На твоей стороне

      — Не бойся меня, — говорит Ньют впервые, когда осторожно клюет Тесея в уголок рта.       Это похоже на ребяческую шутку, и все вполне можно списать на его персональные причуды. А еще на Рождественскую пору, когда все немного пьяны зимним воздухом и сливочным пивом. Но Ньют не хочет прикрываться оправданиями. Ему важно, чтобы Тесей понял правильно.       Чтобы Тесей — наконец — прозрел.       Они ютятся в коридоре возле туалетов; оказаться пойманными здесь проще простого, и Ньют сжимает кулаки, впиваясь пальцами в краешки мантии. Он не уверен, а еще до жути смущен, но все равно желания провалиться сквозь землю не возникает. Ньют смотрит на Тесея, и мысли разбегаются от вида его лица.       Тесей сбит с толку.       Но при этом красив, как бог.       Ньют, не удержавшись, прикасается к его рту еще раз. И в третий — пальцами. Он ловит момент, потому что волнуется о том, что подобного больше не случится. Ни сегодня, ни вообще. Ведь Ньют, глупенький, умудрился влюбиться в старшего брата, с таким мирно не проживешь.       — Пожалуйста, — просит он, когда Тесей синеет от перенапряжения и явно забывает дышать, — не бойся.       Он буквально видит, как шестеренки в мозгу брата затевают хаотичную круговерть и все норовят выскочить из-под удерживающих их тисков. Тесей думает и молчит, и последнее — самый страшный поворот событий. Ньют прислоняется грудью к груди старшего, утыкается носом в плечо.       Тесей не из буйных нравом, и Ньют догадывается: он не ударит, максимум — оттолкнет, если станет слишком противно. Но, может, не станет?       Может, ему не чудились взгляды, которыми награждал его Тесей, когда предполагал, что он их не замечает?       — Я не специально, — винится Ньют, вдыхая запахи, что хранят чужой воротник и галстук. Нотки лаванды, хвойного леса и древесной коры. Тесей всегда был уникален. — Оно само собой получилось.       Он просит прощения, потому что чувство вины Ньюта необъятно, и ему стыдно, стыдно признаться, сколько раз он думал о Тесее не как о брате, не как о друге. Но надежда, наивная и немного слепая. несет его вперед; руки противоречат словам — Ньют винится, но не может перестать прикасаться и гладить.       Ему Тесея мало.       Ему Тесей нужен внутри, под кожей.       Только бы, только бы разрешил.       — Не бойся меня, — шарманкой старые слова извинения, и пальцы, задевающие чужие пальцы, волшебной симфонией.       Ньют слишком устал от собственных мыслей. От боязни не решиться, не сделать — именно поэтому он сегодня здесь, в канун Рождества зажимает старшего брата возле старых туалетных кабинок. А Тесей все молчит, и к горлу волной подступает отчаяние. Ньют сглатывает густую желчь, давит в зародыше крик.       Может, брат все же?.. Поймет, примет? Ответит?       — Не бой-... прости, — он начинает теряться, и это происходит постепенно, через слово. Паника крутит внутренности и вьюжит кровь. Ньют только сейчас осознает последствия. — Прос-...       Последние звуки срываются в тишину и гаснут, не успев вспыхнуть. Ньют жмурится; истерика в сердце стучится вежливой дамой — "тук-тук, вы не ждали, а я все равно пришла". Ньют раскрывает ей навстречу объятия.       Но спины касаются родные руки. Неспешно, неуверенно, кончиками пальцев выслеживают позвонки на костистой спине под покровом мантии. Брат.       Тесей.       Он ласку дарит волнительно и нежно, и Ньют сомневается: братски или по-другому? Пальцы торопятся к шее, огибают ушную мочку и заправляют завиток волос. Гладят, осторожно отстраняя лицо.       — Бояться? — уточняет Тесей, и глаза у него самые добрые на свете, они лучатся светом и заботой. Ньют привстает на цыпочки, забываясь от восторга. — Почему?       И столько в вопросе искренности, что истерика отступает. Скукоживается, ссыхается на глазах. Тесей забирает в ладони его лицо, мажет кончиком носа по носу. Зима щедро обсыпала его ресницы снежинками, и это фантастически трогательно.       — Я не стану тебя бояться, — Тесей улыбается.       И целует. Невесомо. Взвешенно.       Словно разрушая границы, разрешая оставаться вместе от начала и до конца.