоумении.       — Я… я даже не думал об этом, лей… Хэнк.       Мужчина проводит ладонью по волосам Коннора, придавая им более растрёпанный вид, и уже после заводит машину.       Тем же вечером они с Коннором сидят на диване и медленно, тягуче целуются. Потому что Коннору нравится безумно, а Хэнк решает (не без удовольствия) выступить кем-то вроде наставника в любовных делах. Дальше поцелуев не заходит, потому что Коннор пока ещё не готов к этому. Да и Хэнк тоже не готов, собственно. Ему кажется, что если дело дойдёт до близости, он просто окончательно поедет крышей. Поэтому он просто покрывает поцелуями лицо андроида и его тело, пока тот старается вернуть приятную ласку, целуя в ответ.       Со временем это даже становится привычкой — целовать с утра, перед выходом на работу. Заходить вдвоём в архив под подозрительные взгляды всего отдела, и там находить время для этих «лобзаний», как ляпнул однажды Рид.       В один из таких моментов бедняга Гэвин просто заходит в архив по важным делам и останавливается, охуевая и роняя все свои важные папки, которые нёс в руках. Потому что к созерцанию страстно целующихся человека и андроида он явно был не готов. Возможно, его просто не предупредили о том, что неугомонная парочка пошла именно туда, куда он собрался пойти.       Коннор замечает детектива быстрее, поэтому отталкивает Хэнка, но не слишком сильно, даже неохотно скорее. Андерсон видит охеревшее лицо Гэвина, а тот смотрит так, будто осознал смысл бытия за мгновение и теперь не знает, что с этим делать.       — Меня, кажется, в мозг выебали, — бросает Гэвин, добавляет: — охуеть, — и уходит, забыв о папках, лежавших на полу. Коннор смотрит куда-то в пол, отчаянно краснея, а Хэнк смеётся в голос, утыкаясь своему андроиду лицом куда-то в изгиб шеи.       — Он не должен был этого видеть, — говорит Коннор. Он в последнее время стал ценить личное пространство — по крайней мере, отношениями с Хэнком старается не светить. Поэтому постоянно беспокоится о том, что их кто-то увидит, как будто они занимаются чем-то похабным и незаконным.       — Ничего, переживёт, — бросает Хэнк, костяшками пальцев оглаживая высокие скулы на чужом лице. Коннор смотрит куда угодно, но только не ему в глаза. Его смущение заставляет Хэнка улыбаться во всё лицо.       Коннор и правда жаден — до всего практически. До эмоций, до прикосновений, до поцелуев, до окружающего мира, до знаний о том, о чём понятия не имеет. Он становится заметно смелее в выражении своих чувств. Проявляет инициативу, что не может не радовать. Но когда, во время очередных поцелуев и более-менее целомудренных обжиманий, Хэнк вдруг касается его не так, как обычно, Коннор тут же отпрыгивает от него, как в жопу ужаленный, а Андерсону только и остаётся, что пялиться на него как барану на новые ворота.       — Тебе не нравится, когда я… кхм, щупаю тебя за задницу? — спрашивает Хэнк как можно более спокойно, думая мимоходом, что, в общем-то, давно хотел потрогать эту самую задницу. Только случая как-то не представлялось — ровно до этого момента.       — Нет, просто… просто я не ожидал этого. Извините, Хэнк.       Похоже, из него уже никогда не вытравить это дурацкое обращение именно на «вы». Странно, что он его ещё мистером Андерсоном не называет.       Хэнк вздыхает, чувствуя знакомую уже давно тяжесть внизу живота, и хлопает ладонью по дивану рядом с собой.       — Присядь, Коннор.       Тот послушно, пусть и неловко, садится рядом, сложив руки на коленях. Их плечи соприкасаются — Хэнк обнимает Коннора своей лапищей и тянет чуть назад, оперевшись на спинку дивана. Андроид чуть напряжён, смущён, но старается вести себя спокойно и естественно. А Хэнк чувствует себя так, словно будет малому ребёнку объяснять, что такое секс.       А может и не только объяснять. Мысли об этом вызывают отклик в паху, совсем пока неуместный в данной ситуации.       Он ощущает себя чёртовым педофилом. Или конченным извращенцем, падким на обретших душу манекенов. Чёрт.       — Тебе сейчас не понравилось? — спрашивает, а голос у него предательски срывается. Нужно держать себя в руках, спокойно, Хэнк, ну что ты как девчонка, в самом деле? Коннор смотрит озадаченно куда-то вперёд перед собой, видимо, пытаясь понять, понравилось или нет. Может быть, он осознаёт само понятие «понравилось». Может быть, он вообще отключился? — Слушай, чем больше ты молчишь, тем больше меня нервируешь…       — Я пока не могу сказать, что во мне вызвало это прикосновение, — вдруг начинает говорить Коннор, необычайно торопливо. — Это случилось так неожиданно, что я даже не успел ничего понять.       Хэнка так и подмывает ляпнуть нечто вроде: «Тогда мне, может быть, повторить?», но даже в его голове это звучит слишком пошло. Хорошо, что Коннор, возможно, пока не осознаёт самого понятия пошлости. Или осознаёт?       Вместо того, чтобы сказать нечто действительно пошлое, неподходящее в данной ситуации, Хэнк лишь откашливается и спокойно — как может, — спрашивает:       — Как ты вообще ощущаешь мои прикосновения? Любые прикосновения.       — Не так, как вы, например. Немного иначе.       — Это я уже понял. Опиши подробнее.       Коннор явно мешкает, не знает, как сказать, чтобы звучало нормально, а не так, словно он решил вылить на жалкого человечишку поток заученного научного текста. Глаза бегают туда-сюда не то в растерянности, не то в каком-то подобии андроидской задумчивости, и Хэнк готов признать в очередной раз, что за этим выражением лица Коннора можно наблюдать бесконечно долго, однако тот прерывает свой поток мыслей, открывая, наконец, рот.       — Не уверен, что могу объяснить максимально точно. Ваши прикосновения мне, безусловно, приятны, однако моя тактильная чувствительность значительно отличается от человеческой. Кожный покров регистрирует прикосновение, импульсы посылаются в мозг. Проводится анализ, система пытается выяснить, как ей воспринимать любые жесты со стороны людей или других андроидов. Прикосновения других людей не вызывают во мне практически ничего — если, конечно, система не воспримет эти самые прикосновения как болезненные, — но ваши регистрируются совершенно иначе. Может быть, потому, что я сам настроил свои системы на то, чтобы они делали их более приятными для меня, чем касания других людей.       — Погоди, — у Хэнка отвисает челюсть от удивления. В этот момент Коннор выглядит до ужаса самодовольным, и, мать вашу, как же он хорош в этом своём настроении. — Ты специально настроил себя так, чтобы получать удовольствие от моих касаний?       — Ненамеренно, — Коннор улыбается ещё довольнее, пластиковая скотина. — В самом начале нашего с вами общения. Осознал я эту непреднамеренность несколько… позже.       — Когда влюбился в меня.       — Может быть, чуть раньше. Не могу сказать точно.       Замечательно. Хэнку сейчас от такого количества информации хочется выпить, потому что, когда Коннор пускается в какие-то пространные рассуждения о своей природе, функциях или ещё какой-то там заумной чепухе, нормально слушать и, что самое главное, понимать его можно только под градусом, да и то не факт. Ещё ему кажется, что он до опизденения счастлив — его и так шаткое самолюбие тешит мысль о том, что Коннор непреднамеренно сделал всё, лишь бы ощущать его прикосновения в полной мере. Хэнк даже не помнит, на самом деле, каким было его первое прикосновение к Коннору. Та пощёчина, когда андроид, замешкавшись, вместо спасения напарника, рискующего навернуться с крыши, погнался всё же за девиантом, а Хэнк слишком по-детски обозлился на него за это? Или в доме Камски, когда он буквально схватил Коннора в охапку и утащил, шокированного тем, что ему сказали стрелять в андроида ради получения нужной информации? Или ещё раньше? Когда же это было?       Или то объятие рано утром возле пустующей забегаловки, где Коннор парой дней ранее рассказывал о себе и, кажется, откровенно с ним флиртовал?       — Ладно, допустим, я понял, что ты мне только что сказал, — Хэнк проводит рукой по собственным волосам, погружаясь в раздумья и даже отвлекаясь от ранее возникшего возбуждения. Никогда бы не подумал, что ему будет интересно слушать о тактильной чувствительности конкретно этого андроида. Так странно. — Кстати, давно хотел спросить. Когда ты начинаешь строить из себя стесняшку, твои щёки краснеют. Андроиды краснеть не могут — по крайней мере, ни у кого, кроме тебя, я такого не видел. Может, я чего-то о вас не знаю? Как ты такое проворачиваешь?       Коннор цепляется за его руку пальцами и загадочно улыбается.       — Скажем так, это что-то вроде особенностей некоторых новейших моделей андроидов — мы можем менять текстуру и цвет кожи в зависимости от состояния, по ситуации, или попросту когда это необходимо. Мне такие функции пока что ни к чему — если только по долгу службы мне не придётся изображать человека, — однако они у меня есть, так что я решил немного ими воспользоваться. Вам же нравится, когда я краснею, да, Хэнк?       Хэнк думает о том, что, если Коннор продолжит так с ним заигрывать, у него окончательно поедет крыша. Она и так отъезжала просто с поразительной скоростью, с самого того момента, как в бар «У Джимми» поздно вечером заявился этот блистающий типчик в модном костюме и сообщил ему, что они впредь будут напарниками. Как же давно это было, даже не верится.       Он задумывается на слишком долгое мгновение, и очухивается только тогда, когда чувствует на своих губах губы Коннора, который, нисколько не стесняясь нарушения личного пространства, нагло уселся к нему на колени. Конечно, в последнее время для Хэнка в принципе перестало существовать понятие этого самого «личного пространства», но кого это волнует. Чудовище на коленях слишком тяжёлое, чтобы его не замечать. К тому же, слишком тёплое, приятное на ощупь и в целом, очень замечательное такое чудовище, и Хэнку даже странна сама мысль о том, что он это чудовище мог когда-то презирать.       Сейчас его хочется до дрожи в коленках, и, пусть ни один из них пока ещё не готов к близости (что в такой ситуации уже крайне сомнительно), Хэнк вновь оккупирует ладонями довольно приятную на ощупь задницу. У Коннора взгляд если не туманный, то шальной совсем немного, и в целом покрасневшие щёки и заметный уже бугорок в штанах, который так и притягивает к себе взгляд, говорят о его состоянии красноречивее всех на свете слов… Андерсон целует своё пластиковое чудовище, улыбаясь, как полнейший придурок.       Просто Коннор влюблён в него по самый диод, и не сказать, что с самой первой любовью в жизни ему повезло… Но Хэнк, пусть такие чувства для него не в новинку, впервые любит кого-то так сильно, со всем пылом и страстью, на которые только способен. Так что, возможно — вероятно — их чувства с Коннором не так уж и различны между собой. Если уж говорить точнее, невзирая на разницу ощущений и прочих мелочей — абсолютно идентичны.       И Хэнк был бы последним в этом мире пиздаболом, если бы сказал, что ему это не нравится.