Быть нужным.

Федя расстроен. Ему до безумия обидно и больно, что вот так закончился его вызов в сборную. Он снова полировал скамейку, когда душа требовала на поле, к парням. Ему хотелось помочь, хотелось принести пользу, но Станислав Саламович осадил его пыл. Чалов сжимал руки до побеления в костяшках, тревожно наблюдая за игрой, тревожным шепотом прося ребят собраться и начать выходить из зоны. Сидящие рядом Миранчуки просили о том же, в их глазах тоже было видно отчетливое «выпустите нас со скамейки». В середине второго тайма стало ясно – не выпустят. Ни братьев, ни Федю. Антон, которому тяжело дался невыход на поле во время Чемпионата Мира, сник совсем, откидываясь на спинку кресла, зарываясь носом в ворот форменной красной куртки. Лёша придвинулся к братику поближе, а затем незаметно взял его руку в свою. Дальше было непозволительно. Федя тяжело вздохнул и сжал побольнее руки, стараясь абстрагироваться от сидящих рядом братьев, безмолвно выражающих друг другу свою поддержку. Было обидно почти до слез. Чалов поёрзал, пытаясь не выдать своего волнения – команда проигрывала, ребятам становилось всё труднее выходить из обороны, даже выпущенные Заболотный и Ари положения не улучшили, совсем теряясь на фоне остальных. А ему так хотелось помочь. Матч окончен. Федя глотнул воздух, поднимаясь со скамейки и следуя в раздевалку. Настроение там тоже не располагало к веселью. Артём стоял в стороне, безуспешно пытаясь кому-то дозвониться, Далер тихим голосом что-то втолковывал Андрею, сжимая длинными белыми пальцами его плечо, а Рома Нойштедтер просто молча обнимал Джикию. Скребущее чувство одиночества поселилось у Чалова где-то в районе груди, поэтому он, не желая никого грузить внутренними проблемами, быстро переоделся и, подхватив сумку, вышел из помещения. В телефоне за время его отсутствия на матч не обнаружилось ничего интересного, поэтому он просто бездумно листал ленту. – Федь, – Чалов оторвал взгляд от смартфона и обнаружил перед собой Лёшу, с которым едва не столкнулся. Он тряхнул головой, сбрасывая с себя зябкую усталость. Они более менее общались на сборах, поэтому между ними не возникало неловкости. – Можешь дать нам позвонить? Просто у Тоши мобильник сел, а на моём нет денег. – Конечно, – Чалов, протянул Миранчуку смартфон и тот, счастливо поблагодарив, отошёл к стоящему у стены брату. Федя смотрел, как они набирают номер, синхронно хмурясь, а потом Лёша, сжав руку Антона, слушает размеренные гудки. Он завидовал, по доброму, потому что сейчас братья есть друг у друга, а у него на данный момент никого нет, кому бы он мог высказаться, кто понял бы его без слов. Ему вспомнился Костя с его открытыми светлыми голубыми глазами и улыбкой во всё лицо. Но сейчас его грузить не хотелось. Хотелось вжаться в него, чтобы Кучаев обнял его своими тёплыми руками и стоять вот так. Как сейчас стоит Лёша, обнимая говорящего по телефону Антона, который прятал лицо у него в куртке. Миранчук нашёл его взглядом и жестом показал, что он может подойти и забрать мобильник. Как только Чалов подошёл, Лёша осторожно выудил у брата из рук смартфон одной рукой, продолжая прижимать его к себе другой рукой. Антон в его объятиях мелко трясся. В автобусе было темно и тихо. Федя пролистывал диалог с Костей ВК и у него руки чесались написать, но Кучаев не был онлайн с сегодняшнего утра. Чалову было жутко обидно, а ещё безумно одиноко. Он и Дзюба единственные ехали одни, но Артём с кем-то разговаривал по телефону, поэтому можно было сказать, что одинокий одиночка тут только он. Внутри неприятно скребло, поэтому Федя надел наушники и врубил музыку, не замечая, что рядом с пользователем «Костя Кучаев» загорелся значок онлайн. Сидящий через проход Лёша, молча следивший за ним, прижал к себе поёжившегося во сне Антона, а затем уткнулся в экран смартфона. В аэропорту Стокгольм-Арланда тоже было темно и тихо. Сборная переговаривалась полушёпотом не желая рушить какую-то хрупкую атмосферу единения и молчаливого спокойствия, готовясь пройти на посадку, когда Миранчуков вдруг не обнаружилось на месте. Артём, который теперь не выглядел таким убитым, как после матча, попросил Федю пройтись до туалета, потому что оставлять Антона и Лешу в Швеции не хотелось. Чалов кивнул и отправился на поиски братьев. В туалете горела только одна лампочка, навевая сумрак на помещение. Тут ожидаемо никого не обнаружилось. Федя плеснул себе в лицо водой, желания отогнать гнетущие мысли, а заодно и зябкую усталость. Дверь позади него хлопнула. – Привет, – глухо отдалось в помещении и Чалов резко дернул головой. Позади него стоял Кучаев. Чалову кажется, что у него начались глюки. Но Костя подходит и сгребает его в крепкие объятия, доказывая, что он тут, он реален. Федя утыкается лицом в плечо, жмуря глаза, понимая, что сейчас расплачется. Кучаев шепчет короткое: «я скучал», а затем сам жмётся поближе, мазнув губами по волосам за ухом. Он не выдерживает и всё же, блять, плачет, сжимая в кулак Костину толстовку. Шепчет сорванным голосом, что очень хочет играть, хочет помочь, хочет быть полезным, что ему кажется, что он всех подвёл. – Тихо, Федь, всё хорошо, – Костя гладит волосы ему на затылке. – Ты очень важный и очень нужный игрок. И ты обязательно сыграешь, и тебя обязательно выпустят... Чалов жмётся поближе, слушая жаркий шёпот Кучаева. И верит. Верит, что всё обязательно будет хорошо. Просто сейчас период такой неудачный, но потом все обязательно будет хорошо и он обязательно выйдет на замену, а затем и в старт. Отлепляется, заглядывая в лучистые глаза напротив. Костя убирает прилипшие мокрые пряди с его лба, куда целомудренно целует, разнося по телу волну какого-то тёплого спокойствия. И Федя сам к нему тянется, на пробу сминая губы, отчаянно нуждаясь в нем, как кислороде. Костя отвечает, ведя по затылку рукой, открываясь, словно безмолвно: «бери, я весь твой». Чалов давит рукой на лопатки и бесконечно думает, что Кучаев – лучшее, что случилось с ним. Что так трепетно и искренне вряд ли может кто-то любить, что он хочет всё это сохранить, беречь, что только его и навсегда, потому что Костя где-то под кожей, нужный, как воздух. – Я с вами полечу, – хрипит Кучаев, отстраняясь, чувствуя, что Федя гладит его щеке. Улавливает едва слышимое «хорошо» и улыбается. В самолёте они спят друг на дружке, отдаваясь хрупкому ощущению «вместе» и «рядом». И Антон, засыпающий на плече задремавшего Леши, думает, что Федя выглядит безумно счастливым, когда обнимает Костю, который уткнулся ему в шею и тихо сопит. Потому что быть нужным – это лучшее чувство.