***
Двери лифта закрылись, он тронулся и начал опускаться. Джунхван спросил: – Я ничего не сделал? Плохого? – Нет, – вздохнул Ицуки. – Можно считать, что нет. «Ты ничего не сделал. Ты отрубился».Глава 50. X-mas tree
– Почему? Шома смотрел таким сложным взглядом, что Ицуки вообще не мог разобрать, что ещё, кроме удивления, было в нём. Трудно было сказать, какой именно реакции он ожидал на сообщение о том, что отношениям с Каори-чан конец, но это выглядело максимально странно. Будто Шома… – Ты что, хочешь, чтобы я продолжал это тянуть? – Ты приехал сюда, провёл полдня с Джунхван-куном и сказал, что больше не хочешь встречаться с Каори-чан. Ещё и подарок ему такой купил... – Джунхван тут не причём, подарок тоже, – соврал сам себе Ицуки. – И я не собираюсь писать ей в сочельник об этом. Подожду… возвращения. Если про это. – Нет же... Я вообще… совсем о другом. – А о чём тогда? – Ицуки решительно не понимал, что пытается до него донести родной брат. Если он вообще пытался что-то донести. – Ты встречался с ней пару лет… И всё было… не просто. А теперь, вот просто за полдня… – Так, может, – пробурчал Ицуки, – дело не в полудне, а в этом “не просто”, которое пару лет тянулось? А всё началось с обсуждения того, как встретить Рождество. Ицуки сказал, что хотел бы встретить его с Джунхваном, что Джунхван его приглашал, и что сказал, что в доме Брайана Орсера будут рады и им двоим, или Джунхван может прийти сюда, если это возможно. Шома посмотрел очень сложным взглядом, попросил Ханю сходить в магазин, потому что у них кончился соус к курице. Тот, к удивлению Ицуки, долго посмотрев на него, встал и, молча одевшись и взяв шоппер с вешалки, вышел из квартиры. И начался допрос с пристрастием. – С чего ты вообще решил заговорить о ней? – Потому что это Рождество. И эти полдня, которые вы были. Ты не расстаёшься с ней в сочельник, и в Рождество тоже, а по возвращении. Перед Новым годом, что ли? Но всё равно уже… лучше сначала расстаться, даже если в сочельник… – Так, стоп, – Ицуки вдруг понял. Всё понял. – Ты считаешь, что я собираюсь… не знаю, спать с ним? Ицуки не распространялся о ночи в Гилд Инне вообще, даже самому Джунхвану, но это был натурально первый и последний раз, когда ему хотелось с ним… переспать. Виной всему, в конце концов, были алкоголь и любопытство самого Ицуки, это очевидно: хотя бы из того, что дальше залипания на некоторые особо удачные фотки, что бывает, Ицуки считал, со всеми, у кого в друзьях особо красивые и привлекательные люди, “влечение” не заходило на трезвую голову. Ну, ещё, конечно, укус вспоминал. Временами с Каори-чан на этом укусе и “выезжал”. Шома вздохнул. Ицуки совершенно не понимал его эмоций. – Я не хочу, чтобы ты… изменял. Ясно. – Из-за Ханю? Ты поэтому его отослал? – Причём тут Юдзу-кун? – Он изменил тебе. – Я знаю. Ицуки удивился: – Ты же говорил всё время, что не было ничего? – Да. Я выбрал верить в такую версию, но на том шоу был не только Юдзу-кун, и уши у меня есть, и глаза, и не говори больше об этом. Никогда. «Значит, всё-таки было», – понял Ицуки. Как же хотелось вмазать по смазливой ханювской морде ещё раз. Ухоженное, фарфоровое личико двукратного, мать его, ОЧ. Шоме было больно. Не важно, во что он там выбрал поверить, судя по этим словам, кто-то рассказал, как всё было на самом деле. Вот мразотный ублюдок. Шоу на него так подействовало, видите ли. А на Ицуки так взгляд Джунхвана действует, что, в постель к нему теперь бросаться? Гилд Инн не в счёт, Каори-чан тогда не было. А, может, всё из-за Гилд Инна и происходит. Ицуки опустил взгляд. Может, сказать Шоме? Нет, нет, тогда он точно затревожится ещё больше, чем сейчас. Не стоит. Если уж Ицуки до сих пор самому Джунхвану не сказал… Не стоит и Шоме. А почему не сказал? Чтобы оно не стало реальным? Потому что у Джунхвана был парень? А, да… Измены. Ицуки не смотрел на произошедшее между ними под таким углом, но ему… было всё равно, что ли? Не задумывался он над облико морале Джунхвана ни в ту ночь, ни и после. Ицуки даже находил для себя, что ему всё равно. Не говоря уже о том, что Оржел и без того здорово компостировал Джунхвану мозги. Не надо Шоме и дальше продолжать разочаровываться в людях. Одной измены, в которую он даже решил не верить, брату хватило настолько, чтобы бояться отпустить Ицуки встретить Рождество с Джунхваном, пойти с ним или пригласить самого Джунхвана сюда. Хотя, спрашивается, кто вчера выдал кредитку с правом пользования на своё усмотрение? – Слушай, – после паузы сказал Ицуки, – я не знаю, что я чувствую. Но я просто хочу… провести с ним Рождество. И он этого хочет. И с тобой тоже. Не важно, где. Мы могли бы встретить его все вместе. Если боишься за меня, что я что-либо сделаю, присмотри за мной. Вот и всё. Шома посмотрел на него: столько было… беспокойных эмоций во взгляде. Сказал: – Хорошо… Ты не доверяешь себе? – Ты не доверяешь мне! Это ты беспокоишься об этом. – И совсем без повода? Ицуки не смог соврать. Даже губ не разомкнул, отвёл взгляд. Шома вздохнул и произнёс: – Всё-таки он нравится тебе. Нравится уже давно. – Я об этом не думал, – здесь был почти честен. Ицуки не думал об этом, совсем, ни капельки не думал. Может, до вчерашнего трепета, едва не прикончившего сердце, до той их встречи на парковке, объятий и держания друг друга за руки. До завязывания шнурков и катания на коньках. Не думал. – Он нравится, – повторил Шома. – Ты должен сказать Каори-чан. – Не сейчас… Не на кануне Рождества… – Скажи ей. – Нет, Шома. Не по переписке, не по телефону, не накануне Рождества, не уехав на другую половину земного шара к человеку, к которому она и без того ревнует. – Но так будет правильно. – Не будет. Не для неё, Шома. Поверь мне, не для неё. Давай покончим на этом. Ладно? Шома кивнул. Ицуки не понимал, что случилось с его братом. Почему он стал таким… “тяжёлым”? Шома взаправду казался очень тяжёлым. Эмоционально, что ли… Как будто его что-то придавливало к земле, будто каждое слово давалось с трудом. Шома вздохнул: как под грузом.***
У Орсера и Тивари дома было ну очень красиво. Скромно, но красиво: рождественская ёлка под самый потолок, грилянды на окнах и обеденный стол, уставленный вкусностями. Джунхван мониторил у окна их приезд и Ицуки видел, как тот, едва заметив, что такси останавливается рядом с домом, засуетился и замахал руками: Ицуки махнул ему в ответ, выйдя из машины; внутри потеплело. У входа их встречал Раджеш, бесцеремонно раскинувший руки и обнявший Юдзуру вместо рукопожатия, Шома тактически поклонился от входа, Ицуки последовал примеру брата: Джунхван стоял позади, на нём был свитер рождественского красного цвета и ободок с оленьими рожками. Ицуки, повесив пальто на вешалку, пошёл прямо к нему: – Орхидейчик сегодня оленёнок? – И он очень ждал Ицуки! – Радостно кинулся к нему он, обнимая. От Джунхвана приятно пахло корицей, будто он помогал с выпечкой, что было вполне вероятно, а вот волосы, похоже, отдавали яблочным ароматом. Ицуки обнял его покрепче и вдохнул этот яблочно-коричный аромат. Живой. Шома бросил на них взгляд, Юдзуру уже обнимался с Брайаном, из гостинной, встав в очередь на обнимашки с ним, вывалился Хавьер Фернандес: последний раз Ицуки видел его в Гилд Инне. – Я очень рад, что ты пришёл. – Я бы пришёл даже без них, – кивнул головой в сторону брата Ицуки, вовремя не остановившись: постфактум подумал, что именно сказал. – Здравствуй, Джунхван-кун, – поприветствовал его Шома, сделав вид, что не расслышал то, что сейчас прозвучало. – Как самочувствие? – Спасибо большое. Мне становится лучше. Правда. Головокружения ещё остались. Ну и зубы пока… – Понятно. Ицуки сунул руки в карманы, поджал губы. Шома постоял рядом с ними ещё, пока наобнимавшийся с Юдзуру Хавьер не подорвался в его сторону. Тот принялся толкать всех в гостинную, где уже собрались все пришедшие гости: Ицуки взглянул на Марину Фернандес, держащую на руках маленькую девчушку, вертлявую и в столь юном возрасте чертовски похожую на своего отца: Юдзуру уже сюсюкал с ней и хватал за по-детски пухлые ручки. Шома обошёл их немного, вежливо улыбнувшись и кивнув Марине, встал в сторонке. Пахло мандаринами: а, они лежали в вазе перед диваном. – Вот все и собрались! – Радостно провозгласил Раджеш. – Я так рад, что наконец-то удалось уговорить Брайана на то, чтобы собраться у нас! Надеюсь, вы голодные! – Как звери! – заявил Хавьер; Джунхван, подошедший было к Марине, взглянул на Ицуки. – В таком случае, объявляю, что обмен подарками состоится после горячего, утра ждать не будем, всё равно кроме Джунхвана тут никто ночевать не остаётся, как я понял! Прошу всех к столу! – Участвовал в готовке? – Спросил Ицуки у Орхидейчика, когда они прошли в столовую. – А то, – заулыбался Джунхван. – Сам не поем, хоть приготовлю. Ицуки тормознул перед тем, как сесть: – Тут для тебя хоть что-то есть вообще? – Конечно. У нас с малышкой Перлитой одно меню на двоих. Ицуки выдохнул, пытаясь подобрать слова: один на празднике не должен есть хуже, чем остальные, повернулся к Раджешу и они уже встретились взглядами, как Шома резко дёрнул Ицуки за штанину: – Сядь. Ляпнешь чего. Ицуки сел: – А чего они наготовили, ничего не придумав для Джуна? – Этого тебе не сказали. Сказали, что ребёнок ест то же. Брайан сидел во главе стола, Раджеш напротив, наискосок от Ицуки, рядом с Брайаном – Хави, Марина с Перлитой, Джунхван. По другую руку – Юдзуру, Шома и Ицуки. Все о чём-то говорили: Юдзуру обсуждал шоу с Хавьером, Марину Брайан расспрашивал о жизни, Раджеш включался, смеялся Джунхван, Шома наблюдал, как Ицуки становился похожим на себя-прежнего, разговаривая с Джунхваном, как он передавал через стол что-то из закусок, и все чувствовали себя прекрасно. Даже малышка не капризничала. Периодически Юдзуру дёргал Шому, спрашивал, не положить ли ему чего, и о чём-то из того, о чём говорил с Брайаном или Хави Фернандесом, Шома старался не отвечать невпопад. Ему говорили о “феноменальном” выступлении в финале серии Гран-при, а Шома понимал, что практически не помнит, чувствовал ли хоть что-то. – К слову, Джунхван, как идёт расследование? – Вдруг услышал Шома вопрос Марины. Хави Фернандес, видимо, тоже услышал, осуждающе окликнул жену: но вопрос-то прозвучал уже. Джунхван проглотил кусочек тыквы, глянул на женщину, глянул на всех, почему-то на Юдзуру, в свою тарелку. Как идёт расследование… Как, как… Конраду предъявили обвинение в убийстве Франчески Гарсии, девушки, что была с Джунхваном в той квартире, и его отца, Джунхвана назначили свидетелем, дело, в котором он – потерпевший, ещё в процессе, Буча Джонсона ищут, Амелия в нарко-психиатрической лечебнице. Она даже как соучастник не идёт. Тоже свидетель. И суды все будут уже после отъезда Шомы и Юдзуру в Японию. – Всё идёт нормально, Марина, – заверил Брайан. – Не стоит беспокоить себя этим в Рождество! К тому же, Раджеш сейчас принесёт курицу. Да? – Ещё бы, – поднялся из-за стола он. Шома посмотрел на Ицуки: тот глядел на Джунхвана. Потянулся через стол и прикоснулся к его руке. Юдзуру тоже смотрел.***
– Мы будем встречать Рождество с ними? – Да. Ты против? – Просто думал, что мы будем тут, – он пожал плечами. – Можно позвать сюда Джунхван-куна. Такой вариант тоже рассматривается. – Ты же вроде сам не хотел. – Я знаю. Юдзуру не мог бы сказать, что понимает Шому, но правда в том, что он больше и не… пытался. Зная, что сделал Ицуки, Юдзуру просто не хотел ничего понимать в их взаимоотношениях. Просто соглашался с тем, как Шома меняет мнение на счёт происходящего. Воспоминания не обманывали: Ицуки-кун действительно не выглядел так, как, по мнению Юдзуру, выглядят люди, совершившие подобное. Более того: по Ицуки-куну вообще нельзя было сказать, что он… убил кого-то. Это и пугало. Это пугало Юдзуру. Он полагал, что если речь не идёт о психопатах и маньяках, то люди, сотворившие такое, сдаются сами под грузом мук совести или чего-то ещё в этом духе, но Ицуки-кун… просто жил дальше. С другой стороны, Шома же сказал, сколько ему было. Сколько было Шоме, когда это произошло. А Ицуки-кун ещё на четыре года младше. Мысль о том, что восьмилетний Ицуки-кун увидел, как… увидел, что делают с Шомой или, ещё страшнее, видел всё с самого начала и ему под руку попалось что-то, чем можно убить… Тогда понятно, почему его не судили. Он был ребёнком. Совсем ребёнком. И защищал старшего брата. Юдзуру сидел на диване, слыша, как Шома копошится на кухне, и думал. Если всё так, то Ицуки-кун просто ещё один травмированный этим ребёнок. Жертва. Шома же ничего больше не говорил об этом, а спрашивать не поворачивался язык. ...с другой стороны, местами поведение Ицуки-куна выглядело так, будто он действительно… убить готов. Страх, который он мог вызывать, был иррациональным, инстинктивным, Ицуки-кун… казался опасным. О чём речь? Даже Юдзуру ударил Конрада Оржела, увидев перед больницей. Что может хотеть сделать Ицуки-кун? Шома проходил в спальню, когда Юдзуру его спросил: – Твой младший брат недолюбливает меня? Шома остановился, молчал. Юдзуру его не видел – смотрел сквозь оконное стекло на серое низкое небо. – Сейчас это не важно. – Я вообще. Всегда меня недолюбливал? Или дело только в ошибках, которые я совершил? – Почему ты спрашиваешь? – Как он… убил?***
Ицуки стоял на веранде и, облокотившись о перила, курил. Шома терпеть как ненавидел этот момент, поэтому Ицуки вышел, не сказав ему, но понимая, что это очевидно. Дверь открылась, к нему кто-то вышел. «Брайан Орсер, наверное», – подумал Ицуки. – Ты куришь меньше, чем я думал. – Джун? – Ицуки обернулся. – Ты чего? – Немного… душновато стало. И устал уже. Ицуки затянулся и выдохнул дым в сторону, затушил сигарету о стоявшую тут же пепельницу. – Докуривал бы… Я не противник. Брайан вон тоже курит. – Я всё уже, – Ицуки мог бы соврать, но на самом деле продолжать курить дальше не хотелось, когда Джунхван был рядом. – А как, ты думал, я курю? – Как Брайан. Он одно время пытался бросать, но потом случился Пхёнчхан и он сказал, что пошло оно всё к чёрту и стал устраивать себе перекуры. Теперь опять бросает. Раджеш его заставляет. – Вот как. Меня, видимо, – снова облокотившись о перила, попытался пошутить Ицуки, – будешь заставлять ты, – шутка сравнить их с Брайаном Орсером и его мужем не удалась, но Джунхван, почему-то, всё равно усмехнулся. – Если только моё влияние будет само по себе таким. Он подошёл и облокотился рядом: изо рта при выдохах тянулась струйка пара. Живой. Живой Джунхван. Снова захотелось к нему прикоснуться, чтобы убедиться. Взять за руку, как вчера, на парковке – когда даже не заметил, как сделал это, – как на катке – когда сжимал его ладонь в пальцах осознанно, со всей нежностью… Сердце зашлось в груди. – Там подарками обмениваются, Раджеш сказал тебя позвать. – И что, Шома даже не взял это на себя? – Раджеш мне сказал, думаю, Шома-хён не слышал. – Ясно. Джунхван понурил голову, спросил негромко: – Я… что-то сделал? Шома-хён так смотрит… – Не ты, я, – сознался Ицуки. – Ох… Вы поссорились? – Не сошлись… во мнениях, – Ицуки поднял взгляд: за деревьями было прояснившееся небо, даже виделись кое-какие звёзды. – Говоришь, там обмен подарками? – Угу. – У меня подарок есть только для тебя. Не против, если отдам здесь? Он не видел лица Джунхвана в этот момент. Смотрел на небо, на пробивающиеся сквозь глушащий городской свет звёзды: самые яркие и самые крупные. – Х… хорошо… Ицуки сунул руку в карман. Сознался честно: – Он не точно такой же, но очень похож. Из дома напротив было слышно музыку. Снег глушил, делая её мягкой и совсем зимней. – Да и упаковки нет, не успел, – Джунхван поджимал губы, они стояли, глядя друг на друга. Ицуки достал из кармана коробку. – Но, думаю, это не принципиально? – Увидев на лице улыбку, заключил он. – Совсем нет… Спасибо… – Джунхван обхватил её нежно пальцами, прикасаясь ими к ладони Ицуки, кожа к коже: нежная, как прикосновение мягкой ткани, – Как ты узнал? – Ты сам вчера жаловался. Когда посадил тебя на такси, загуглил, где такие ещё продают, и съездил. – Было же очень поздно! – И что? У меня бессонница. А в Рождество даже продуктовые у вас не все работают. Чего уж о ювелирках говорить. Джунхван открыл коробку, взял с подушечки браслет: и правда, почти такой же! Даже… – Тебе и гравировку сделали? – Доплата за срочность творит чудеса. В общем, надеюсь, всё правильно. – Он прекрасный… «А звёзды сияют»… – Джунхван поднял взгляд на небо. – Спасибо… – Давай, надену тебе, – Ицуки взял у Джунхвана коробку, положил её на перила, забрал браслет и, когда Джунхван оголил запястье, надел ему на левую руку. Тот улыбался, да так, словно заплакать готовился. – Чего? – Просто… спасибо большое. Он теперь ещё дороже, чем тогда, в магазине. – Почему это? Честно говоря, этот даже немного дешевле, если не считать доплату за срочность. – Потому что он от тебя. – Что я, важен, что ли, тебе настолько, Хакуран? – Усмехнулся Ицуки, даже не подумав о том, к чему может привести этот вопрос. – Конечно, – а Джунхван даже не замешкался. – Когда ты появился, я так сильно поверил, что всё это реально. Что я всё ещё есть. Что я живой… Настоящий, – у него навернулись слёзы, Ицуки вдруг показалось, что он сейчас свалится в обморок, прихватил руками, встретились взглядами. Джунхван поджал губы, вздохнул и улыбнулся: – Так интересно это слышать… – Что именно? – “Хакуран”*... Красиво… Ты называл уже так, просто звучит… хорошо. Ицуки вздохнул. Ещё когда они обменялись контактами, он засомневался, как стоит записать его имя, поэтому обозвал “Белой орхидеей”, чтобы не забыть, о ком речь, а потом в переписке назвал его Орхидейчиком и это… так развеселило Джунхвана, что, похоже, привязалось. Кстати, а ведь в доме, в конце коридора, на окне, стоял горшок вроде как, как раз, с нецветущими фаленопсисами. Интересно, какого они цвета? Такого же белого, как те, что держал в руках Джунхван, когда Ицуки впервые обратил на него внимание? Хороший. Ицуки нравилась внешность Джунхвана, нравились его голосовые, нравился его взгляд на жизнь. – Хочешь, буду тебя всё время называть Хакураном, а не Орхидейчиком? – Не то пошутил, не то предложил он, чувствуя, как тянет прикоснуться к бледному лицу пальцами. – “Орхидейчик” мне тоже очень нравится, – усмехнулся Джунхван. В глазах его стояли слёзы, Ицуки прикоснулся-таки к лицу. Тот тут же лёг щекой в ладонь. – Таким живым себя чувствую... – А это разве не так? – Так близко и тепло. – Сейчас – так. Сейчас. И сердце так билось – Джунхван за локоть его взял, Ицуки руку поймал, отвёл её вниз, взял в свою, пальцы меж пальцев – браслет на запястье – лбом ко лбу прижался, гладил ладонью по щеке: – Ты живой. Ты здесь. По-настоящему, – сжал его пальцы крепче, тёплые-тёплые, ладонью скользнул под ворот расстёгнутого пуховика, погладил, коснулся кромки роста волос. – Я чувствую тебя, чувствую, что ты здесь. – И я… по-настоящему… Я думал, что умер, я правда думал, что умер, Ицуки… – Он крепко руку в руке сжал, держался второй за отворот куртки Ицуки; и билось, билось, билось внутри. Всхлип, выдох, всхлип. – Что я всё ещё там. Мне это даже снится. А иногда я просыпаюсь, а сон всё ещё идёт. И мне кажется, что Конни стоит в тени: в углу, за деревьями, в том конце коридора. Мне так страшно… – Джун… Он весь дрожал, у него катились слёзы, и Ицуки изо всех сил хотелось, чтобы этот страх отступил. Чтобы осознание того, что он жив, он выбрался, он победил, было полным, всеобъемлющим. Он прижимает к себе, гладит ладонью шею, касаясь кончиками пальцев кромки волос, прячет его руку себе под куртку: обними, мол, не бойся. И когда Джун кладёт ладони на его бока, Ицуки целует. Не задумываясь, не вдумываясь. Касается пухлых бледных губ, мягко прихватывает их своими и получает нежный, короткий ответ. А потом ещё. И ещё. Когда короткие поцелуи сливаются в один – Ицуки хочется сказать ему… что любит. Что он спасся. Что он есть. И что он выбрался из той квартиры. Сказать, что его сердце бьётся, что лёгкие наполняются воздухом, а глаза его смотрят, кожа его ощущает. И что он тёплый, и волосы у него всё равно прекрасные, и прикасаться к нему так замечательно, и за руку его держать – счастье. И Ицуки его… любит. Джунхван плакал. Дверь отворилась, Ицуки смазал поцелуй, провёл по посолоневшей щеке губами, обнял и, прижав его к себе лицом в плечо, взглянул на вышедшего к ним Шому. Сердце билось. Джунхван обнимал, глотал слёзы, не поднимая головы. Всё хреново. Всё больше чем хреново. Ужасный у Шомы взгляд. «Я знал, что это произойдёт. Знал». «Прости», – старался сказать ему Ицуки. «Прости». – Ты останешься, – не то спросил, не то сказал он. Ицуки признался: – Останусь. И Шома ушёл. Просто вернулся в дом, ничего больше не сказав и не сделав. Ицуки колотило мелкой дрожью, он обнял Джунхвана и прижался к его виску своим: всё просто пиздец. Шома вернулся в гостиную, где уже собирались уходить Фернандесы, и сказал Юдзуру: – Мы тоже уходим. Без Ицуки. Скажи мистеру Орсеру, что Ицуки остаётся. Тот поглядел на Шому вопросительно, перевёл взгляд на выходящие на веранду окна, в которые, тем не менее, Ицуки видно не было, озвучил: – А. В этом смысле? Хорошо.***
– Как он… убил? Шома глядел на супруга долгим, нечитаемым взглядом. Юдзуру постарался обосновать вопрос: – Я Ицуки-куна совершенно не знаю. Только то, что он не очень эмоциональный, ещё нелюдимее тебя, совершил убийство и меня недолюбливает. Я понятия не имею, как именно он сделал то, что сделал. Шома медленно подошёл к дивану, сел на край. Моргнул. – Ты точно хочешь знать? – А ты знаешь? – Больше, чем ты. – Это, вроде как, очевидно! – Что ты хочешь знать? Шома смотрел так пристально, так внимательно. Таким холодным взглядом. Юдзуру сглотнул. – Сколько ему было? – Когда? – Когда убил. – Где-то четырнадцать. Юдзуру отвёл взгляд. Четырнадцать. А Шоме – двенадцать, когда его… когда с ним случилось это, значит, шесть лет прошло? – Почему “где-то”? – Потому что я не спрашивал Ицуки. Я знаю только, что, когда тело нашли, оно пролежало уже где-то года два к тому моменту. – И ты сразу понял, что это сделал Ицуки-кун? – Нет, до Дай-чана я не помнил о произошедшем со мной вообще. И, конечно, не мог знать, что это тело того человека. Поэтому даже предполагать не мог. А тело раньше нашли. После Олимпиады ещё. – Пхёнчхана? – Да. Юдзуру замолчал. Получается, Шома сам не участвовал в этом и не видел… Это… хорошо. Да, определённо, хорошо: Юдзуру думал, что Шома мог быть свидетелем произошедшего. – Что-то ещё? – М, да… получается… прошло шесть лет с тех пор, как этот… – Такечи. – Ты и имя знаешь? – Такечи Цуёши. Знаю. Он был… близок. Юдзуру сглотнул ещё раз. Всё это было настолько некомфортно, насколько вообще могло быть. Но Юдзуру начал сам. – В общем, Ицуки-кун убил его… спустя шесть лет? – Плюс-минус. – И… как это… было? – Какое “как” тебе интересно? – Мне вообще это не интересно, я хочу понять, что произошло. – Ну так? – Как “какое как”? – Если ты хочешь знать, что он с ним сделал, что тот умер, то я знаю только, что он умер от того, что ему разбили голову тупым предметом. Других подробностей я у Ицуки не узнавал. – М, я… имел ввиду другое “как”... Это случилось… спонтанно или… Ицуки-кун… планировал? – Я не спрашивал. – Почему? – Потому что это не важно. Юдзуру не согласен. Он откинулся на спинку дивана, вздохнул, не смог подобрать слов, но Шома и без них его прочёл: – Тебе важно, потому что ты хочешь узнать Ицуки. А мне не важно, потому что Ицуки – мой драгоценный младший брат, и меня не волновало, как он это сделал. Меня волновало, как он мог бы остаться со мной. Волновало, как сделать, чтобы его не забрали. Юдзуру понимал. Отчасти, понимал. Но у него стало только больше вопросов. Чем больше узнавал, тем больше… не понимал. – Он тебя не убьёт. Юдзуру вздрогнул. Шома всё смотрел этим своим холодным внимательным взглядом, будто они в этом разговоре чужие друг другу люди, и лицо его было таким непроницаемым, что захотелось уточнить: а была ли фраза? А звучали ли слова? Шома повторил, тон его смягчился, переменился взгляд: печаль появилась, забота. – Ицуки тебя не убьёт. И он не ненавидит тебя. Он только скучает по мне.***
Юдзуру смотрел на молча сидевшего в гостиной Ицуки, что нарезал банановые кругляши на более мелкие кусочки, на Джунхвана, чуть не лёгшего к нему на плечо и евшего эти бананы с таким наслаждением, словно это самое сладкое лакомство из всего, что он ел в своей жизни, на Шому, молча шнуровавшего кроссовки и даже, похоже, не попрощавшегося с братом. «Ицуки-кун не из-за Шомы здесь...» – подумалось само по себе. Хотелось дать себе волю, психануть, привлечь внимание всех присутствующих, став посреди гостиной и расставить все точки над “i”. Но Юдзуру даже не представлял, с чего бы он начал. Потребовал бы объяснений у Ицуки по поводу рассказанного Шомой? Этот парень убил человека и скрыл это. Не сдался, не покаялся, живёт так, словно этого не было: ни единый мускул на лице не дрожит. Шома… мрачный, как грозовая туча, стреляющий молниями, когда он стал таким? И почему? И как Юдзуру не заметил, что всё стало… так сложно? Ицуки-кун – убил человека. Шома – покрывает и не осуждает это убийство, его не бросает в ужас одна только мысль об этом. Джунхван – травмированный и пострадавший физически и наверняка ментально – именно с ним Ицуки остаётся. Именно к нему, хрупкому сейчас как тончайший хрусталь, приехал. Не к Шоме. Не к Шоме. Конрад, Амелия – наркоманы и преступники. И Джунхван о наркотиках знал! Не сообщил. Тоже покрывал. Вся эта тьма словно обрушилась упавшими небесами. Грохнула, вышибла, размазала. Когда такси разворачивалось, Юдзуру увидел, что, наблюдая за ними, уезжающими, из окна, Джунхван и Ицуки держатся за руки; Джунхван жмётся к Ицуки, цепляется за него. Юдзуру непонятно. «Мне с ним так спокойно, будто ничего этого не было. Будто бы я, не знаю, попал в глупую аварию и это всё ерунда. Словно жизнь продолжается. Словно я в безопасности», – вспоминается сообщение, которое Джунхван прислал Юдзуру ещё днём, когда пришлось погулять по “приказу” Шомы и Юдзуру решил спросить Джунхвана о его намерениях, о желании провести праздник именно с Ицуки. И весь вечер Джунхван выглядел очень… счастливым, когда они разговаривали друг с другом. Ицуки-кун убил человека и скрыл преступление. Рядом с ним Джунхван, испытывающий постоянное чувство страха после произошедшего, чувствует себя… в безопасности. Ицуки-кун убил человека… ради Шомы. Своего драгоценного старшего брата. Ицуки-кун… способен убить ради близкого человека. Действительно, убить. А не как иногда Юдзуру о себе думает, когда кто-то оскорбляет дорогих ему людей. По-настоящему. Убить. Интересно, чувствует ли это Джунхван? И не это ли и даёт ему ощущение… безопасности? Юдзуру прислонился виском к стеклу. Ицуки-кун немногословный, серьёзный и… очень любящий, надо думать. Все его чувства к Шоме – Юдзуру на себе ощущал их силу. Что-то внутри заставило улыбнуться: он вспомнил Ицуки в Гилд Инне, как они с Джунхваном смеялись и пили за одним столом, как они спустились на утро вместе из номера, как переписывались настолько много и часто, что все видели, что они переписываются, все знали. Как Джунхван принёс торт на свой день рожденья и заставил, что и Юдзуру, и Шоме обязательно нужно съесть по куску, мотивируя: «Я готовил его под присмотром Ицуки! Вы обязаны больше прочих его попробовать!». – Тебе нравится? Вопрос Шомы был будто из воспоминания, но звучал буквально здесь, в реальности. Юдзуру глянул на супруга. – То, чем всё закончилось, нравится? Такси катилось по полупустым улицам, водитель слушал музыку в наушниках, да и Шома говорил по-японски. – В смысле? – То, что Ицуки остался. Тебе нравится, что всё закончилось вот этим. Юдзуру вздохнул. В конце концов, если попытаться не учитывать фактор убийства… Джунхван действительно любил общаться с Ицуки и чуть ли ни хвастался этим по началу. Да и Ицуки… не просто так же он пересёк половину земного шара, особенно с учётом того, что с Шомой провёл очень мало времени. Может, дело и не в тоске по брату. Может, тогда, в Гилд Инне… Может, что-то между ними случилось, что так их связало. – Улыбаешься, – заключил Шома. Юдзуру откинулся на спинку сиденья: – Ну а что? Джунхвану, может быть, нужно, чтобы он был рядом в эту ночь. – Ицуки ещё не расстался с Каори-чан, он только собирается это сделать, понимаешь? – Знаешь, – Юдзуру почувствовал, как из глубины души поднимается раздражение, – я тоже Хави не сразу сказал, что у меня с ним всё кончено. Только когда он меня припёр к стенке, чтоб ты знал; мы с тобой уже очень даже встречались. А я считал, что ему всё должно быть очевидно. – Ты – не лучший пример для подражания в этом отношении. Хлестануло наотмашь так, словно это был хорошо раскрученный кнут, а не слова – прямо поперёк груди, искоса, сквозь сердечную мышцу. Это больно. До спёртого дыхания больно. – Если ты опять о Континьюз, то ничего не было, Шома! Если ты о Плю-сама, ничего не было! Я говорил тебе тогда, я клялся тебе, ты сказал, что веришь в это! – Я сказал, что выбираю верить в это, – уточнил Шома, отворачиваясь к своему окну. В груди закололо. Будто кислорода стало не хватать. И совсем немного, но поплыло в голове. Не простил. И не верил. После всего, что было, всего, через что прошли, всего, на что пошёл сам Шома – и всё это время не верил. – Меня все спрашивают, почему я не повторяю Континьюз по завершении карьеры. Вот почему. – Так я в этом виноват? Ясно. Вот и итог. Завершение карьеры, каминг-аут, переезд, ссора Шомы с Ямадой и Юдзуру с Брайаном на тему принятия Шомы в Крикет, скандал с медалями, мениск Шомы, женитьба, Гилд Инн, кольца, всё это. Вот оно. В этом. Напряжённость, обида, обвинения, ссоры. Разрушение. Юдзуру думал, что они строят. С его бесконечно любимым, вот уже до боли, Шомой. Юдзуру верил, что они строят. Он отвернулся к окну. Снаружи – редкие рождественские огоньки и свежий, пушистый и искрящийся снег. Гаснущие окна домов, непроглядная темнота между деревьев. Красиво. И тихо. Снег глушит. Потому и тихо. Похоже, даже какая-то звезда блестит – самолёты обычно ниже над Торонто, хотя, может, и не звезда вовсе, а спутник. Или что-то ещё техногенное. Ни души на улицах. Ни души. Полночь. – С Рождеством тебя, Шома. – С Рождеством, – отозвался он вовсе…
издалека.