Пророчество не лжёт

День сегодня был совершенно особенный, причём, трижды, хотя и не все его особенности могли порадовать. Начать следовало, конечно же, с хорошего. Именно в этот день Энакину исполнялось восемнадцать, и в качестве подарка Совет готовил ему нечто совершенно особенное, то, о чем мечтает любой падаван — звание Рыцаря. Какое же это было счастье, лютой бы на месте юного Скайуокера плясал бы от радости, получив сразу два таких удивительных дара — самостоятельность и совершеннолетие. Впрочем и он бы тоже плясал, причём, так лихо, что узорчатая плитка Зала Совета стерлась бы до белесого оттенка, а люстра свалилась бы с крючка, когда он задел её длинными руками, подскакивая под потолок. Бы. Если не одно обстоятельство, то самое третье, которое делало этот день из самого счастливого в жизни Энакина в самый тяжёлый безрадостный — именно сегодня исполнялось три года со дня официального признания смерти Асоки, а так же он ознаменовал прекращение их с канцлером неофициальных поисков. Дантуин был исследован до молекулы, однако, никаких следов пропавшей там не нашли, хотя, возможность имели и очень хорошую, но как назло, каждый раз оправлялись совсем не в том направлении, где ждала их истина. И потому посвящение Энакина в Рыцари прошло почти так же, как это было и у Асоки — скромно и сдержано, без особого ликования. Мысли его вообще были настолько далеки от всего этого, что порой он искренне не понимал, где находится и чего от него хотят эти двенадцать странных личностей. Зачем спрашивают у него что-то такое, что приходится переспрашивать? Для чего просят склониться и для чего просят повторить слова какой-то клятвы? И совсем уж неуместными выглядели их улыбки в конце всего этого. Так и хотелось стереть их, сказав, что ему тяжело и даже неприятно смотреть на них в день, когда умерли его надежды. В день, когда ему придётся окончательно поверить в то, что Асоки больше не будет. Что никогда она больше не войдёт в храм и не заговорит с ним. Не будет больше тёплого взгляда её родных красивых глаз. Останется же с ним лишь его боль и память о том, что было у них за все годы, проведённые вместе. Как же непросто принять это всё и поверить, что большего не будет. Продолжение этой истории никто не напишет и так она и останется навеки замершей на полуслове. И всё, что останется тем, кто выжил, это вспоминать её и думать о том, как могло бы быть, если бы Асока осталась жива. «И как быть, если любовь к ней не думала умирать» — размышлял Энакин, приклонив колени перед Йодой, чтоб тот мог срезать ему косичку ученика. Он знал, что теперь всегда обречен думать об этом, мучаясь, как бы сказали психологи, эффектом прерванного действия. Ведь Энакин давно уже знал, что он сделать как только станет совершеннолетним и получит звание Рыцаря. Всерьёз признается Асоке в своих чувствах и предложить выйти за него замуж. Знал даже, что девушка ему ответит. И не сомневался, чем. Конечно же словом Да. Только согласием. Ведь если раньше она не замечала его из-за возраста и свойственной ему подростковой внешней неказистости, то теперь она могла об этом не переживать. Потому, что за последний год Энакин здорово изменился и похорошел, повзрослев даже внешне. И глядя каждое утро в зеркало, Скайуокер с удовольствием наблюдал там высокую, уже превышавшую отметку сто восемьдесят сантиметров, фигуру. Подростковая угловатость сменилась на красивый рельеф крепких мышц, подчеркнутых чёрной рубашкой и жилетом из кожи того же цвета. Овал лица приобрёл четкие очертания, утратив детскую округлость щёк, тонкие брови шли вразлет, как крылья истребителя, огромные голубые глаза, окружённые густыми ресницами, напоминали два озера, с их гладкой поверхностью, незамутненной порывами ветров. Даже небольшая ямочка на подбородке не портила впечатления, казалось наоборот, придавала его внешнему виду необходимую завершённость. Волосы потемнели, больше не выгорая на солнце, правда несколько последних лет, по стандартам, принятым в Храме, ему пришлось остригать их коротко, оставив на голове лишь небольшой ёжик в пару сантиметров, только косичка спускалась вдоль правого плеча. Его это раздражало, так как подобная стрижка совсем Энакину не шла, нещадно уродуя его, в общем-то, неплохую и даже местами приятную внешность. Но, к счастью, теперь с этим будет покончено, косичку срезали и можно будет опять, как в детстве, отрастить волосы до подбородка. Так ему будет гораздо лучше, Асока тоже так говорит. Именно так, говорит, а вовсе не говорила, так он упорно твердил, вопреки тому, что внушал ему Совет. Энакин засыпал и каждый раз видел перед глазами эту встречу. Вот они с канцлером нашли Асоку, она видит его, выходит ему навстречу и не сказав не слова, падает в его раскрытые объятия и ничего не может сказать от охвативших её чувств. Ну это не страшно. Пусть не говорит, Энакин сам скажет всё нужное, она пускай слушает и слышит: — Я люблю тебя, как и прежде, давно уже, с самого детства. Я один верил, что ты жива. Один не терял надежды. Я и сейчас здесь, я никуда больше не отпущу тебя, только не отталкивай, только позволь быть с тобой рядом. Она и тогда ничего не скажет, просто уткнётся в его грудь, замерев, наморожено и выжидающе, лишь только когда он в третий раз произнесёт слова любви, Асока чуть приподнимет голову и посмотрев в его лицо смущённо и ласково, ответил, не повышая голос: — И я. Я тоже люблю тебя. Всегда любила. Очень сильно и очень глубоко. Как никогда и никого не любила. Энакин просияет и тотчас же снова обнимет её, но прижав к себе только на одну секунду, чуть отстранится и дрожащей рукой вынув из кармана браслет, тот самый, что сделал специально для неё три года назад, притянул его ей на раскрытой ладони и опустившись на правое колено, тихо, но твёрдо, проговорит: — Асока! Будь моей женой! Что же ответила ему тогрута, Энакин так и не узнал, засыпая ровно на этом месте и прекрасное видение сменялось на совершенно иные картины. Чаще всего это была река с плывущими по ней обломками спидера. Ещё иногда мелькал неприметный домик между скалами, скорее всего, заброшенный, ведь, кто согласится жить в такой глуши? Вокруг нет никакой цивилизации, одни только скалы и лес, а чуть подальше — русло реки, шумевшее в такт касавшимся на ветру деревьям. Сам домик выглядел очень бедно, самая настоящая лачуга из расщепившихся и посеревших от времени брёвен, и покосившейся крышей. Единственное окно, давно лишённое стёкол, на ночь закрывалось каким-то тряпьём. Вокруг рос небольшой огород, едва скрываемый неровным забором, почти поваленным от ветра. Кто будет жить там? Вернее, кто добровольно согласится? Но видимо нашлось кому, ведь из небольшой трубы на крыше в чёрное ночное небо вилась тонкая струйка сизого дыма. Этот домик стал сниться Энакину лишь в последнее время, несколько ночей подряд, лишь только недавно сменившись на яркие огни какой-то центральной планеты, идущие из огромного зала развлекательного центра. Хотя, нет, стоило посмотреть снова, как становилось ясно, что никакой это не центр, а всего лишь умело скопированный с него участок, находившийся на маленькой и бедной планете. Этот участок являлся дворцом какого-то местного правителя, в котором всё было устроено для его удобства и комфорта. В том числе небольшая сцена, установленная в зале, на которой пели и танцевали молодые девушки. Их голоса были, как на подбор, красивыми и нежными, как звонкие колокольчики, один из них особо выделялся, так чувственно и проникновенно звучал голос одной из певиц, порой Энакину казалось, что он даже слышит слова тихой печальной песни про девушку, утонувшую в реке и превращавшуюся в русалку. Она пела о том, что теперь навеки осталась на дне и никогда больше не увидит своей семьи и своего возлюбленного, который каждый день стоит на берегу. Она видит его, а он её, но поговорить и прикоснуться друг к другу они больше не могут. И никогда этого не сделают. Песня называлась Кричавший взгляд и именно её больше всего любил хозяин дворца. Ему как-будто доставляло удовольствие слушать о чужих страданиях. Прочем, чужих ли? Очень уж проникновенно поёт эта девушка. Жаль только наутро Энакин не мог вспомнить ни слова из этой песни. Только вот чувство тревожности и потерянного покоя оставалось при нем и на утро и в течении дня, только вот рассказать никому об этом не получалось, да и не хотелось ему уже, особенно сейчас, когда все поиски официально прекратились. И не будет он больше ничего говорить, сам во всем разберётся, достаточно уже и того, что его сознание затянуто в сети недоумения. Точно такие же, какие вытащил из недр реки одинокий рыбак, живший на окраине Дантуина, зарабатывая на жизнь продажей в местных лавках выловленной им рыбы. Он каждое утро и каждый вечер ходил к реке, проверять расставленные сети, собирая почти всегда одинаково богатый улов. Но вот однажды, года, эдак, три назад...