1 декабря
Утро субботы началось с настойчивого звонка мобильника, который я мысленно проклинал, агрессивно пытаясь заснуть вновь. С трудом разлепив веки, я потянулся за телефоном и тут же зажмурился от яркого света. Разглядев имя, я тапнул по зеленой кругляшке, готовый рвать и метать. – Мила, ты в своем уме?! – прорычал я в трубку сонным и охрипшим голосом. – Ты на часы смотрела? А в календарь? Какого черта в такую рань?! – Юр, прости, это срочно! – завопила она так, словно за окном разворачивался апокалипсис. – Говори уже, – процедил я сквозь зубы, полностью отделываясь от сна. – Гоша тебе все рассказал? Это все я, не злись на него, ладно? Это я настояла на том, чтобы поговорить с Виктором. Мне очень жаль! С каждым произнесенным ею словом мой левый глаз медленно, но верно начинал дергаться в нервном тике, а зубы скрежетать от гнева. – Мила, клянусь, я убью тебя. Готовь завещание. Понедельник – твой последний день. Я хотел было уже отключаться, как вдруг до моего уха долетело громкое и визгливое «Стой!». Рыкнув, я приложил телефон к уху, готовясь выслушивать еще более значимую информацию, которая была жизненно необходима мне с самого утра. – Виктор правда вел себя, как мы ему велели? То есть он нас послушался? – спросила она с нескрываемым удивлением в голосе. – Послушался. Даже переигрывал, – ответил я сухо, устраиваясь на кровати как можно удобней. – Ого, это на него совсем не похоже. В первый день он был навеселе. Я даже предположить не могла, что он обратит внимание на нашу просьбу, – проговорила она, все еще удивляясь. – Этот клоун согласен на любой движ, кроме голодовки. Ты что, его не знаешь? – фыркнул я, протирая глаза и неистово зевая. – Знаю, в том-то и дело. Поэтому меня настораживает эта ситуация. – Так, все, Мила. Какого черта мы обсуждаем Никифорова? Сегодня выходной. У тебя, кстати, тоже. Выспись и займись чем-нибудь полезным. До понедельника, короче. Тактично попрощавшись, я отложил телефон, завернулся в одеяло как в кокон и отвернулся к стене. Поспав от силы час, я нехотя поднялся и поплелся на кухню. Выходные обещали быть не менее рутинными, чем будни, что, конечно же, вгоняло меня в тоску вселенского масштаба. Потя, судя по всему, собиралась спать до обеда, и до меня определенно ей не было никакого дела. После душа я засобирался на прогулку, решив тем самым разнообразить сегодняшний день. Погода на удивление радовала. Шаркая ногами и разбрасывая в стороны желто-бурые листья, я погружался в недалекое детство. Постепенно на моем хмуром лице вырисовывалась поистине детская и глупая улыбка, которую я не замечал. Изредка мимо меня проносились бегуны-любители, которые с каждым разом оставляли меня далеко позади. Приятный холодок и уединение с самим собой творили чудеса. С каждым шагом я ощущал невероятную легкость и свободу. Воздух, наполняя мои легкие, рассеивался передо мной белой струей пара, отчего я морщил раскрасневшийся нос и еще больше становился похожим на ребенка. Кончики моих пальцев начинали заметно холодеть и к концу прогулки были схожи с сосульками, свисавшими с крыш домов в начале января. Пошарив в карманах, я собрал кое-какую мелочь и принялся искать какую-нибудь захудалую будку, в которой мог купить стакан кофе. С трудом отыскав такую в самом центре необъятного парка, я облегченно выдохнул. Протянув мелочь старенькой и морщинистой бабуле-продавщице, я попросил один кофе и, переминаясь с ноги на ногу, принялся ждать. Вкус напитка из пакетика был привычным и близким. Прислонившись к обшарпанной поверхности уже изрядно дряхлой и ржавой будки времен СССР, я сделал несколько спасительных глотков и блаженно обратил лицо к небу. Кто бы мог подумать, что даже такой момент можно испортить и превратить его в самый худший и отвратительный... Откуда ни возьмись, из-за угла выскочила лохматая собака и с диким лаем накинулась на меня, облизываясь и утыкаясь холодным носом в мой подбородок. Стакан кофе угрожающе покатился по асфальту. Опустив глаза, я с ужасом обнаружил огромное пятно на своей новой желтой парке. Я готов был вспыхнуть как самый настоящий вулкан, если бы не признал в этом невоспитанном псе Маккачина. Следом показался и запыхавшийся Виктор, который, казалось, оббежал этот парк вдоль и поперек. – Мак... ты... – выдавил он, переводя дух. Заметив меня, Никифоров выпрямился, как по струнке и тихонько рассмеялся. – Теперь понятно, почему он так сорвался и побежал непонятно куда, – произнес он, улыбаясь. Я стоял, не зная, что делать и что говорить. Ситуация нервировала своей крайней нелепостью, и все, чего мне хотелось, – это быть дома, нежиться в теплой постельке, а не стоять в центре парка с огромным пятном от кофе и мило беседовать с человеком, которого я ненавидел больше всего на свете. – Ох, это Мак сделал? – спохватился Виктор, приближаясь. Я рефлекторно отступил назад, чуть ли не вжимаясь в будку. – Милки, ступайте отсюда! А то народ распугиваете своей лайкой! – запищала вдруг бабулька, высунувшись из крохотного окошка. Я счел это отличным шансом улизнуть от неприятного разговора, но Никифоров настиг меня в два счета, и мне пришлось остановиться. – А что ты здесь делаешь, кстати? – поинтересовался он, немного растерявшись. – Гуляю, – бросил я, желая, как можно скорее уйти. – Понятно. Я вот тоже с Маком гуляю. Твое пятно... – Ничего страшного, – перебил я, прикрывая рукой самодеятельность Маккачина. Песик весело прыгал вокруг нас, не веря своему счастью, и явно не понимал, насколько неловко и нелепо мы смотрелись. – Слушай, может ко мне? У меня дома отличный отбеливатель! – предложил вдруг Виктор на полном серьезе. – Никифоров, ты в своем уме предлагать мне такое? Короче, я домой. На сей раз я точно развернулся, чтобы уйти, но меня остановил Мак, выскочивший передо мной, виляя хвостом и поблескивая глазами. Было бы глупо отрицать свою симпатию к этому кудрявому песелю, которому я многое прощал (чего я не мог сказать о Викторе). А потому я не позволил себе нахально переступить через него и уйти домой. Выдохнув, я резко повернулся к Никифорову, всем своим видом показывая, что вынужден остаться. – А почему Никифоров? – спросил он, искренне недоумевая и, кажется, с небольшой обидой в голосе. – А почему нет? Разве это не твоя фамилия? – Да нет, моя. Просто раньше... – Раньше, да. Раньше было многое. Раньше было лучше. Но это в прошлом, Никифоров. Надо двигаться вперед, – перебил я, заканчивая за него фразу. Виктор промолчал, не отводя глаз от моего лица. – Да, ты прав. Тяжело вздохнув, он привлек Мака к себе, решив не обременять меня его чрезмерным вниманием. – Ради бога, Никифоров, не делай такое лицо. Я еще от твоей вчерашней актерской игры не отошел, – закатил я глаза, засунув руки в карманы. – А я говорил им, что это глупая идея, – ответил он, закрепляя поводок на ошейнике Мака. – Ну, не такая уж и глупая. Я все еще не смирился с мыслью, что буду видеть твою физиономию каждый божий день, – произнес я без зазрения совести, легкомысленно уставившись в небо. – Не каждый, – поправил он меня, собираясь уйти. – Это радует, – хлопнув себя по бокам, я развернулся, чтобы наконец избавиться от этого дурацкого разговора. – Юр, а ты изменился... – сказал он вдруг тихим голосом, подняв на меня глаза. – Ты меня изменил. Я ушел, не оборачиваясь, и даже не попрощался. Если раньше в моей душе была зияющая дыра, то теперь там обитало нечто склизкое и мерзкое, похожее на то самое пятно от кофе. Мне было откровенно паршиво от разговора, от Виктора. Он не понимал и не хотел понимать последствий своего поступка. Он ждал и надеялся, что все мы примем его с распростертыми объятиями, сделав вид, что ничего не было. Но такое бывает только в самых наивных сказках. В жизни такое не прокатывает, и пора бы знать это к своим двадцати семи. Вернулся я довольно рано, однако Потя, недовольная моим неожиданным уходом и тем, что ее оставили без еды, протяжно мяукала до самой кухни, пока я не угостил ее рыбкой, купленной в ларьке у самого подъезда. При виде золотой иМак.
1 декабря 2018 г. в 17:39