Дневник фигуриста

3 декабря

Все воскресенье я провалялся в кровати, высыпаясь и отдыхая перед трудной неделей. Думаю, нет смысла расписывать то, как я спал, ел и ходил в сортир. Потя старалась не отставать и делала все то же самое (и даже с большим усердием). Сегодняшний день начался с злополучной куртки, о которой я напрочь забыл вчера, и которая совершенно не годилась для носки. Запихав ее в кучу другого нестиранного белья, я выпотрошил весь шкаф и достал старую, уже изрядно потрепанную и тонкую курточку, которая никак не годилась для такой сволочной погоды, царившей на улицах Петербурга. Снега еще не было, но чувствовалось, что зима здесь, прячется за спиной осени и ждет своего часа. А впрочем, в Петербурге всегда так: серое небо, серые улицы и люди тоже серые, ничем непримечательные, похожие друг на друга как один, и даже снег здесь серый, падает с неба, как пепел, превращая город в самый настоящий Сайлент Хилл, а его жителей в заложников и жертв, что бездумно разгуливают по улицам и не находят выхода. Примерно так я себя и чувствовал, отправляясь в концлагерь, замаскированный под учебное заведение с выкрашенными в желтый стенами и ржавыми решетками на окнах первого этажа. Лечебница для душевнобольных, не иначе. Уроки сегодня проходили как-то вяло и скучно, даже одноклассники выглядели полуживыми и, казалось, не замечали меня совсем. Никаких замечаний, издевок и даже двоек – с первого взгляда могло показаться, что день был вполне сносным и даже благоприятным лично для меня. Вспомнив об одном важном деле, я, не мешкая, направился в кабинет классной. Прождав, пока школьники освободят кабинет, я набрал в легкие воздуха и шагнул за порог. Женщина не отрывалась от бумаг и не замечала меня, пока я не заговорил. – Здравствуйте. Извините, что отвлекаю. Хотел предупредить, что скоро у меня начнутся усиленные тренировки, и я буду отсутствовать, – выдал я на одном дыхании, как будто заранее готовил свою речь. Оглядев меня с ног до головы, она вернулась к бумагам. – Плисецкий, сколько раз тебе можно повторять? И так из года в год. Сначала справка, потом и об отпуске твоем поговорим, – ответила она привычным менторским тоном, от которого звенело в ушах. Закрыв глаза и выдохнув, я пробубнил, что справка будет и вышел прочь. Ненавистные бумажки, которые нередко вставали у меня на пути, злили до невозможности и доводили до белого каления. Захватив рюкзак и куртку, я побежал в фойе. Погода за окном ухудшилась, отчего я невольно поежился, застегивая никуда негодную куртку. – Плисецкий! Услышав, как меня окликнули, я рефлекторно обернулся. Пацан, отправившийся в нокаут несколькими днями ранее, шагал в мою сторону и явно хотел поговорить. Выглядел он вполне здоровым, а значит, плакаться по поводу помятой рожи был не намерен. Остановившись в нескольких шагах от меня, он ухмыльнулся. – Ладно, не ссы. Не бить тебя пришел, – сказал он, сделав лицо попроще. – Удар у тебя, что надо. – Да, спасибо, – поблагодарил я, делая паузы и не понимая, что от меня хотят. – Пришел извиниться. Только другим не говори. Да ты и не скажешь. В общем я получил за дело. Никаких обид. Протянув мне руку для рукопожатия, он глупо улыбнулся. Пожав красную и крепкую лапищу, я попытался улыбнуться в ответ и понятливо кивнул. Еще один разрешенный конфликт добавил мне уверенности и мотивации ходить в это злачное место и не плеваться при виде каждой второй особи. Попрощавшись, мы разошлись в разные стороны. До Дворца я добирался мучительно долго и даже умудрился попасть в пробку. С остановки я бежал без оглядки и не чувствовал ни холода, ни усталости. Куртка болталась на мне как дождевик и не сохраняла маломальского тепла. Но это было последнее, о чем я на тот момент думал. Я опаздывал, а значит, медлить было нельзя. Забежав в раздевалку, я переоделся со скоростью света и, чертыхаясь, вышел на лед. Мила и Гоша уже разминались и, увидев меня, тут же отвлеклись и остановились. – Плисецкий, совсем обнаглел, чертяка?! – послышалось за моей спиной. Яков стоял в позе разъяренной жены, ждущей пьяного мужа, и с каждой секундой багровел на глазах. – Прошу прощения. Пробки. Я торопился, как мог, – объяснил я, надеясь, что это прокатит. Фельцман хмыкнул и велел присоединяться к остальным. Мила замахала руками, подлетая ко мне и заключая в крепкие объятия. – Да-да, я понял, что ты рада меня видеть, – произнес я, легонько ее отталкивая. Поздоровавшись с Гошей, я на мгновение замер. Глаза невольно скользнули по трибунам и остановились на том самом месте, где в прошлый раз сидел Виктор. – Его сегодня нет, – пояснила Мила, словно прочитав мои мысли. – Что? Да плевать. Сдался он мне, – ответил я уверенно и приступил к разминке. Прошла она как обычно и ничем не отличалась от всех предыдущих. Яков снова заговорил о чемпионате Европы и о том, насколько он важен для карьеры каждого из нас. До него оставалось всего ничего, однако Фельцман до сих пор не мог решить, кого же из нас туда отправить. Тренировки проходили в обычном режиме, каждый день, по несколько часов и со всеми видами элементов, которые только имелись. В общем и целом все трое были готовы покорять хоть олимпийские игры. Отправлять всех нас он не хотел, так как должен был сфокусироваться только на одном и подготовить его лучше всех, чтобы утереть нос выскочкам из Японии и Канады. Меня как претендента Яков рассматривал в самую последнюю очередь, не желая нагружать еще одними соревнованиями после победы на предыдущем Гран-при. Ну а я не настаивал и не рвался в бой, как это было в прошлый раз. Я полностью осознавал, какой это труд, и что на кону слишком многое. Такие решения не принимаются в одночасье и уж тем более не могут гарантировать победы. После тренировки Фельцман построил нас в шеренгу, как оловянных солдатиков и задумчиво зашагал перед нами, как самый настоящий офицер. – Бабичева! – скомандовал он, отчего мы рефлекторно выпрямились. Мила сделала шаг вперед, немного качнувшись от скользкого льда. – Как ты смотришь на то, если я отправлю на чемпионат тебя? – спросил он самым серьезным голосом, нахмурив густые брови. – Я? – удивилась она, захлопав глазами. – А вы уверены? – Моя уверенность тут ни к чему. Уверен я в вас троих. Все вы брали золото и знаете, как это делается. Но в этот раз обстоятельства кардинально поменялись. Как вы уже знаете, к нам вернулся блудный Никифоров. Вернулся, чтобы тренировать, а не кататься сам. И пока он ищет очередную жертву, готовую отвалить приличную сумму денег за одно лишь громкое имя в графе «Тренер», мы должны что-то предпринять! Этот выскочка возомнил, что способен кого-то чему-то научить, но все, что мы увидели, исходя из его первого тренерского опыта, так это то, что с ним готовы работать только ярые фанатики, мотивируемые его близостью и расположением. Никифоров отчалил от нас и больше не является частью нашей команды, и я хочу, чтобы вы это понимали. Кого бы он ни тренировал, он будет делать все то же самое, что и вы. Он получил огромный опыт в катании от меня и сумел реализоваться как фигурист, но применить свои навыки и знания на ком-то другом ему не удастся. У него нет тренерского опыта. И это единственный фактор, гарантирующий ему провал, а нам с вами шанс на победу. – Простите, но Витя будет тренировать русских. Таких, как мы с вами. И если в итоге победит русский, то разве это плохо? – вклинился вдруг Гоша, понизив тон. Яков угрожающе нахмурился, готовый надуться, как рыба-шар, а Гоша уже в тысячный раз пожалел, что перебил его. – Он может говорить, что угодно! Здесь решают только деньги! Он будет тренировать даже австралийца, если его устроит гонорар! Или, может, вы забыли, как он укатил в Японию и тренировал там самую настоящую бездарность?! Фельцман кипел как чайник. Еще немного, и из его ушей повалил бы пар, а сам он посвистывал бы от ярости и булькал. Мы закивали в унисон, подтверждая его слова. Мила стояла, опустив глаза. Гоша ковырял лед острием лезвия. А я смотрел на Якова без единой эмоции и мысленно соглашался с ним во всем. – Вольно! – отпустив нас домой, он закряхтел и направился к себе. Вспомнив о справке, я догнал его и рассказал о проблеме. – Приходи ко мне в кабинет, обсудим, – ответил он, скрываясь за дверью. Кивнув, я ушел в раздевалку, где меня уже ждали Мила и Гоша. – Ну, Фельцман зверь! – негодовала она, всплеснув руками. – Мил, прекрати. Мы ничего не можем сделать, – успокаивал ее Гоша, хлопая по плечу. – Юр, ну скажи ему. Витя нам не враг! – накинувшись, она повисла на мне как елочная игрушка. – Мила, отстань. Я обещал убить тебя сегодня, помнишь? – отцепившись от нее, я начал переодеваться. Надувшись, она села на место и угрюмо уставилась в одну точку. – Да и чего вы напрягаетесь, я не пойму? Не вы ли просили его отстать от меня? А теперь защищаете. Вас не поймешь. Фыркнув, я взлохматил взмокшие волосы и собрал их в пучок, накидывая на плечи куртку. – Мы объяснили ему, что валять дурака, как в Японии у него не получится. Он сам все видел. Он понимает, что ему здесь не рады. И он один, Юра. У него никого не осталось. А тут еще Яков его гнобит и выставляет врагом народа, – пояснила она, эмоционально жестикулируя. – Никем его Яков не выставляет. Он говорит так, как есть. Вам бы гуманизма лишнего убавить и смотреть на вещи здраво, – ответил я, пожав плечами. – Но он же наш, Юра... – произнесла она тихим и грустным голосом, глядя мне прямо в глаза. – Не наш, Мила. Давно не наш. Он сделал свой выбор, уехав в Японию, – взгромоздив на спину тяжеленный рюкзак, я развернулся к выходу. – Он не твой. И выбор сделал не в твою пользу. Поэтому ты так говоришь. Остановившись в дверях, я почувствовал, как у меня перехватило дыхание, а сердце предательски пропустило удар. Сжав кулаки, я сорвался с места и пулей вылетел из раздевалки. А потом из Дворца, напрочь забыв и о Якове, и о справке, и обо всем на свете. Холодный ветер бил меня лицу снежной крошкой, отчего я постоянно жмурился и протирал глаза до жгучих покраснений. Рассекая ногами лужи, я не замечал, насколько холодными и одубевшими были мои конечности. Незастегнутая куртка развевалась как флаг и не ощущалась на теле совсем. И лишь добравшись до дома, я понял, насколько замерз. Сбросив с себя всю одежду, я завалился на кровать и долго лежал, шмыгая носом, пока Потя не вывела меня из анабиоза. Мои руки не слушались, а сам я дрожал как осиновый лист и не мог нормально набрать ванную, чтобы согреться. И лишь погрузившись в горячую воду, я почувствовал себя живым. Мое тело обмякло, а голова освободилась от всех мыслей. Безумно хотелось спать и есть. Но хватило меня только на сон. С трудом дойдя до кровати, я забрался под одеяло и проспал до глубокой ночи. Чувствую себя паршиво. Все болит. Пишу на последнем издыхании. Мои глаза закрываются. Кажется, завтра я не встану.