В тесных школьных коридорах.

И лишь бинты напоминают о полученных ранах.

Пушкин шумно вздохнул, притянул колени к груди и стал покачиваться.Тут же какая-то низенькая бабушка подбежала к нему и громко начала ругать за то, что он пачкает обувью скамейку, однако, столкнувшись с опустошенным взглядом, поспешила уйти и оставить скамейку на произвол чужих ног.  — Его нет уже неделю, — разбил тишину бесцветный голос Маяковского. Ответом ему стало молчание. Ни у кого не было настроения для обсуждений, каждый в одиночку раз за разом обдумывал ситуацию и искал пути решения. Площадка, на которой они обычно собирались, чтобы пообедать, выглядела непривычно пустой, а её неизменные гости подавленными.  — Может заболел? — с внезапной надеждой предположил Володя, на что Лермонтов едва слышно застонал:  — Он никогда не пропускал школу! Здесь что-то серьёзное и если мы продолжим, простите, сидеть на жопе ровно и ничего не придумаем, добром это не закончится. — Откуда ты знаешь, что что-то серьёзное? — хмыкнул Пушкин и сунул в рот сигарету. Он никогда не курил. Это не укрылось ни от кого из присутствующих, но никто не стал акцентировать на этом внимание. Не было сил. — Интуиция, — отрезал Лермонтов, наблюдая за тем, как друг неспешно затягивается и морщится с непривычки. Саша кивнул, удовлетворенный таким ответом. По-сути ему было всё равно. — Итак, что мы имеем? Мы знаем, что наш любезный Николай начал часто общаться с Константиновским. Что мы знаем о нём? Наша параллель. Мало с кем контактирует. Слышал, у него недавно был крупный скандал с какими-то ребятами… Что ещё? Ничего. Только несколько слухов. Но мы знаем, что Коля внезапно стал богобоязненным, раньше такой херни не наблюдалось. — Лермонтов пытался составить хоть какую-то логическую цепочку, уцепиться за что-то, что помогло бы понять, что происходит. Он видел зарождающийся интерес в глазах друзей, однако один взгляд остался скрытым:  — Есенин! Ты как? Нормально? Сергей приподнял голову, посмотрел исподлобья и кивнул.  — Так. Дальше. Получается, что нам ничего не остается, кроме как поговорить с Константиновским. — Лермонтов заметил, как Есенин едва вздрогнул и впервые обратил внимание на то, как за эту неделю похудел и побледнел его друг. —Может выключишь Шерлока? Все итак это прекрасно понимают — вспылил Пушкин, прикладывая окурок к руке и болезненно морщась. Маяковский тут же бесшумно вырос за его спиной и отвесил подзатыльник. Пушкин подскочил и зло уставился на глыбу, на голову выше, чем он сам. — Какого хуя?! Володя оставался спокойным. Он едва нахмурился, прикрыл глаза и медленно, словно объясняя что-то маленькому ребёнку, заговорил:  — Завязывай со своими истериками. Ты не маленький. Мы все волнуемся за Гоголя, но это не повод гробить себя. Ты же не просыхаешь. От тебя несёт сигаретами. Ты понимаешь, что этим ты никак ему не поможешь? Понимаешь ведь? Я думаю, все присутствующие уже поняли, что Гоголь в полной жопе и вытаскивать его оттуда придётся нам. А потому успокойся и скажи. Что с тобой происходит? Пушкин шумно засопел, сжал кулаки. Маяковский едва заметно напрягся, готовясь принимать удары, но Саша закрыл глаза и привычно запустил пятерню в кудри. — Я во всём виноват. Маяковский вздохнул, вытянул руку и потрепал худое плечо друга. Пушкин удивлённо поднял взгляд — Мы все виноваты, Саш После этих слов Володя бесшумно развернулся и направился в сторону школы. Остальные проводили его взглядами, но не сдвинулись с места. Маяковский зашёл в теплый холл школы и с наслаждением впитал тепло помещения. Он не успел сделать и пары шагов, как у него на шее повисло что-то маленькое. — Володя, милый, — ласковый шепот обжёг уши, — Где ты пропадал? Я так сильно скучала. Маяковский несколько секунд простоял неподвижно, словно думая, как поступить, после чего притянул хрупкое тело к себе поближе, зарылся носом в тёмные волосы и вдохнул родной запах — И я скучал, Лиля. Девушка радостно посмотрела на него. Карие глаза светились теплом. Володя погладил мягкую щёку, утопая в этой нежности, но, пересилив себя, задал интересующий вопрос: — До меня дошли слухи, что у тебя появился новый парень. И как тебе с ним? Девушка удивлённо посмотрела на него, словно не услышав, в глазах мелькнуло что-то, чего Маяковский не смог разглядеть и понять. Но тут же выражение её лица стало обеспокоенным: — Володя. Это такая неудачная шутка? Ведь ты мой парень. И я люблю только тебя. Если кто-то тебе что-то про меня наговорил… Я не знаю. Люди не могут простить мне моё прошлое и до сих пор припоминают, пытаясь разрушить жизнь. Однако то, что было в прошлом остаётся там. Я встретила тебя и больше мне никто не нужен. Входная дверь хлопнула и мимо них пронеслась тень. Маяковский успел увидеть лишь копну светлых волос, однако не придал этому значения. Потому что Лиля любит только его. Слова остальных не значат ничего. Да… Это всё ложь. Лиля не может изменять ему. Она милая, добрая, сильная, но такая мягкая. Она бы не солгала ему. Лиля уткнулась носом ему в грудь и мило засопела, Володя аккуратно перебирал ее волосы, изредка целуя растрепанную макушку. Холл пустовая, лишь пожилой охранник бросал на парочку осуждающие взгляды и тихонько бурчал что-то под нос. Лиля оторвалась от Володи и пропела: –У меня ещё урок, так что можешь не ждать и идти домой, ладно? А завтра, после уроков, пойдем гулять –получив в качестве ответа короткий кивок, она развернулась и скрылась за ближайшим углом. Володя довольно прищурился, но, вместо того, чтобы развернуться и уйти из школы в спасильное спокойствие дома, он направился к ближайшей скамейке, чтобы дождаться свою возлюбленную. Однако, стоило Володе расслабиться, как возле него вновь мелькнули чьи-то светлые кудри, а противный, вечно насмешливый голос промурчал над ухом: –Пошли-ка, прогуляемся. Время у тебя есть, так что не отмажешься. Маяковский нехотя перевел взгляд на говорившего и уткнулся им в усмехающееся лицо Есенина. –Отвали Лицо внезапно стало серьезным, а в глазах появились непривычные злые огоньки. –Воло-оденька, будь так добр, составь мне компанию. Маяковский лениво поднялся и вышел во двор вслед за Сергеем. Он, не оборачиваясь, шел к местной курилке, на ходу доставая сигареты. Он остановился, подкурился и с наслаждением выдохнул ароматный дым Володе в лицо. Маяковский начинал злиться. –Завтра мы идём к Гоголю, не забыл? — пробурчал Есенин, рассматривая свои ботинки. –Я завтра занят, — коротко бросил Володя, всё ещё не понимая, зачем его вытащили. От Есенина исходили непривычные волны агрессии, каких Маяковский никогда не чувствовал. Сергей в очередной раз затянулся, намеренно выдохнул дым в лицо собеседнику, с явным наслаждением наблюдая, какое недовольство это порождает. –Игра не стоит свеч, Володя. Ты легко найдешь себе другую шлюшку Маяковский, краснея от злости, молчал, пытаясь хотя-бы дослушать говорившего, прежде чем набить ему морду. –Твоя Лиля нагло ссыт тебе в уши о верности, а ты ведёшься, как малолетка. Скажи честно, ты слепой, или тупой? Ты, конечно, мой друг, но порой ведёшь себя, как законченный еблан, — Есенин, кажется, сам закипал с каждым словом. Эта злоба сбивала Володю с толку, приковывала к земле, не давая двигаться, — не понимаешь, что сейчас другу твое внимание нужнее, чем ей? Будь добр, спустись сейчас к старому туалету. Сам всё поймёшь. Я заебался проводить воспитательные беседы, так что лучше ты всё увидишь сам. – С этими словами, Есенин, зажав в зубах сигарету и похлопав друга по плечу, направился в сторону своего дома, оставив Маяковского наедине со своими неприятными мыслями. Есенин никогда не вел себя так. Он всегда был ехидной занозой в заднице, но Володя никогда не видел этого барана по-настоящему злым. Внезапно даже для себя, Маяковский полетел в школу. Он проигнорировал бурчание охранника, на ходу расстрегивая куртку. В голове в панике метались десятки мыслей. Да, Есенин мог просто пошутить и, возможно, Володю около туалета ждала очередная тупая шутка, но что-то в тоне этого клоуна заставляло Маяковского идти вперёд. Есенин действительно никогда не бывал полностью серьезным. Сегодняшняя перемена заставляла нервничать и ускорять шаг. Маяковский сам не заметил, как пролетел через всю школу. Подходя к туалету, Володя замедлился, стараясь оттянуть момент. Что-то внутри него подсказывало, что это необходимо. В этой тишине он услышал в старой кабинке, куда никто не ходил, какое-то подозрительное шевеление. Маяковский тихо прокрался ближе и прислушался. Несколько секунд царила тишина, но потом знакомый голос разрезал ее, сложно ножницы. Лиля. Ее приглушённые стоны, тихие шлепки, утробное мужское рычание. Звуки, которые мало с чем можно спутать. Облитый холодным потом, Володя судорожно выдохнул, стараясь убедить себя в том, что это шутка. Очередная дебильная шутка Есенина. Да, это именно так. С этой мыслью Володя на ватных ногах подошёл к старой двери и резко дёрнул, вырывая хлипкий шпингалет. Секунда. Две. Он видит свою Лилю, видит парня из параллели, который удобно пристроился сзади. Три. «И как называется этот предмет? Которому ты сейчас обучаешься?» Голос, словно не принадлежит ему: хриплый, наполненный незнакомой прежде яростью. Родные испуганные карие глаза, которые утратили всю свою теплоту. В них был только голый страх. Володя присмотрелся и к своему ужасу не обнаружил в них ни грамма раскаяния. Маяковский резко развернулся и ринулся обратно, проигнорировав звонкое «я могу объяснить». Мысли бешено летали в голове, толкая друг друга. Каждая норовила проскочить первой, но в итоге это всё смешивалось в единый хаос. Зачем ему это сейчас? Он чувствовал себя великаном, с которого ради забавы, стянули всю кожу и теперь каждый его миллиметр горел от боли. Он не помнил, как вышел из школы, не знал, почему ноги сами понесли его к курилке и не удивился, увидев там знакомую светлую макушку. Есенин грустно посмотрел на друга и без ненужных слов протянул ему сигарету. Маяковский медленно протянул руку, принимая предложенное. Они вместе закурили. Маяковский пытался разобраться с потоком мыслей, изредка поглядывая на Сергея, который привычно затягивался и выдыхал, рассматривая серое небо. Внезапно он повернулся и посмотрел на Володю. Маяковский не заметил едких смешинкок в светлых глазах Сергея. В них теплилось непривычное грустное понимание и сочувствие. Есенин, слегка кивнул Маяковскому, отчего его светлое гнездо на голове зашевелилось. Он ни сказал ни слова, но в этом кивке, взгляде слишком явно читалось «Мне жаль, что я заставил тебя пережить это». Говорить было ни к чему, итак все было ясно. Они молча докурили, так же молча вместе пошли в сторону дома. Им было по пути, но они никогда не составляли друг другу компанию. Однако сегодня всё шло иначе. Они молча дошли до развилки, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны, каждый в своих мыслях. Больше они никогда не говорили о сегодняшнем дне.