Ворон

Ваня смотрел темными вечерами на заснеженный город, курил горькие дешевые сигареты и выдыхал через форточку в уличный холод их вязкий и тяжелый дым. Каждый день приходя с худо-бедно отвлекающей работы, Ваня ловил себя на мысли, что сегодня, впрочем, как и вчера, как и позавчера, Мирон не пришел. Мирон играл в молчанку, и не выдержавший давившего со всех сторон одиночества Евстигнеев через неделю пребывания в своей квартире просмотрел социальные сети. Федоров ожидаемо был оффлайн с того самого дня, когда их пара прекратила существование. Федоров, гордый и беспринципный в своих решениях, замолчал насовсем. В один из вечеров появилась надежда, что не все потеряно. Надежда в виде коробки, переданной Ване соседкой.  Крафтовая бумага приятно шуршала в руках. — Мирон приходил, — девчонка блестела темными глазами в свете тусклой лампы. — Просил тебе передать, ждать почему-то не стал. Ваня усмехнулся. Он бы себя тоже не ждал, и не потому, что он одиночка, юродивый в этом радужном мирке, а потому что Мирону, кроме разочарования, ничего не приготовил. — Спасибо, — Ваня заворочал ключом в скрипучем замке, зажав коробку подмышкой. — Спасибо. Из-за ног выглянул кот, осторожно вступая на незнакомую территорию. Саня не знал другого места, кроме квартиры Мирона, и новый дом казался ему опасным и непривычным. Ваня вздохнул и поставил ношу на пол. — Зайди в комнату, Санька. Кот стоял неподалеку и заинтересованно нюхал коробку. От крафтовой бумаги пахло Мироном, домом и сигаретами. Ваня разорвал упаковку и кинулся к комоду, ища ножницы, чтобы разрезать скотч. Руки предательски тряслись; почему-то было страшно — словно там могло лежать нечто, что могло окончательно перечеркнуть все. Например, совместная фотка Мирона с соулмейтом. Или приглашение на… свадьбу? Ваня истерично хихикнул. Потом рассмеялся в голос. В коробке лежал фотоаппарат: старый советский «Зенит». Ваня вспомнил, как бредил желанием заиметь себе такой и после ночами проявлять снимки по старой, изжившей себя технологии. Он болел фотографией. Ваня хотел попробовать работать со снимками, закрывшись в ванной, Ваня хотел вывешивать их на верёвку и смотреть, как проявляются изображения. Тогда Ване было интересно. Пленки, фотохимикаты, фотобумага и объектив лежали тут же, аккуратно упакованные, и между разномастными упаковками блестела цепочка с амулетом Мирона. — Пиздец, — обречённо выдохнул Иван. — С новым годом тебя, дебил. Мирон писал, Мирон выдавливал из себя строки, ругался сам на себя и грелся кофе и чаем. Есть не хотелось совсем, зато хотелось выпить. Желательно чего-нибудь покрепче. Выпить и перестать думать над своей выходкой с подарком. Над тупой попыткой обратить на себя внимание. Метка снова зачесалась, и Мирон запыхтел, заелозил пальцами, сминая ткань футболки. Сделать это самостоятельно получалось плохо, Федоров никогда не отличался пластичностью. Мирон пил молча. Первые две стопки осели внутри противной горькой жидкостью, обжигающей пищевод. Дальше пошло веселее. На глаза попался пост Карелина с фотографией его метки: ворон на белой славиной коже выглядел четче, хитрее и живее. Ворон смотрел на захмелевшего Мирона, и надпись под фото «Отзовись, соул, блядь!» звучала как крик души. Федоров прекратил жевать кусок суджука, служащего нехитрой закусью, и задумался. Все же Мирону было весело — настолько, что хватило мозгов отбить Карелину в личку холодное: «Ну, допустим, соул — я». Он не отвечал. Прочитанное сообщение маячило перед глазами. Мирон усмехнулся и закрыл вкладку. Пусть думает. Охлаждённая водка приятно прокатилась по пищеводу. Мирон тупо уставился в ноутбук, листнул пару видео, поморщился, смотря на безвкусные тренды. — Какой же это пиздец, — сообщил Мирон сам себе, наполняя рюмку. — Блядь, какой же это пиздец. Телефон коротко пикнул, и Мирон поднял хмельную голову, едва не соскользнув подбородком с руки. Мелькнула шальная мысль, что это Ванька перестал гнуть свою линию, — может, подарок открыл и переосмыслил хоть что-то. Может, наконец-то понял, что его все еще ждут домой. «Да ну нахуй», – высветилось во всплывающем окне, и Мирон прищурил левый глаз, наводя пьяный фокус. Карелин всегда отличался тактичностью. «Ворон, на лопатке», — коротко отбил Мирон, ориентируясь больше на автозамену, чем на свои возможности. Слава осмелел и ответил недоверчивым: «Пиздишь?» «Да мне похуй». Мирон вздохнул и представил, как Ваня судорожно собирал вещи, игнорируя звонки и сообщения. Как взбудораженно мяукал ничего не понимающий Саня, когда его вислоухую тушку запирали в переноске. «Зачем тогда решил написать?» Резонно спросил Слава, очень так резонно и совершенно без агрессии. От обиды, — подумал Мирон. «Чтобы ты не ждал, Слав». Слава ответил коротко: «Понял». Мирону нечего было добавить к и так ясно сказанному — «ты в пролете, Славик». Ване снился Мирон. Мирон шел по проспекту, такому знакомому и неизвестному одновременно, и люди избегали его, отшатывались от сгорбленной фигуры, обтекали с обеих сторон, словно ручей — камень-валун. Ваня замер на секунду и кинулся следом, цепляясь взглядом за пояс серого пальто, словно за маяк. Мирон шел размашисто, быстро, не обращая внимания на людей, будто цель его была где-то там, впереди, и до нее нужно было непременно добраться. Ваня громко закричал; закашлялся хрипло, срывая голос. Мирон не слышал, и Ваня сорвался на бег, расталкивая безжалостную брезгливую толпу. Сукно пальто под ватными пальцами было холодным и тяжёлым от влаги, и Мирон, бледный и измождённый Мирон скорее походил на призрак, чем на живого человека. Ваня сглотнул нервно, пытаясь продавить застрявший в глотке ком. — Кто вы? — отрывисто спросил Мирон и тряхнул плечом, скидывая руку. — Что вам нужно? Безучастная толпа распалась перед Ваней на огромную каркающую стаю. Вороны поднялись ввысь, закружили над головами, заслоняя собой бледное весеннее солнце. — Кто вы? — настойчиво повторил Мирон. — Кто вы? Ваня судорожно вздохнул; воздух обдал бронхи холодом, заставляя закашляться. В комнате было темно и невыносимо тянуло сквозняком из приоткрытого окна. Ваня бездумно хлопал глазами, привыкая к темноте, и гладил спящего рядом Саню, ища в нем подтверждение реальности. — Мира-а-а… — жалобно протянул Ваня и сжал болтающийся на шее амулет в кулаке. — Миро. Мирон улыбался и жал руки, Мирон растягивал губы в улыбке и отказывался от шампанского, услужливо подносимого официантами. Мирон до конца не понимал, что он тут забыл — на этом праздничном фуршете. — Ну так как тебе моя книга? — Карелин возник перед ним неожиданно и протянул длиннопалую ладонь для рукопожатия. — А где твой фотограф? — Нормально. Полностью согласен с проблемой обожествления соулмейтов, — говорить много не хотелось, хвалебных од по поводу романа Мирон не припас, да и концовку плохо помнил. Рукопожатие у Карелина было крепким и надежным. — Недурно тут проставляются, однако. — Ты херово выглядишь, — сказал Слава, проигнорировав слова Мирона о собрании богемной тусовки. — Удивительно, что ты вообще сюда пришел. Мирон посмотрел в серые глаза собственного соулмейта, заморгал непонимающе. — Что, прости? — Выглядишь херово, Федоров, — повторил Вячеслав. — Ты похудел, что ли. И морда лица осунулась. Стареешь. Мирон усмехнулся, провел ладонью по гладко выбритой голове — вчера только сбрил; без волос думалось лучше. — Переживаю кризис. Творческий. Карелин пожал плечами, посмотрел куда-то поверх Мирона. — Знаешь, что про тебя говорят? — внезапно спросил он. — Что у тебя с кукухой проблемы, потому ты и одиночку подобрал. Вот тебе и острая драма, Федоров. Остросоциальный пиздец, Федоров. Не перебивай меня, пожалуйста, — остановил он открывшего рот Мирона. — Знаешь, сколько таких, как ты, и таких, как Евстигней твой? Дохуя. Я вообще, книгу когда писал, о вас думал. Много думал, да. А знаешь, в чем ещё пиздец нашей жизни? Такие, как я, становятся такими, как твой фотограф. Он с детства юродивый, а я только сейчас стал. Мне ещё привыкать и привыкать. Но я не виню никого. Недаром же кучу страниц ворда выебал своими опусами про переоцененность соулов. Шел бы ты домой, Федоров, на тебя без слез не взглянешь, — Слава сжал руку на плече, встряхнул Мирона аккуратно. — Стоишь, как терпила, слушаешь меня. Где ты гнев растерял, а? Иди поспи, поешь. Запустил тебя Евстигнеев, запустил. Мирон кивнул молча, бросил короткое: — Я услышал тебя, Слав. Спасибо, — и пошел на выход из ресторана. Прав Слава был, он терпеть не мог тусовки, но дома было еще хуже, чем тут, да и юбиляру он отказать не мог. Вот и выбрался из дома, проветриться. — Да не за что… — Карелин вздохнул, сдулся в момент и успел взять бокал шампанского с подноса. — Нахуй все. Нажрусь. Сейчас бы пива с рыбой, а не все это говно. Мирон брел домой пешком, остановился возле огромной витрины, за которой мерцала гирлянда, развешанная на украшенной ёлке. Мирон долго смотрел на разноцветные огни. Он вспомнил, что так ни разу и не включил гирлянду, которая висела на кухне. Не включил, потому что Ваня ушел, и стало абсолютно все равно. Ваня любил гирлянды. Мирон вывешивал их каждый год, без напоминаний, потому что тогда приходящего с работы Ваню встречали не просто Мирон и кот, а уже новогодние Мирон и кот. Мирон шел по удивительно пустой, за исключением редких прохожих, улице, и ему казалось, что Ваня сказал правду. Жалость — омерзительное чувство. Лучше б он выгнал Мирона сразу, тогда, три года назад. И не было бы всего этого.