Только бы помог.
— Эм, зачем тебе это? — в глубоком теноре плескалось смятение, неуверенность и что-то ещё. Что-то, что Чимин не мог уловить, как бы упорно ни старался, пялясь на синий корешок чужой книги. Селекционер медленно поднял чуть выцветшую розовую голову, уверенно заглядывая в дьявольские глаза, что смотрели с несвойственным пониманием и фантомным желанием помочь. Теперь ясно, что Пак не уловил в тревожном голосе, пока пытался запечатлеть в памяти, точно на фотоплёнку, переплёт ещё в детстве прочитанной книги. Отчего-то внезапно вспомнилось, как он, будучи темноволосым ребёнком, тайком вытащил ту из семейной библиотеки, а после читал в своей комнате вместе с братом, пока не узнали родители. Учёный фыркнул, отбрасывая ненужные воспоминания далеко в прошлое. Сейчас перед ним Чонгук. Чонгук, что сидел прямо и, словно в парадном строю, держал осанку. Он будто готовился сорваться в любой момент и помчаться куда угодно, лишь бы не оставаться наедине с назойливым учёным. — Я не хочу всё время зависеть от вас с Намджуном! — быстро, чуть грубо говорил розововолосый, злясь на такие очевидные вещи, что приходится тщательно разжёвывать и класть в рот, словно только вылупившемуся птенцу. — Пожалуйста, пойми меня, мне чертовски надоело сидеть и не знать совсем ничего! Я просто хочу защитить себя, если что-то случится. — Я не… — Чон замолчал. Думал, сомневался, заглядывал в глазки цвета светлого миндаля, будто желая сразу же отказать, а не вслушиваться в отчаянную, почти сумасшедшую просьбу. — Прости, не я решаю вопросы, связанные с тобой, меня просто поставили охранять тебя, — он хотел сказать что-то ещё. Важное и нужное сейчас Паку, но почему-то молчал пару минут, а после отвёл красивые глаза к окну. Произнёс тихо, словно сам не веря себе: — Намджун-хён решит, я не могу обещать за него, но я попробую поговорить на этот счёт, мне кажется, он должен согласиться. Парень чуть нервно тёр мускулистую шею, поглядывая на миловидное личико, а после на стальной стол, где ютился чиминов микроскоп и несколько аккуратно сложенных стопок бумаг, исписанных аккуратным острым почерком. — С-спасибо, Чонгук, — селекционер чуть радостно неверяще прикрыл глаза, доверяясь младшему. Он знал — тот не соврёт. — Ты… — Не благодари меня, пока не услышишь согласие хёна, — голос стал тише, строже, уверенней. — Ненавижу пустые благодарности, скажешь всё потом, — Гук наклонил лохматую голову вбок, произнося громко и чётко: — У Намджуна сейчас нет времени возиться с тобой, на Базе другие проблемы, так что придётся подождать. Долго.***
Не одну бессонную ночь в чиминовом сердце судорожно тлели мысли о последнем разговоре с младшим. Они являлись, словно сумрачное наваждение и не желали исчезать вплоть до самого рассвета. Учёный маниакально думал лишь об этом, прокручивал в голове туманные воспоминания и слова Чонгука. Тот обещал поговорить, попробовать убедить главного в праведности селекционера, но научить — нет. Парнишка не сказал, что будет, как Шуга, трепетно добиваться нужного исхода. Не сказал, что изо дня в день станет ходить в маленькую выстроенную сказку Намджуна и в бешеной схватке отстаивать чужие права. Нет. Чонгук не такой, как сахарный блондин. Совсем. Но он пообещал помочь. Помочь без какой-то отдачи, а Паку большего и не нужно. Он не хотел снова становиться невольным свидетелем почти кровавой битвы двух разных миров. Ему главное знать лишь одно — он попробует. Затем выбор снова опустится на непрогибаемые плечи главного. И только тот будет решать — воплотить отчаянную просьбу в жизнь, дать согласие, или же отказать. Отказать без права на апелляцию и снова заставить беспрерывно сидеть в собственной удушливо-терпко пахнущей комнатке с отклеивающимися обоями и сквозняком, пробирающимся через оконные щели. Селекционеру нужно лишь подождать. Возможно, долго. Чонгук предупреждал, говорил о безотлагательных делах, отчаянно занимающих мысли и время лидера. И Чимин ждал. Трепетно и тихо таил в душе красивые хрупкие бутоны надежды, что грели по вечерам. Только нежные мысли теплились недолго. С каждой неделей они редели, таяли, испарялись, точно капельки живительной влаги в жаркой Сахаре, где нет и крохотного намёка на оазис. В конце второй недели Чимин снова начал медленно погружаться в удушающую рефлексию, а по кусочкам выстроенная в мыслях нирвана начала рушиться, трескаться, обваливаться. Парень часами сидел в лаборатории, стараясь отсрочить, уменьшить часы, проведённые во внезапно ставшей давить на психику комнатке. Он трепетно ждал. Ждал, пока Чонгук скажет хоть что-то, расскажет о происходящем на базе, не будет упрямо молчать, заставляя погружаться в себя ещё сильнее. В середине третьей недели, когда на остывшей земле давно лежали белые мерцающие чистотой сугробы, а до Рождества оставалось совсем немного, Чонгук исчез. Испарился. С самого утра привычно не пришёл в старенькую уютную квартирку учёного, не подпёр мускулистой спиной дверной косяк, молча не дожидался замешкавшегося в дверях хозяина. Он словно забыл о существовании наивного селекционера, забыл о странной, почти сумасбродной просьбе, что была так свято важна тому. Темноглазый не заявился ни на следующий день, ни через день. Даже спустя неделю не появился на знакомом пороге, хмуря брови и почёсывая лохматый затылок. Просто одним декабрьским утром вместо него на лестничной клетке показался буйный, разговорчивый ураган, без приглашения пронёсшийся вглубь дома. Он искал по старым комнаткам розововолосого, что оказался возле комода в хосоковой обители. Чимин же никак не ожидал увидеть красивое, почти идеальное лицо с пронзительными шоколадными глазами и квадратной улыбкой, сияющей не хуже утреннего солнца. Перед учёным стоял тот самый шатен с изящными длинными пальцами и грациозной хищной походкой. Именно он навещал Чимина в пыльной кладовке средь полчища крыс и поломанных полок. Именно его кошачий враждебный взгляд запомнился тогда на детской площадке два месяца назад. Сейчас же он дружеским взглядом снова изучал хрупкую фигурку и разглядывал потускневшие, чуть отросшие чёрные корни. А Чимин застыл. Застыл, так и не натянув на голое тело любимый колючий свитер широкой вязки. Он лишь поражённо оглядывал модельное лицо, что застыло с добродушной улыбкой посреди хосоковой комнаты. Учёный только осторожно отводил светлые глазки за плечо парня-котика, всматриваясь в тусклый свет за спиной. Он будто надеялся вот-вот увидеть привычное хмурое личико и крепкую, более широкую фигуру. Но Чонгука не было. Лохматая голова не маячила перед лицом, а красивые глаза не прожигали насквозь. Розововолосый насторожился, наконец, натягивая застиранный свитер на хрупкий, подтянутый стан, что с кривой улыбочкой рассматривал утренний гость. Чимин развернулся и тихо ответил на дружелюбное «привет» тем же, но более скудным, сухим, пропитанным странным давящим чувством, что расползалось по мышцам, стоило понять, что Чонгука здесь нет. Мысли встревоженно забились где-то на периферии, и только исполинских размеров тревога медленно разрасталась в груди. Пак один на один в пустом доме с до одури красивым парнем, что так небрежно относился к подарку несправедливой природы. Чимин почти уверен, в том фальшивом надменном мире, откуда он был вызволен главным, Тэхён стал бы одной из самых востребованных и дорогих моделей. Ходил бы с выбеленным лицом и кислотно-яркими волосами по подиумной сцене, не думая о стенах. Когда-то и Чимин хотел быть таким же красивым, безупречным, идеальным. Хотел, чтобы на него смотрели, но не как на какую-то безвольную куклу или фарфоровую статуэтку, которую можно запросто переставить, только та надоест. Он хотел открыть людям глаза. Но с его чистым, немного пухлым личиком, совсем не таким, как у этого парня-котика, на него бы никто не смотрел. Даже не задумывался над словами обычного на первый взгляд мальчишки, что в свои малые годы видел, кажется, слишком многое. Слишком банальное, чтобы не заметить. Пак аккуратно, почти не касаясь грациозного тела, вышел из хосоковой комнаты, сверкающей в лучах утреннего солнца. Шатен пошёл следом. Шагал легко, осторожно, изучающе. Не отводил шоколадных заинтересованных глаз от невысокой фигурки, что, казалось, сжалась ещё больше под пристальным взглядом. Селекционер старался не думать, не забивать себе попросту голову банальными переживаниями. Только отчего-то сердце волнительно билось с каждым разом всё оглушительней, а в мыслях лохматые волосы и удивительные гагатовые глаза, что заглядывают в душу, точно в хрустально чистое озеро в само́м райском саду. Пак резко остановился в прихожей, почти не слыша затихающий стук чужих шагов. Натянул тёплую куртку на плечи и еле заметно повернулся к сощурившемуся пареньку, озвучивая такой волнующий, снедающий изнутри вопрос: — Эм, а где Чонгук? — замялся учёный, повязывая вокруг шеи колючий шарф. Юноша напротив лишь коротко приподнял уголки тонких красиво очерченных губ, произнося негромко, но весело, с толикой подростковой небрежности и лености: — У него ва-а-ажные дела на Базе, — поджал он губы, но говорил немного обиженно, растягивая почти каждое слово. — Намджуну нужна его помощь какое-то время, так что теперь я буду провожать тебя в лабораторию. Думаю, ты меня ещё помнишь. — Да… помню, — Пак смотрел на такую же яркую улыбку, вспоминая серьёзного паренька, что всеми силами пытался успокоить его, Чимина, тогда в кладовке. Перед глазами и сейчас тот момент, когда лишь одним своим появлением этот парень распугал старых крыс, снующих, кажется, везде. После появления Тэхёна Пак несколько часов не мог сосредоточиться, нормально взяться за работу, и мысли постоянно носились далеко за пределами сознания. Кажется, там, где сейчас лидер и Чонгук, остальные люди Базы и старое железное здание. Но вскоре всё наладилось, привычные дни снова сменялись один за другим. И Хосок всё так же тепло улыбался по вечерам, изредка приглашал Сокджина и вечно сонного Юнги на чашку редкого для трущоб кофе. Позже и с работой стало проще, Чимин быстро смог разобраться с составом и подойти к другой части исследований, что казались какими-то невероятными, загадочными, уникальными. Но теперь вместо неотъемлемой тишины и тихого уютного копошения по лаборатории сновал другой любопытный паренёк. Он не стеснялся спрашивать или лезть во все щели, пока Чимин писал или разминал затекшую спину. А учёный отвечал, чуть улыбаясь болтливому мальчишке, проверяющему очередной шкаф или заглядывающему на самый миг в обсидиановый новенький микроскоп. Розовенькому это не мешало, даже забавляло, когда тот морщил ровный нос и щурился в попытке понять, что такого видит в этой странной чёрной штуковине молодой селекционер. Тэхён кардинально отличался от Чонгука. Его бесспорная противоположность. Он — улыбчивый, сияющий, разговорчивый, и пахнет растопленным свечным воском и летним дождём. Шатен всё время говорил, рассказывал что-то, пока они шли к знакомым серым зданиям и двери с серебристым номерком. Даже внешность ни на толику не похожа на детское личико темноглазого. Шатен изящный и величественный, будто настоящий аристократ, сошедший со страниц одного из намджуновых фолиантов. Чонгук — наоборот. Красивый по-своему. С маленькой родинкой под губой и шрамом на левой щеке. И глаза горели совсем иначе: жарко и обжигающе, настороженно и отчасти изучающе, он попросту не тратил эмоции. Лишь маленькие морщинки возле глаз буквально вопили о его способности улыбнуться, а не строить вечное каменное лицо без намёка на человеческие эмоции. Чимин скучал по нему. Сам не знал, почему, но скучал по крепкой фигуре и детскому сопению поздно ночью. Он успел привязаться к мальчишке, что спас его там, на поле. К мальчишке, что изо дня в день тихо сидел в паре метров на скрипучей стуле, стараясь не шуметь. В одно утро Чимин не выдержал. Давно хотел спросить, что же всё-таки происходит на старой базе и где сейчас Чонгук. До Рождества тогда оставалось меньше недели, а Хосок где-то достал еловые ветки и пахнущие сыростью и стариной украшения. Учёный не понимал, зачем это ему. Зачем так усердно стараться, если отпраздновать, как раньше всё равно не получится? Хотя Пак давно начал замечать ту тайную жгучую страсть к светлому празднику, что перетекала с самого детства. Тем утром даже Тэхён удивился, подолгу разглядывал разноцветные потускневшие украшения, развешенные другом по всему дому. А после, на улице, среди сугробов и скользких дорог, шатен ещё долго расспрашивал о Рождестве в карантине. Изредка по-детски раскрывал глаза, стоило только услышать что-то интересное, а Чимин рассказывал. Как мог, старался описать всё то, что происходило когда-то в этот самый день. Он никогда особо не любил его, но ежегодно праздновал только из-за счастливой улыбки красноволосого худощавого химика. Котик улыбался, слушал и шёл быстрой упругой походкой, ломая мутную корку на замёрзших лужах. Изредка промачивал ноги в холодной воде, но продолжал идти, не перебивая. Чимин же лишь в конце, когда Тэхён ещё представлял огромную ёлку и бутылки спиртного, скромно спросил, но совсем не то, что хотел: — Ты давно знаешь Чонгука? — Чонгука? Хм, да, давно, очень давно. Мы выросли вместе на той площадке, — Тэ улыбнулся, будто вспоминая что-то, известное только ему, тёплое, нежное, родное. — Значит, вас двоих… — учёный болезненно сжал пухлые ладошки, тихо ругая себя за несдержанность. — Эм, ладно, не бери в голову, — Пак помнил — не стоит говорить со здешними о глупости тех, кто так просто бросает детей, испугавшись ответственности. Это — больная тема. О ней лучше всего спросить Хосока, а не этого самого ребёнка, росшего на суровых улицах. — Да нет, ничего, — снова улыбка, добродушная, понимающая, чуть грустная. — Ты прав. Только бросили меня, Чонгука — нет, — Чимин потрясённо повернул голову к котику, вскидывая ровные брови. Так мечталось узнать больше, как можно больше, о нём, о Чонгуке, о Шуге, так непохожем на остальных. Но наглеть — нельзя. Хотя до ужаса хотелось затолкать куда подальше воспитание, усердно вбитое за столько лет родителями, и расспросить обо всём. — Ха! Чиминна, у тебя такое лицо! Можешь сделать попроще, не покусаю, я не малыш Кукки, — селекционер задохнулся, почти незаметно хотелось засмеяться, слыша забавное прозвище из уст весёлого паренька. — Что ты хочешь узнать? — Извини, наверное, это личное, но… в смысле бросили тебя, а Чонгука нет? — Ну, на самом деле, я сам толком не знаю, Чонгук постоянно молчит, не говорит даже мне, а я его лучший друг! Ну, по крайней мере, единственный, — с тонких губ не сползала мечтательная улыбка. — В общем, ты же знаешь, что дети трущоб всю жизнь растут на улице, под присмотром Базы? Редко когда родители не оставляют ребёнка на скамейке у той площадки, а потом те растут вместе с другими. Я был таким. Чонгук же однажды просто пришёл, точнее Намджун его привёл к нам. Ему было лет десять, совсем мелкий пухлощёкий засранец. Постоянно сидел один, думал о чём-то, не играл с другими детьми. Хм, а я просто пристал к нему однажды, что ли. Хотел развеселить, но, как дурак, привязался. Мне было лет тринадцать, — Тэхён вздохнул, хватая Чимина за локоть и утягивая в чуть не пройденный поворот. — Но мне всё же кажется, вернее, я думаю, у него были родители, но что с ними случилось — не знаю. Он не говорил, да и я не хотел давить. И ты лучше не спрашивай, — Пак согласно кивнул. — Знает об этом, наверное, только Намджун и Шуга, или вообще только Намджун. Эх, я дорожу этим ребёнком, он — моя семья, которой никогда не было, кроме, конечно, тех детей. Тем снежным утром Тэхён говорил много. Всю дорогу рассказывал о пухлощёком мальчишке, что так быстро вырос на его глазах, возмужал, но остался всё таким же наивным ребёнком, как и несколько лет назад. А Чимин слушал, не сдерживая мечтательной улыбки. Слушал старые рассказы о двух детях, которые вечно не сидели на месте, без ведома старших выходили за пределы спокойного городка и мечтали добраться к морю. Тогда Намджун ещё не был лидером, сам только-только присоединился к Базе, мечтая взять бразды правления в свои руки. Но, кажется, только он один всеми силами следил за бандой сорванцов, что изо дня в день цеплялись и не желали отпускать. Он и Шуга. Больше никто. Перед глазами селекционера в те минуты невольно всплывала маленькая угловатая фигурка Чонгука. Ещё без шрама на щеке, но с всё той же маленькой родинкой под нижней губой. Почему-то воображаемый мальчишка смотрел так же пронзительно и строго, совсем как взрослый, как живой Чонгук. Незаметно Чимин стал всё больше сближаться с красивым шатеном. Подолгу говорил с ним, бывало, даже после работы звал посидеть на старенькой кухне в компании двух жителей карантина. А Тэхёну, казалось, было интересно всё, каждая мелочь. Да и сам Пак частенько расспрашивал того, о жизни и увлечениях в трущобах, подмечал странные привычки, но не переставал добродушно улыбаться, радуясь появлению, возможно, нового друга. Учёный сближался с ним, тянулся к нему искренне и по-дружески. Порой Тэхён казался странным, когда мог вмиг перестать улыбаться или бесконечно долго говорить. Тогда он напоминал Чонгука. Также тихо сидел, думая о своём, но такое случалось нечасто. И Чимин со временем привык, подмечая другую милую привычку, что заслоняла собой всё. Парень-котик будто не мог жить без прикосновений. Часто старался приобнять или взять в свои большие красивые руки чиминовы. В те моменты он действительно напоминал кота, что нагло ластится, требуя внимания забывчивого хозяина. Откуда взялась эта привычка, учёный не узнал, хотя однажды утром спросил, на что не получил внятного объяснения. Он лишь тихо радовался, что наконец не чувствовал старого напряжения, которое всё время тревожно давило и горечью отдавалось в лёгких. Тэ совсем как Чонгук, такой же ответственный и стойкий, но отчего-то младшего с каждым днём не хватало всё больше. Парень скучал. Так глупо и наивно скучал.***
В тот год Рождество наступило незаметно. Подкралось быстро и неумолимо, точно сверкающий янтарными глазами зверь. Чимин так и не приготовил подарки, упрямо плюнув на наступление светлого праздника. Он бесконечно не хотел возвращаться тем вечером в тёплый дом к Хосоку. Спокойно бы предпочёл всю рождественскую ночь просидеть в лаборатории под предлогом наступления практической части исследований. Однако вмешался Тэхён. Оттянул насупившегося учёного от непонятных железок, а после, довольно растягивая тонкие губы, отвёл к другу, что так трепетно ждал этот день. Чимин предлагал котику остаться, отпраздновать вместе с ними, но тот лишь виновато пробурчал что-то про обещание, Чонгука и жуть какое желание выпить. После лишь выскочил за дверь, с лестницы желая хорошо провести время. А Пак лишь забавно хихикал, рассматривая виноватое личико и лишь дружелюбно кивая. В квартирке было тепло и пахло по-особенному. Селекционер не понимал, чем, но чувствовал лёгкий аромат имбиря и стериана из гостиной. На кухне гремела посуда, а Хосок что-то напевал под нос, не слыша шум захлопнувшейся двери и тихих шагов друга. Он что-то готовил. Готовил не так много, как раньше, видно, что отталкивался лишь от тех скудных запасов, что лежали в холодильнике. — Привет, — тихо, по-семейному проговорил Чимин, убирая руки в карманы джинсов. Он расслабленно стоял возле облупившегося дверного косяка, наблюдая за химиком, который уверенно, по-хозяйски орудовал ножами. Отчего-то по венам вмиг стало разливаться какое-то странное нежное чувство, что грело изнутри и заставляло забыть все тревожные мысли, занявшие розовую голову. — О, Чиминни, привет, с Рождеством, — Хосок повернулся, отходя от плиты к разделочной доске. Сейчас он больше напоминал заботливого старшего брата, усердно старающегося ради улыбки младшего. — Сегодня придёт Джин, он не хочет оставаться один в канун праздника, — красноволосый поднял глаза на Пака и долго боязливо смотрел, боясь услышать нежелание находиться вместе со старшим селекционером в этот день. Но получил лишь удивлённый взгляд и вскинутые кверху ровные брови. — Сокджин-хён живёт один? — Нет, с Юнги, но его сегодня не будет. Он, кажется, дежурит на Базе вместе с Чонгуком, — в голосе старшего слышалось бесконечное облегчение и какая-то неизвестная розовенькому радость. Чимин неловко поджал губы, переводя светлые глазки на деревянный стол, заваленный старыми ложками и прочими кухонными вещами. Друг всё также продолжал орудовать ножом и успевал помешивать что-то в кастрюле на плите, уже не обращая внимания на молчаливого паренька, что продолжал стоять в дверях. В его мыслях лишь База и Чонгук с Шугой, усердно патрулирующие сырые коридоры в ночь праздника. Хотя должны были остаться дома и спокойно выпивать в компании друзей. Хотя Шуга вполне мог сам вызваться дежурить. Возможно, хотел побыть один, пусть и в мрачном здании, больше похожем на ржавую консервную банку, чем на пригодное для нахождения там здание. Но зачем там Чонгук — неизвестно. Селекционер чуть нахмурился. Кажется, впервые за полмесяца он услышал хоть какие-то новости о темноглазом мальчишке. До этого никто ничего не говорил. Абсолютно ни-че-го. Все лишь виновато молчали, скудно объясняя отсутствие прежнего надзирателя жутко важными делами на Базе. Пак глубоко протяжно вздохнул, говоря старшему, что выйдет чуть позже, когда появится вечерний гость. Сейчас он просто хотел привести в порядок не только себя, но и комнату, полностью заваленную книгами и старыми записями. Джин пришёл поздно, лишь ближе к девяти часам появился в дверях, заламывая длинные пальцы и протяжно извиняясь за задержку. Говорил, что долго не мог дождаться хмурого блондина, который не позволял выйти из квартиры одному. Хотя сам Шуга даже не показался, умчался до того, как откроется дверь, спеша скорее начать ночное дело. Похоже на него. Перед глазами почему-то вмиг всплыло безмятежное сонное лицо Юнги, что закуривал очередную сигарету, вышагивая по ночным тихим улицам прямиком к базе. Хосок не придал значение позднему приходу селекционера, только по-дружески похлопал широкие плечи, провожая того на кухню. Свечи уже почти догорали, а странный запах витал, кажется, в каждом уголке узеньких комнат. Не было ни гирлянд, ни ёлки, только тусклые украшения. А Паку и нравилось тихо уютно сидеть на старенькой кухоньке с двумя трещотками. Слушать нескончаемую болтовню и смотреть на светлые улыбки старших. Отчего-то хотелось улыбаться и самому. Ближе к полуночи чуть сонный, но счастливый Хосок отлучился, незаметно выскользнул их старенькой кухоньки, уходя вглубь квартиры и оставляя двух селекционеров наедине. Учёных, что когда-то люто враждовали, почти ненавидели друг друга, пока не оказались заперты в одной клетке, всем сердцем надеясь помочь трущобам. Хотя Чимин всё так же особо недолюбливал Кима. Скорее, относился с настороженностью, не спеша всецело довериться. И пусть однажды тот уже успел помочь ему, смог уговорить друга. Это лишь временное перемирие. Так ведь? — Чимин, — шёпотом, почти неслышно говорил Джин, пользуясь отсутствием Хоупа. — Можешь мне помочь? У тебя осталось хоть немного земли? В голосе старшего не просьба — скорее мольба. Отчаянная и трепетная. Такая, с которой больше не знаешь, к кому обратиться. Чимин не мог оторвать удивлённых глаз, не веря тому, что слышал сам же. Почему-то не хотелось верить в слова, услышанные из уст того, кого все эти годы считал конкурентом и врагом номер один. Однако сейчас Джин не казался таковым. Пафосно не строил из себя важную персону или не задирал нос, сталкиваясь в коридорах с Паком. Он простой и такой же способный селекционер, как и Чимин. Его тоже похитили. Нагло вырвали из зоны комфорта и поручили до жути сложное задание вывести практически новый вид риса в короткие сроки. Учёные наравне всегда были и будут. Теперь Чимин это видел ясно и отчётливо. Глупая конкуренция давно не имела смысла и жалкие маски, нацепленные в порывах злости, давно сорваны. Отныне отказывать в помощи бессмысленно, тем более, когда на кону человеческие жизни. А главное — жизни детей и так вытерпевших слишком многое за свои малые годы. Они оба должны всем помочь, глубоко забив на былую вражду. Чимин ещё долго смотрел на знакомое лицо, что раньше казалось надменным, гордым, тщеславным. Больше этого нет. В карих глазах с золотистыми крапинками только безысходная просьба и полыхающая глубоко-глубоко надежда. Розовенький кивнул. Добродушно согласился помочь тем, что сам узнал там, на поле, когда чуть не погиб или когда ночами сидел в лаборатории, изучая состав. Джин тоже обязан это знать, прежде чем начать выводить нужный сорт. — Хорошо, хён, как-нибудь зайди ко мне в лабораторию, она на этаж выше твоей, — Чимин говорил тихо, но твёрдо. Лишь бы не услышал Хосок, как того и хотел старший. — Я попробую помочь. На миг показалось, будто Пак слышал, как сердце старшего благодарно пропустило удар. Больше оба не будут стоять на месте. Постараются вывести то, что так долго мечтали.***
Ещё вечером, уже после прихода Джин-хёна, Чимин всей душой надеялся, что сможет выспаться, полежать подольше в тёплой кроватке морозным утром, возможно, даже прочесть несколько страниц недочитанной книги. Казалось, что Тэхён придёт поздно, уставший и сонный, но бесконечно довольный и с запахом спиртного, выпитого за ночь. Оттого Чимин не спешил рано ложиться, сидел до последнего, пока не уснул Хосок, а после Сокджин. Только тогда пошёл отдыхать, рассчитывая на утреннюю леность парня-котика. Но нет. Тот пришёл рано. Слишком рано. Даже раньше обычного появился на чиминовом пороге обиженный и хмурый, и алкоголем совсем не пах, только приятным свечным воском, уже привычным Паку. Шатен, насупившись, сидел на протёртом диване и недовольно дул губы, пока учёный, точно прыткая лань, скакал по дому, стараясь бесшумно собраться и не разбудить ещё спящих хёнов. Кажется, впервые Чимин тогда уходил даже раньше Хосока. Удивительно. Розововолосый вышел в прихожую вслед за уже стоящим там парнем и натянул всё тот же шарфик и тёплую куртку. Тэхён вышел за дверь. Уже спускался по ступенькам на морозный воздух, когда Чимин только вставлял ржавеющий ключ в замочную скважину и не сразу пустился следом. — Ну как Рождество? — уже на улице сонно, чуть лениво говорил селекционер, стараясь успеть за широким шагом шатена. — Ужасно! — тут же в сердцах выпалил тот. — Я жуть как хотел выпить с Чонгуком у него, но нет! Его поставили на смену! И знаешь, кто? — Кто? — Этот белобрысый старикашка! — Кто? — учёный насмешливо приподнял брови, уже догадываясь, какого именно старикашку вспоминал шатен. — Шуга, кто ещё. Сам дома не сидит, и Чонгука заставил всю ночь таскаться по Базе, и это на Рождество! — Тэхён недовольно дул щёки, сжимая одеревенелые от холода пальцы в кулак. Казалось, будь поблизости блондин с неизменной терпкой сигаретой в зубах, котик не сдержался бы. Ударил. Ударил со всей силы и всё равно, что после сам бы получил уже от яростного хёна. — Шуга вообще последний месяц злой на Чонгука, постоянно командует, заставляет заниматься делами Базы после того, как он отведёт тебя домой. Бесит! Хорошо, Намджун пока отправил меня к тебе, — парень глубоко дышал, высказывая недовольства за друга. Кажется, будто он старался не сорваться, не высказать всё это в глаза самому Шуге, от того с охотой выплёскивал всё Паку. Лишь после учёный понял, почему тот так не хотел говорить с Юнги лично. — Эм, ты это… не говори Шуге, что я его старикашкой назвал, и остальное тоже, а то он и мне голову оторвёт. Розовенький засмеялся. Весело и искренне. Заливался мелодичным хохотом, кажется, впервые с кем-то, кроме Хосока, не думая ни о чём, просто потому что хочется. Просто потому что смешно. Он не мог сдержаться, плетясь вслед за Тэхёном и смотря на его серьёзное лицо. Казалось, тот вовсе не понимал странной реакции Пака. Лишь продолжал с бесконечной надеждой смотреть на миловидное смеющееся личико, пока старший обрывисто не кивнул, обещаясь молчать. Чимин не скажет об этом никому. Ни Шуге, ни Хосоку. Ему это не нужно. Просто будет временами дразнить нового друга с его милой заботливой вспыльчивостью и весело, чуть нагло тянуть губы. Как-то внезапно время стало идти слишком быстро. Бешено неслось по циферблату, перетекая в дни, а дни в недели. Январь наступил скоро и так же скоро близился его конец, а Чимин усердно работал в лаборатории, посвящая всего себя важному делу. Казалось, он забыл о сумасшедшей просьбе и парнишке, что всё ещё не появлялся перед ним. Хотя в душе до сих пор трепетно дотлевали остатки надежды и желание скорее встретить так внезапно испарившегося паренька. Пока что этого не происходило, а Пак всё больше углублялся в работу, засиживаясь допоздна и не смыкая уставших глаз. Розовенький также сдержал обещание. Помог старшему селекционеру, когда тот дружелюбно появился на пороге чиминовой лаборатории. Тэхён с Шугой тем утром ещё долго удивлённо переглядывались, стояли в дверях и дико не понимали, какого чёрта два учёных смогли найти общий язык. Согласились помочь друг другу. Чимин тогда щедро отдал часть земли и новые, уже ненужные записи, что кропотливо писал ровным острым почерком последние месяцы. Они больше не пригодятся. Всё равно так и остались пылиться на полках шкафов, если бы их не забрал хён. Отныне Пак приступил к новому этапу, и ошибаться больше нельзя. Стало слишком серьёзно, каждая оплошность могла дорого обойтись. И слишком много времени было бы потрачено впустую. Близился скорый конец января, а юный селекционер успел достичь много: успешно вывел новый сорт и несколько подвидов. Правда, он не знал, получится ли у тех прижиться в необычной почве или же снова придётся часами сидеть за рабочим столом, сгорбившись, точно ворчливый гном из старой сказки. Парень лишь искренне уповал на удачу и продолжал ждать. Ждать, пока взойдут зёрнышки, что он посадил несколько недель назад в остатках земли, вывезенной с поля. Ему оставалось лишь поддерживать нужные условия для роста. Долго и скрупулёзно, пока не появится хоть малейший намёк на взошедший колосок. Надоедливые мысли не покидали Пака ни на миг. Приходили каждую ночь, только голова касалась подушки. В них Чонгук и полное отсутствие любой, даже самой крохотной информации. И от этого только хуже. Чона нет почти два месяца, и Тэхён вечно молчит, умело уклоняясь от разговора. Так хотелось узнать, договорился ли тот с Намджуном или просто бросил всё, вовремя избавился от ненужного балласта. Да и Чимин его не винил. Чонгук занят не меньше, чем он сам. Вот только мысли тревожили, не давали спать, хотя где-то глубоко-глубоко Пак почему-то знал — на Чонгука можно рассчитывать. Если он дал обещание, то непременно выполнит. В день, когда они говорили, учёный отчего-то был уверен, что Чонгук понял его. Понял отчаянное желание защитить себя, а для этого его лишь нужно научить. Натренировать. В те дни Тэхён тоже витал в облаках, словно безмятежно где-то гулял босиком по мягкому ковру, больше похожему на сахарную вату или шерсть молодой альпаки. Он молчал, слишком часто думал о своём, всё больше пугая селекционера. Хотя по утрам также добродушно улыбался, рассказывал содержание очередного странного и жутко неправдоподобного сна или же недовольно вещал об очередных «злодеяниях» Юнги-хёна. Лишь в последний день января парень внезапно оживился, стал прежним, только метался по лаборатории, словно игрушечный волчок, и тянул счастливую улыбку. А вечером шатен сказал то, от чего Чимин невольно воспарил, взлетая, кажется, до самого неба. Он вмиг перестал себя мучить бредовыми мыслями и изо всех сил старался скрыть облегчённую улыбку: — А, Чиминна, забыл сказать, — чуть тягуче проговорил тот, отходя от посевов. — Я утром был на Базе и встретил там Чонгука. Он был какой-то серьёзный, просил тебе передать, что Намджун согласился, но на что, не объяснил. Сказал, ты поймёшь. Хм, странный он в последнее время. Наверное, Шуга окончательно достал, — шатен фыркнул, чуть заметно усмехаясь собственным словам. — М, ещё просил сказать, что скоро всё закончит, и вы начнёте. Что у вас там за секреты, а, Чиминни? — Какие секреты? — певуче тянул парень, по-детски радуясь выполненной просьбе, что казалась уже призрачным видением. — Ничего такого нет. Пак всё-таки не мог сдержать счастливую улыбку, заставляя Тэхёна подозрительно щурится. Он скажет ему потом. Обязательно расскажет всё до мельчайших деталей, только чуть позже, когда глупое выражение исчезнет с лица, а в мыслях прекратит взрываться салют. Ещё он обязательно поблагодарит Чонгука. Сердечно и искренне. Уже не за пустое обещание, а за такое значимое для учёного дело. Осталось только снова его встретить. Желательно как можно скорее.