О звездах

Она говорила что-то об Измире, родителях, брате и сестре, переезде в Стамбул, но я не улавливал связи в повествовании, просто не мог сосредоточиться — ее губы в движении, рыжая волна волос на плече, точеные фарфоровые плечи под тонкими бретельками топа… всё это создавало в моей голове помехи и шум, которые совсем не раздражали. И еще почему-то было тесно в груди, в области сердца, как будто там росло что-то большое и непонятное. Я не мог больше смотреть на нее повернув шею — я и так почти ее уже не чувствовал. Я резко перевернулся на бок, чтобы, оперевшись на локоть, смотреть на нее без помех, даже не задумываясь прилично ли так откровенно наблюдать за кем-то или нет. И тогда она заговорила о звездах. Я не знаю почему эти несколько фраз проникли мне в душу — может быть потому что в глубине этой души я думал так же? В те редкие минуты, когда позволял себе подумать о жизни, поразмышлять о ней, правда ровно до того момента, пока сознание не начинало задавать мне свои дурацкие вопросы о моем одиночестве. Которое было со мной всегда — я не помню себя другим. Даже среди друзей и родных я всегда был наедине с собой. И мне казалось, что так нужно и правильно, что это моя судьба, которой я был вполне доволен. Ведь быть в ладу с собой, жить наедине с собой — это многого стоит. А больше никто и не нужен. И вдруг я с удивлением понял, что за те дни, что знаком с Дефне, я ни разу не говорил с собой о своем одиночестве. Эти мысли были надежно спрятаны в моей голове, появляясь на свет исключительно редко, но эта девушка вытеснила их, вытряхнула эту потайную коробку, впустив туда свежий воздух и аромат надежды. — У меня ничего нет с Ясемин. Зачем я это сказал? Я просто хочу, чтобы она знала это. Просто, чтобы знала. Ни с Ясемин, ни с какой-либо другой. Ничего нет, и я не хочу, чтобы было. Я хочу, чтобы была она. Ее рыжая шевелюра, ее беспокойные манеры и бесконечная болтовня, ее очень внимательные, живые глаза, в которых столько всего… Чуткость, любовь ко всему миру, даже к тем, кто этого не достоин, смешинки и еще какая-то, пока еще неясная для меня, хорошо скрытая боль или тайна… Как мое одиночество. Она даже не представляет насколько прекрасна, вся, целиком. Я смотрю в эти чайного цвета глаза и снова тону. У меня создается очень странное, совершенно новое для меня, ощущение, что я готов идти за ней куда угодно, что я больше не смогу обходиться без ее присутствия, как будто теперь источник моих жизненных сил — это она. И я теперь без понятия откуда я брал эти силы раньше, как умудрялся жить и, казалось, вполне хорошо жить. Но сейчас мне казалось, что меня затянуло в в ее орбиту, что я совершенно плавно и естественно вращаюсь вокруг этих глаз, этого голоса и этой точеной фигурки, и больше никакие физические и мистические силы никогда меня с этой орбиты не столкнут. Таких сил не существует. К моему счастью. Я ничего не боялся раньше и не понимал почему все время чего-то боятся другие — это очень раздражало и мешало мне жить, а тем более работать. Но теперь я смотрю на нее и как на ладони вижу совершенно новое для себя — страхи свои. Страх спугнуть. Страх, что она не почувствует ко мне даже доли того, что свалилось на меня. Страх быть изгнанным из ее жизни. И в то же время страх того, что она сейчас повернет голову, посмотрит на меня и сразу все поймет по моим, мне кажется просто пылающим сейчас, глазам. Парадокс. И когда я умываю ее в ванной я чувствую удовольствие, которое не могу объяснить — это же просто девушка, по сути посторонняя. Но я прикасаюсь к ее лицу, придерживаю другой рукой узкую спину, отгоняя совершенно неуместную сейчас мысль, умываю, отвожу в сторону влажные волосы и улыбаюсь тому, как смешно и быстро она опьянела. А потом обнимаю ладонью ее щеку, глажу большим пальцем ее подбородок, пока она, уже почти уснувшая стоя, что-то бормочет о том, какой я хороший человек. И в этой всей сцене столько интимной близости, сколько никогда не будет даже если передо мной разденется очередная красотка. Потому что они все — чужие, а эта странная смешная рыжая птичка, которую я даже не знаю — моя. Я несу ее на кровать и укладываю, как девочку, и снова улыбаюсь. Мне кажется я столько не улыбался с тех пор, когда еще была мама. У меня ощущение, что теперь вся моя жизнь — это как в теплый летний вечер лежать, закинув руки за голову, и смотреть на звезды. Я сажусь рядом с ней на кровать, снова глажу ее волосы и чувствую, что в этом безликом гостиничном номере, на этой круглой безвкусной кровати, я — дома. А потом она что-то хочет мне сказать, я наклоняюсь к разметавшимся влажным локонам, стараясь расслышать уже почти совсем затихший голос, настойчиво переспрашиваю, она наконец-то отвечает, заставляя меня отшатнуться. И звёзды погасли.