не-и-де-аль-но

И-де-аль-но. И кто говорил, что разбитое не склеить? Адриан точно знал, что всё это — лишь вопрос упрямства. У них с Маринетт на двоих его более чем достаточно. Маринетт честно старалась: он видел, как сначала её улыбки были с привкусом вины и страха, но постепенно прежняя она понемногу возвращалась, и бояться каждый раз, когда она оставалась одна, уже не стоило. А потом светлые длинные локоны малость подпортились отросшими корнями, и в один день Маринетт вернулась к тёмному цвету. Краска не повторяла её восхитительного родного оттенка, но всё же этого уже было достаточно, чтобы вернуть почти прежний образ. В собственных чувствах Адриан разобрался окончательно. Видеть Маринетт счастливой ему хотелось больше, а первые дни после возвращения в голову упрямо лезла мысль о том, что воскрешение нужно было и Маринетт: в конце концов, пока его попросту не существовало, она была. Она была и всё чувствовала. И, если верить отцу, прошла через ад. Об отце думать не хотелось. О том, как он посмел… или насколько отчаялся. Адриан и не думал. Глушил все мысли о нём, чтобы не разрушить своё идеально. Ведь этого в итоге хотел Габриэль Агрест, верно? Мир действительно не помнил изначальных событий. Алья никак не могла вспомнить, почему поссорилась с Маринетт, а Маринетт, побледнев, заключила, что раз это такой пустяк, что они и вспомнить не в состоянии, то пора мириться. И компания друзей снова была вместе, абсолютно как и в прежней жизни. Адриан же потихоньку включался в работу и уже даже не опасался возвращаться домой: поначалу он боялся, что нервы у Маринетт сдадут, но его Леди куда сильнее. Их идеально вернулось, и, кажется, они оба были счастливы. С лёгкой улыбкой Адриан зашёл в гостиную, на ходу стягивая пиджак и галстук: переговоры вышли нудными, и он торопился избавиться от формального костюма как можно скорее.  — Девочки, я дома! — не обнаружив семью в гостиной, Адриан уверенно пошёл к спальне. Маринетт была одна. Она сидела на кровати, поджав ноги, и задумчиво смотрела в окно. Повернувшись на звук открывающейся двери, Маринетт едва заметно улыбнулась:  — Эмма у родителей, в обед пришлось съездить к дизайнерам, а мама решила, что хочет посидеть до вечера, — уголки губ жены опустились, выдавая её истинное настроение. Она опустила взгляд, нахмурившись. Сердце Адриана предательски сжалось: интуиция редко его подводила, и сейчас она не обещала ничего хорошего. Адриан присел рядом, повернулся, вглядываясь в профиль жены и на мгновение видя тень той Маринетт, которая встретила его после… возвращения.  — Маринетт? Выдохнув, она ссутулила плечи. Облизнула губы, явно оттягивая ответ, но всё же сказала:  — Я знаю, что мы обещали, что никогда не будем поднимать эту тему, но… — Маринетт привстала, открывая ящик прикроватного шкафчика, и достала небольшой продолговатый предмет, который Адриан на этот раз уже был в состоянии узнать. И Адриан не был идиотом, чтобы не сложить два и два. Он застыл, не зная, что сказать. Маринетт задумчиво покрутила в пальцах тест на беременность и прикусила губу. Нервно поморщившись, она тихо пояснила:  — Я… не знаю, от кого. Может, — нервно облизнув губы, она сорвалась на шёпот, — магия оставила нам только воспоминания, и такое физически невозможно, и тогда это только наш… общий ребёнок. Но ведь… мои волосы не вернулись в прежний вид благодаря магии, а значит… — Маринетт зажмурилась, уткнувшись лбом в ладонь, перевела дыхание и уже спокойнее (внешне, по крайней мере) добавила: — Адриан, я прекрасно понимаю, насколько ужасно выглядит всё это для тебя. Я готова принять последствия своих ошибок. Я сначала… вообще не хотела ничего говорить тебе, потому что сделать больно тебе — не входит в мои планы. И никогда не входило. И… решение за тобой. Всё, что я могу сказать: я всегда любила и буду любить тебя, и я безмерно благодарна за всё, что между нами… — Маринетт запнулась, — было. Восстановленный из пепла совершенный мирок стремительно разлетелся вдребезги, и Адриан бы наверняка скорёжился от царапающих душу осколков, но всё, что он мог, — застыть в ступоре. В полном опустошении, не имея ни малейшего понятия, что дальше. Он не мог сказать, хочет ли он исправить камнем слетевшее с губ жены «было» на «есть». Повисшая тишина настаивала хоть на каком-то ответе, и Адриан едва смог выдавить:  — Я могу… немного подумать? Маринетт кивнула — он заметил это только боковым зрением — и, встав, вышла. Не сбежала, нет. Спокойно дала ему время всё обдумать. Кажется, она действительно была готова к любому ответу.

***

Адриан решился заговорить с ней снова только на следующий день:  — Ты сказала, что… не хотела говорить мне. Ты не вчера узнала? Маринетт вздрогнула, едва удержав тарелки в руках. Одну всё же уронила, благо падать той оказалось недолго — до протестующе зазвеневших металлических решёток-пазов в посудомоечной машине. Она неопределенно пожала плечами:  — Четыре дня как. Адриан нахмурился: он не заметил в поведении жены никаких изменений за последние несколько дней. Не хотел замечать? Или Маринетт не настолько переживала, как он себе нафантазировал?  — Я не…  — Я научилась делать вид, что всё в порядке, Адриан, — перебила его Маринетт, повернувшись лицом. — Пока тебя не было. Это был единственный способ избавиться от постоянных «нянек»… Нет, я, конечно, благодарна им за всё, но эта осторожная жалость и бесполезные попытки приободрить, и… — она, поморщившись, отмахнулась. — Когда ты вернулся, я надеялась, что больше никогда не буду натягивать эту маску «у меня всё в порядке», но… другим вариантом было впасть в истерическую панику прямо в ванной, и я… Маринетт замолчала. Адриан тоже. Он уже всё решил, и только что выскользнувший из Маринетт кусочек кошмарных воспоминаний только утвердил его в правильности принятого решения.  — Маринетт, — он сглотнул, собираясь с мыслями, — я не поменял своего решения. Никто не обещал, что вернуть нашу жизнь в норму будет легко. — Адриан наконец оторвался от стола, подошёл к жене и осторожно взял её за плечи, чувствуя мелкую дрожь. — Я уверен: этот ребёнок наш, наш с тобой, и мы воспитаем его и Эмму вместе, как семья, если ты, конечно, не решишь иначе. В голубых глазах скользнула тень облегчения и практически обожания, прежде чем Маринетт часто-часто заморгала, уткнувшись лицом в грудь Адриана. Она цепко обняла его, едва слышно шепча, что любит, а Адриан только рассеянно погладил её по тёмным волосам. Он ревностно охранял пепел, оставшийся после его идеально. Почти и-де-аль-но.

***

Открывать конверт было страшно. Да, почти восемь месяцев назад Адриан ясно и чётко дал Маринетт знать, что будет считать этого ребёнка своим, и это действительно было так. Он видел, что Маринетт нервничала: она старалась это скрывать, но в глубине голубых глаз то и дело пыталась поднять голову замешанная на чувстве вины паника. Всё, что Адриан был в силах сделать, — всячески показывать, что всё в порядке. Что он всё ещё любит её. Но ему самому почему-то было важно знать правду. Адриан уже знал, что любить мальчика вне зависимости от результатов меньше просто не сможет: не с этими глазами, доставшимися от матери. Просто Адриану важно раз и навсегда развязать этот узелок. Он решительно вспорол край конверта ножом для бумаги. С замиранием сердца развернул плотный лист бумаги, вчитываясь в бездушные чёрные буквы. Буквам было плевать на чувства, на маленький идеальный мирок, каждое мгновение трещащий по швам. Буквы просто сообщали. Маленький Хьюго Агрест — не его сын. Адриан сжал зубы, застыв. Он ведь был готов, разве нет? Он прекрасно понимал, что это вполне ожидаемый результат, так ведь? Маринетт никогда не лукавила, не отрицая такую возможность, верно? Маринетт. Одна проблема мигом вытеснила другую. Как сказать ей, не разрушив то, так тщательно воскрешенное, на корню? Как не разбить её окончательно? Адриан мог где-то в глубине души чувствовать тень обиды, но он уже убедился, что его любовь не вытравить ничем. Она просто нужна ему, и всё тут. И она просто нужна ему не разбитой и вздрагивающей от каждого взгляда и прикосновения тенью прошлой себя, нет!.. Смяв результаты теста, Адриан торопливо запихнул лист в карман. Это не то, чем стоит разбрасываться. Он медленно встал из-за стола: вообще сидеть в кабинете отца он не очень любил, но и не избегал. Нельзя сказать, чтобы Габриэль Агрест постоянно был рядом при жизни, и, находясь где-то в доме, можно было просто представлять, что он работает у себя кабинете, но Адриан не хотел создавать новых иллюзий. Хватило старых. А в кабинете Габриэля Агреста он никогда не забывал, что отца больше нет. Отца нет, но есть Хьюго. Поморщившись, Адриан зажмурился. Глубоко вдохнул, открыл глаза… ему нужно увидеть ребёнка. Он решительно вышел из кабинета, широкими шагами сокращая расстояние до детской. Ещё, ещё немного… Адриан едва удержался от того, чтобы распахнуть дверь. Нет, открыл аккуратно, чтобы ненароком никого не покалечить, если вдруг Маринетт или Эмма окажутся рядом. Маринетт действительно была в детской: сидела на диване и с потерянным видом перебирала игрушки вместе с Эммой, относившейся к цветастым игрушкам с куда большим восторгом. Маринетт мысленно была где-то далеко, и когда она подняла взгляд на открывшуюся дверь — Адриан точно знал, где именно. Она без тени улыбки смотрела на него, не решаясь задать вопрос. Адриан, замешкавшись на пороге на мгновение, прошёл к кроватке с Хьюго. Эмма радостно рассмеялась, с шумом уронив игрушку на пол, и Хьюго недовольно разлепил глаза. Адриан предупредительно взял его на руки, пока Маринетт торопливо отбирала у дочери самые шумные погремушки, прикусив губу с досадой. Хьюго смотрел на него ясными голубыми глазами: не холодными, как у отца, это был любимый для Адриана насыщенный голубой. Редкие светлые волосики непослушно топорщились: они потом наверняка так и останутся белёсыми, не уйдут в золотистый, как у Адриана. Мелочь. Хьюго обеспокоенно и абсолютно беспомощно сжал-разжал крошечные пока ладошки, сморщив нос. Он чем-то напоминал мелкую Эмму, хотя и показал себя менее капризным младенцем даже за свою пока совсем коротенькую жизнь. Беззащитный, совсем ещё маленький и нуждающийся в любви. Адриан вздрогнул, когда Маринетт уткнулась лицом в его плечо, незаметно подкравшись со спины. Точнее — это он ненадолго выпал из реальности, глядя на… брата, выходит? И-де-аль-но уже никогда не будет.  — Скажи мне… пожалуйста, — голос Маринетт был едва слышен, и даже не оборачиваясь Адриан мог сказать: глаза у неё влажно блестят. Голос — тихий и едва заметно дрожащий — выдавал с головой. Адриан не мог ответить: это её сломает. Это и его сломает. Это будет даже не неидеально. Это будет никак. Адриан медленно обернулся. Осторожно улыбнулся краем губ, когда Маринетт подняла глаза. У неё перехватило дыхание, и Адриан в первый — и последний раз в жизни солгал той, кого любил несмотря ни на что:  — Хьюго наш сын, Маринетт.

***

Ночью дом Агрестов спал, если не считать, конечно, капризы самых младших его представителей. И Адриана, который встал под предлогом успокоить Хьюго. У него было ещё одно очень важное дело. Адриан спокойно смотрел, как исчезает в тёплых языках пламени плотная бумага с бездушными чёрными буквами. Бумага обращалась в пепел — вместе с последними надеждами на идеальную жизнь с картинки, — а на душе у Адриана становилось чуть легче. Адриан Агрест, так же как и Габриэль Агрест, уже всё решил. И он будет жить в своём не-и-де-аль-но.