Глава 35. «За секунду до...»
«Ицуки, ты можешь мне сейчас кое-что пообещать?» «Что?» Шома прикусил губу, думая, как лучше сформулировать. «То, что ты будешь спокоен.» «Так…» Последние сообщения по-прежнему были про обещание Шомы сразу же поставить брата в известность, как только что-то выяснится о Джунхване. Но уже третий день как Шоме было, что рассказать, но он всё никак не решался. «Ну, я узнал, что Джунхван-куна есть младший брат», – постарался начать с малого он. «И что? При чём тут моё спокойствие? Я, кстати, в курсе, ему вроде как повезло с младшим братом побольше, чем тебе» «Не говори так.» «Я просто транслирую мысли мамы» Шома вздохнул, поняв, что, видимо, они там опять поссорились и Ицуки всё ещё взбешён. Продолжать рассказывать стало ещё сложнее. «Она не так думает, она волнуется. Кстати, ты знаешь, что она просила меня на тебя повлиять?» «Догадываюсь…» «И?» «Шома, я сейчас не в том настроении. Я хочу сам разобраться.» «Скажи лучше, что с Джуном? Его нет в сети уже чёрте сколько. Это вообще ненормально, мы, к тому же, договаривались фильм смотреть. Думаешь, я не понял, что случилось что-то серьёзное?» Шома пожевал губы, не зная, с чего начать. «Он в больнице. Его избили. Отбили почку, сломали ребро и челюсть. У него переохлаждение. Он долго очень где-то лежал. Перед тем, как нашли. Сейчас на седативных. Спит. Ему лечат воспаление лёгких. Температура поднялась. Врач Юдзу-куну сказал, что сегодня утром 39,5 было, едва смогли сбить до 37,9. К нему никого не пустили утром. Мы сейчас домой едем. Не солоно хлебавши.» Ицуки ничего не писал с минуту, если не больше. Шома взглянул на Юдзу-куна, привалившегося к окну: тот плохо выглядел. Главное, чтобы опять приступа не было. Взял его за лежащую на коленях ладонь. Посмотрел в глаза. Посмотрел на пришедшее наконец от брата: «Блядь» Шома даже не стал ругаться из-за брани. Просто закрыл глаза и вздохнул. Набрал оправдание: «Я не знал, как тебе это сказать. Надеялся, что Джунхван-кун пойдёт на поправку или что-то вроде того. Поэтому молчал. Хотел, чтобы можно было сказать что-то утешительное.» «Но ничего утешительного нет, да?» «Угу.» Ицуки молчал минут десять. Шома не знал, что и написать. Только держал за руку проснувшегося окончательно Юдзу-куна, что, видимо, увидев, чем Шома занят, подвинулся ближе и обнял, прижав к себе. Шома заблокировал телефон и ткнулся носом во влажную от подтаявшего в тепле автобуса снега куртку. Сидел так, пока в Лайн не пришло: «Ебучий блядский мир» «Почему плохие вещи не происходят с ублюдками? Почему с такими, как... Джун?» «Наверное потому, что, когда они происходят с ублюдками, они перестают казаться плохими», – не зная, что ещё сказать, предположил Шома, продолжая прижиматься к Юдзу-куну. Экран постепенно гас, Шома смотрел на сообщение и… понимал, что именно Ицуки имел ввиду. Что хотел сказать. Шома думал, стоит ли написать что-то по этому поводу, но… решил не делать этого. Не стоит. «Хах. Ирония» Ицуки, отправив это, заблокировал телефон и завалился на кровать. Скоро утро, ему на учёбу идти, а он всю ночь не спал и, наверное, уже не хочет. Закрыл глаза. Джунхван. Немного инфантильный, совершенно неконфликтный Чха Джунхван, он даже про неприязнь своей мамы к гомосексуальным отношениям говорил “не надо осуждать. Она воспитана в другом мире”. Лояльный до мозга костей. Добрый. И искренний. Вписался за кого-то. Сто процентов, вписался за кого-то. И Ицуки даже знал, за кого. Знал. Его затрясло. Пробило всего-всего мелкой дрожью. Он сел. Уставился в желтушную серость комнаты. Нужно было знать больше, много, много больше. Чтобы, когда придёт время, возить мордой по асфальту с полным пониманием всего. Всего. У него свело пальцы. На полу лежал шарик с бубенчиком внутри. Маленький кошачий шарик. Ицуки поднёс к лицу руку. Медленно опустился в ладонь лбом. Оцарапывая кожу, вцепился в волосы, в чёлку. До боли. До вырывания. Заколотило. Сильнее. От бессилия. От злости. От того, что рвало в груди. Нужно было снова. Снова уходить. Ещё одну передышку. В ушах звенело так, словно Рыжик играл этим шариком. Звенело от тишины.***
– У меня самолёт вечером. Этот новый следователь из КККП или как там её, даже не почесался связаться. Уверен, если бы это были ФБР, то всё уже решилось бы! Хёнсу прижал наггетс к донышку лоточка с соусом так, что тот смяло. – Откуда такая уверенность? Шейн, сын Трейси, макнул свою картошку фри в тот же соус. Хёнсу выдохнул, раздув ноздри. – Он не должен так работать. Когда он забрал дело? Ты сказал, что вчера. Вчера! Я не могу не улететь, я должен хотя бы узнать этого человека! Как он работает. Что думает и так далее. – Ааааа, – протянул Шейн. – Ты из тех, кто пересмотрел всяких там Criminal Minds? А я думал, тебе не интересно: вчера вон чуть не фыркнул, когда мы телек включили. – Я злился. Но не на вас же. – Третий день. Начинаю думать, что это твоё обычное состояние. – Моего брата… – Хёнсу осёкся, поняв, что едва не сболтнул лишнего. – Ты видел, что с ним. К нему даже не пустили. Совсем. Я думал, после позавчерашнего – верняк! Но этот Кадди… Шейн усмехнулся: – Хёнчик, не обижайся, но ты слишком большого о себе мнения. Ты ничего не сможешь сделать. Вообще! Гонор, блабла. Похвально, что ты так стремишься, я бы за своих сиблингов убил, но ты… подросток, – Шейн засунул себе в рот ещё три палочки картошки. – Всего лишь подросток. Ты ему ничем не поможешь. Хёнсу постарался прожечь в широком лбу Шейна дырку взглядом, но тот оказался непробираем. Они вроде как нашли общий язык за эти пару дней, однако… – Не обижайся, Хёнчик, такова скорбная доля подростка. Точить зубы и ломать их, точить и ломать. Это не значит, что ты бесполезен, просто это не твоё применение. – Много ты знаешь? – Нет, – он поднял на него взгляд и сложил руки под подбородком, водрузив на них свою голову. – Я много знаю о том, куда, когда и сколько прикладывать свои силы. Это как команда. Кто-то на воротах, кто-то в защите, кто-то нападает. Но если вратарь помчится на поле за шайбой, команде точно надерут задницу. Поверь мне, надерут. – Ага, только почему-то в СМИ я слышу только о подвигах вратарей, которые делали работу за нападающих и забивали голы, покинув ворота и нанеся стремительный удар. – Ошибка выжившего. – Чего? – Это как байка про добрых дельфинов, которые относят утопающих на своих спинах к берегу. Так думают только потому, что люди, которых унесли ОТ берега, не могут об этом рассказать. Потому что умерли. – Причём здесь хоккей и футбол? – Притом. Ща доем и объясню, чтобы было понятнее. Шейн принялся активнее жевать, а Хёнсу, чтобы не пялится, посмотрел в окно на припаркованную машину. Конечно, следовало поблагодарить его за то, что в свой выходной он вообще с ним возится здесь, но это пренебрежение… – Короче, смотри, – дожевав, Шейн отодвинул поднос в сторону. – Громче всего говорят об удачных случаях, ибо это всегда – красивый заголовок и красочная история, которая будет хорошо продаваться. Куда лучше продаваться, чем кулстори про то, как игрок всё запорол, потому что был не на своей позиции и занимался не своим делом. Когда пытаешься продать такую историю, то ты должен объяснить людям тонкости, а люди не любят, когда им парят мозги. Аудитория у таких историй много меньше, чем у громких чудесных и удачных случаях. Поэтому удачные примеры форсят больше, особенно те, которые касаются примеров выбежавших забивать гол вратарей, потому что задача вратаря всем понятна, а того же полузащитника пояснять надо. Это первый фактор. Хёнсу поджал губы, уставившись на руки Шейна, которые сопровождали жестами каждую фразу. – А второй фактор – мастерство. Я почти уверен, что все удачные примеры, о которых ты говоришь, совершались опытными профессионалами своего дела или же амбициозными самородками, которые не первый год и не первое десятилетие в спорте. Они профи, которые, как правило, превосходно анализируют ситуацию на поле уже на подсознательном уровне. Поэтому они знают, что делают. Их мозг знает, что делает. Их тело. В менее профессиональных командах, когда такое происходит, это в большинстве случаев оборачивается крахом. – Ну… – Ошибка выжившего, когда освещают только успешные примеры за счёт их большей продаваемости и высокий профессионализм участников событий. Вот два фактора, которые заставляют тебя думать, что можно сломя голову нестись делать дело, которое делать не должен, распихивая локтями тех, кому это дело предназначено. Хёнсу понял. Этот неприятный, дерзкий и колкий намёк. Поглядел на Шейна исподлобья. Обидно. Особенно от того, что сказать в противовес нечего. Шейн смотрел спокойным ленивым взглядом и, похоже, даже не думал насмехаться и превозноситься из-за возраста. Потом пододвинул к себе стакан с Мириндой и с хлюпанием втянул остатки через трубочку. Хёнсу вздохнул. Шейн резюмировал: – Обними своего брата и скажи, что любишь его. Это будет лучшее из того, что ты можешь сделать. А заменить тут и родителей, и адвокатов, и чёрте ещё кого – это как пытаться напялить на себя формы нападающего и вратаря, натянуть поверх тренерскую рубашку, стоя при этом одной ногой в хоккейном, а другой – в фигурном коньке.***
Конрад пожамкал его за бока и устроил на своих коленях. Провёл рукой в вырезе на спине: Джунхван выгнулся, запрокинув голову. – Вот бы он у тебя был настоящим, милость моя. – А он будто бы поддельный. – Пока под ним телесная сетка, а не обнажённая кожа твоей прекрасной спины – поддельный. – Когда сезон закончится, можно будет её отодрать. Конрад провёл носом по груди к шее и почти прорычал: – Звучит как чертовски развратное предложение. Кажется, они так эту сетку и не отодрали. Потому что пошли шоу, Джунхван обожал эту произвольную почти так же, как “Джунлиетт” и катал самозабвенно, отдаваясь полёту, потоку холодного ветра, музыке – порывам собственной души. Музыка… Как она звучит… Как прекрасно, как наполняет, как захватывает. Когда ты на льду – ты дышишь по-настоящему, так, как нигде и никак не дышишь. Ты дышишь свободой – а кислорода так много, что сердце восторженно колотится, разрывая грудь и качая по венам не кровь – негу и лёгкость. Полёт… Незабвенный, высокий, свободный… Сердце… Ту-дум, ту-дум. Сокращается. Перехватывает дыхание. Небо такое огромное-огромное. Кажется, никогда ещё таким большим и синим оно не было. Лететь в нём… Так прекрасно. Конрад вошёл в комнату и сел рядом с Джунхваном на край постели. Погладил по волосам, отодвинул густые пряди к вискам. – Ах, ты не спишь, милость моя? Как ты? Полегче? Как я и говорил? Я очень хочу тебя обнять. У нас с тобой так давно ничего не было… Он тянет Джуни к себе за руку, прижимает и проводит носом по спутанным волосам с запёкшейся на них кровью. Больно. – Я тебя так люблю… Знаешь, мы должны уезжать. Ты же поедешь с нами? Я очень хочу тебя взять с собой. Ческа всё гундит, что тебе нельзя. Здорово этим достала. Вот бы её заткнуть, правда? Джуни, ты же любишь меня? Ты никому не расскажешь, да? Мы же не хотим, чтобы Лия пострадала… Джуни, милость моя… Ты же обещал помочь её защищать, да? Мне так нужна твоя помощь… Джуни... На лицо падают горячие капли. Сверху, больно бьют, стекают к ушам. Конрад плачет, склонившись над ним. Из темноты на лицо падают его слёзы. Горячие, частые слёзы. У Джунхвана нож в руке. Тот самый. Который держала Ческа. Он лежит на спине, он пытается отвернуться. Свет больно бьёт в глаза. Конрад его ноги держит. Наклонился низко-низко, облокотился у самой головы, волосы придавил. Вздохнул. Жарко. Очень жарко. В груди… горит всё. Голова разрывается. Больно. Невероятно. Больно. Словно кто-то уселся сверху. Тяжело вздохнуть. Конрад переворачивает на бок. Джунхван смотрит на нож в своей руке. Это реальность? Правда, происходит? Это было? Происходило? Или сейчас случается? Почему нож ещё… в руке? Почему Конрад его не отнял? Наверное, нет никакого ножа. Наверное, вообще ничего нет. Джунхвана самого, наверное, нет уже давно. Он мёртв. Его тело лежит в холодных листьях парка Бествью.***
Джунхван с трудом разлепил глаза. Сначала он не понимал, кто перед ним. А потом, разглядев, понял, что это лишь сон. Хёнсу не могло быть здесь. Он в США, в Массачусетсе. «И хорошо, – подумал Джунхван, – что Хёнсу на самом деле здесь нет. Ему не нужно… на это смотреть». Братик, который привиделся взрослее даже, чем был, когда они виделись в последний раз, с новой стрижкой и новым проколом в ухе, распрямлся и произнёс: – Брат… Ты проснулся? Брат? Джунхван хотел ему улыбнуться. Хотя бы во сне. Даже если речь о сне: нужно было убедить, что всё хорошо. Всё хорошо. Всё обязательно хорошо. Прикосновение к руке казалось таким реальным. Братов взгляд был таким грустным. Джунхван хотел сказать ему, что любит очень сильно, но зубы было не разомкнуть. Даже во сне. Было больно дышать. – Мне улетать сегодня. Я еле уговорил, чтобы пустили. Почти молился, чтобы ты проснулся. Наверное, мама права: там наверху боги обрезали нити наших судеб сразу пучком. Я, наверное, не должен говорить сейчас, но другой возможности не будет. И не передать не через кого. Мама, когда вернулась домой, чтобы разобраться со всем, сразу под следствием оказалась: счета-то на её имя. Они сейчас все арестованы. Родители только успели внести платежи. И оплатили мой следующий семестр. Едва успели. Оплата только ушла и всё. Даже газировки не купить. Прокурор обвиняет отца, они пытаются повернуть всё так, словно он организатор этой схемы, а не её жертва. Вот так и доверяй школьным друзьям, представляешь? Я о чём вообще… Они не смогут выехать из страны, пока всё не закончится. А нам в Корею вообще нельзя возвращаться, ибо тоже запрут. Я не знаю, как ты восстанавливаться будешь, но не езди на национальные, даже если форма позволит. Не нужно. К чёрту их. К ёбанной матери. Хёнсу протянул руку и прикоснулся костяшками пальцев к лицу Джунхвана: отключился. Даже не понятно, что из сказанного осознать успел. И успел ли он осознать хоть что-то… Время подходило. Пора. Самолёт.***
Брайан, широко зевнув, плюхнулся на край кровати и разблокировал телефон, чтобы вскользь пройтись по новостям в ленте, как делал это периодически, особенно в те времена, когда руку нужно было держать на пульсе. Тапнул приложение. Зевнул ещё раз, глядя на колесо загрузки. Почти передумал уже ждать, как лента прогрузилась. Сон сняло как рукой. – Твою ёбанную матерь.***
Ицуки поставил перед собой чашку кофе и, чуть не чихнув из-за прошедшегося по голым и влажным после утреннего душа ногам холода, потёр нос и подключил вайфай на телефоне. Уставился на качающуюся чёрную поверхность кофеинового зелья, наверняка горького и на вкус такого себе – последнее время сил заваривать себе по утрам кофе не было совсем и приходилось довольствоваться растворимым. Мысленно отсчитал три секунды и скосил взгляд в засветившийся от начавших поступать уведомлений телефон. Сонно моргнул, игнорируя оповещения от Твитера. Столь же безразлично отреагировал на Ютуб и Инстаграм. Подумал, не отключить ли нахер оповещения уже. Когда пошли оповещения от новостной рассылки, взял телефон в руку и, разблокировав, открыл шторку уведомлений. Коллаж фотографий Джунхвана, какой-то белобрысой девки и Ханю с Шомой напряг. Ицуки ткнул, и, пока новость грузилась, заозирался в поиске очков. Вспомнил, что вчера пытался почитать мангу перед сном и они, наверное, в спальне. Пошёл за ними с телефоном в руке. Поднял их с лежащего на полу у кровати томика. Сел на незаправленную постель и, размяв шею и нацепив очки на нос, посмотрел в телефон. Прочитал заголовок. – Какого хуя…«Амелия Оржел: “Ханю и Уно довели Джуни до больницы!” Неожиданное заявление ученицы Орсера!»