Дневник фигуриста

11 декабря

На следующий же день, припеваючи собираясь в школу, я заведомо решил, что день обещает быть лучшим на этой неделе. Потя громко мяукала, наблюдая за суетой, творившейся вокруг, и явно пыталась меня остановить. Видимо, чувствовала, что совсем скоро я начну пропадать на льду, а потом и вовсе уеду, оставив ее у дедушки. Насыпав ей корма и налив достаточно воды, я чмокнул ее между ушек и быстренько выскользнул из квартиры. Зимний холодок играючи пробежал по моей коже, едва я вышел из подъезда. Приобретенная на днях куртка была как нельзя кстати, хотя и ощутимо ударила меня по кошельку. Панихида по желтой парке проходила в молчании и клятвенных обещаниях обходить стороной будки с кофе и лохматых псов с их придурковатыми хозяевами. Ну а во всем остальном я был счастлив в предвкушении следующих дней. Решив отсидеть все уроки, чтобы не схлопотать праведный гнев класснухи, я изредка засыпал на парте и терял нить происходящего. Но главное, что я присутствовал и теперь точно мог рассчитывать на желаемый отпуск. После занятий я заглянул в кабинет классной и, не теряя времени, перешел к делу. – Здравствуйте. Вот справка об освобождении и о том, что я намерен участвовать в соревнованиях, – положив ее на стол, я огляделся в ожидании, когда на меня обратят внимание. – Бери бумагу, пиши заявление на имя директора. Чего как маленький? Не в первый раз ведь, – пододвинув мне белый лист и дав ручку, она опустила голову, возвращаясь к своим делам. Закатив глаза от нетерпения, я сел за парту и принялся писать дурацкое заявление. Пораскинув мозгами и вспомнив свои прошлые, я накалякал все, что было в моих силах и уже собирался уходить, как вдруг классная остановила меня, подозвав к себе. – Плисецкий, насколько хорошо ты знаешь своего тренера? Подобный вопрос ввел меня в тупик, учитывая, что речь шла о Никифорове, и теперь в стенах школы именно он считался моим тренером. – Э-э-э, н-у-у, – промямлил я, не зная, что ответить. Подставляться я не хотел, говорить правду – тем более. – Знаю настолько, насколько положено знать ученику, – проговорил я на одном дыхании, стараясь не выдать старого балабола Никифорова и его несбыточные мечты о тренерстве. – Это хорошо... – произнесла она загадочно, постукивая ручкой по столу. – Мне бы хотелось обсудить с тобой кое-что. Присаживайся. Подобный разговор с класснухой не предвещал мне ничего хорошего, но деваться было некуда. Сев обратно за парту, я взглянул ей в глаза, всем своим видом показывая свой уверенный и непоколебимый настрой. – Ты не в курсе, он женат? Я с трудом сдержался от язвительного смешка и россказней об однополых похождениях секс-символа нашего времени. – Насколько я знаю, нет, – ответил я спокойным голосом, мысленно разрываясь со смеху. – Замечательно. Слушай, Плисецкий, а у тебя случайно нет его телефона? – спросила она вдруг, поглядывая то на меня, то на свои ноготки. Я осекся, вспомнив, что удалил его сразу же после поездки в Хасецу и долго проклинал на самых разных языках. – Нет. Мы общаемся только в соцсетях, – выкрутился я. – Можете найти его в инстаграме и отписаться в директе. Уверен, он найдет для вас минутку. – Отличная идея! – воскликнула она, широко улыбаясь. – И ты мне в этом поможешь! Отлепив крохотный розовый стикер, она написала на нем что-то неразборчивое и протянула его мне. – Это мой ник. Передай его своему тренеру и скажи, что я буду ждать от него сообщения. Пусть отпишется мне до конца рабочего дня. Но учти, Плисецкий, если он не отпишется, а ты не передашь, то я буду знать об этом, и твое заявление со справкой вряд ли дойдут до директора. Подобный шантаж медленно, но верно выводил меня из себя, но я держался и, кивнув в знак согласия, спешно ретировался, боясь, что на меня взвалят что-нибудь по типу незаметно сфоткать старпера в душе или, не дай бог, утащить его трусы. Я искренне ненавидел эту школу, ненавидел учителей и всех ее учеников вместе взятых. В Москве все было иначе: и школа, и люди были какими-то родными и близкими, были знакомы и понятны мне. Петербург казался сплошным и бескрайним кладбищем с ходячими трупами вместо жителей и сыростью, въедающейся под кожу и медленно убивающей каждого второго. Я не любил этот город. Вернее пытался убедить себя в этом. Но каждый раз, выходя из дома, я шел по старым улочкам, сохранившим свой первозданный вид, и понимал, что постепенно влюбляюсь в холодный и неприступный Петербург, который, становился частью меня и моей жизни. Но в то же время я не переставал скучать по Москве и оставленному там дедушке, к которому по-прежнему хочу вернуться. Москва навсегда останется моей колыбелью, взрастившей и вскормившей меня. Она поставила меня на ноги, совсем как родная мать и отправила в долгое и непростое плавание во взрослую жизнь, в мрачный и далекий Петербург, и теперь, вероятно, скучает и ждет своего сына обратно. Тяга вернуться чувствовалась особенно остро после занятий в школе, после надменных лиц учителей и завистливых взглядов одноклассников. Я никогда не был на хорошем счету, не выделялся знаниями или в качестве активиста, у меня не было друзей или просто напросто людей, у которых я мог спросить домашнее задание. Я никогда не стремился выставить себя значимой шишкой, показушно называя себя восходящей звездой фигурного катания. Я не был кем-то особенным. Я был проблемным Плисецким, которого следовало терпеть из года в год, потому что так надо, потому что юное дарование, потому что побеждал. Помотав головой и отделавшись от неприятных мыслей, я сел в автобус. Музыка в наушниках была лучшей терапией. Стоило закрыть глаза и вслушаться в ритм, как все вокруг отходило на второй план. Голова опустошалась, и оставались только неясные образы, силуэты, знакомый шепот где-то там в подсознании и абсолютная гармония с самим собой. Я любил такие моменты, хоть и случались они крайне редко. Я любил уединение, но не любил одиночество. И не люблю его сейчас. Приехав во Дворец раньше обычного, я никого там не обнаружил. Старый охранник, работающий здесь уже третий десяток, узнал меня и впустил в родные стены, не став донимать меня лишними разговорами. Раздевалка была пуста, чему я несказанно обрадовался. Сбросив с плеча рюкзак, я начал не спеша переодеваться. Внезапно до меня долетел шум воды, вероятно, из душевой, в которую вела дверь напротив. Напрягшись, я тихо прокрался к ней на цыпочках и прислушался. Поток воды не прекращался. «Кто здесь может быть?» – спросил я у себя мысленно, думая, что же делать. Так и не успев натянуть брюки, я медленно повернул ручку двери. Та поддалась. Стройный ряд кабинок был заполнен паром, из-за которого невозможно было что-то разглядеть. Ступая босыми ногами по мокрому кафелю, я вглядывался в белую пелену и пытался понять, в чем дело. В самой крайней я заметил что-то похожее на очертания человека и уже хотел было незаметно выйти, как вдруг оступился и, потеряв равновесие, с грохотом упал на скользкий и холодный кафель. Силуэт дернулся и вскоре настиг меня лежащего на полу с мутным и непонимающим взглядом. – Юра, это ты? Виктор склонился надо мной, совершенно недоумевая, что я тут делаю, и попытался мне помочь. Заметив, что он абсолютно голый, я вскрикнул как впечатлительная девчонка и отполз подальше. – Все хорошо? Ты как тут оказался? – спросил он, поднимаясь и укладывая волосы назад. – Это я тебя должен спросить, что ты тут делаешь в такую рань, придурок! Захватив лежащие рядом брюки, я пулей вылетел из душевой, при этом умудрившись ни разу не споткнуться и не упасть. Уже в раздевалке я быстро натянул злополучные штаны, вытащил коньки и выскочил на каток, пытаясь отвлечься. Получалось плохо. Ноги подкашивались и скользили, совсем как на кафеле. Я не мог сосредоточиться на катании и только злился на себя и свое любопытство. Вспомнив о просьбе-приказе класснухи, я взвыл на месте и вынужденно вернулся в раздевалку. Виктор сушил волосы, стоя в одном полотенце на бедрах, и не сразу заметил, как я вошел. – Все в порядке? – спросил он, увидев, как я неуверенно жмусь в углу. – Да, в полном, – ответил я, спохватившись, и прошел к своему рюкзаку, не зная, с чего начать. – Уверен? – не унимался он, повернувшись ко мне. – Нет, – признался я, выдохнув. – У меня к тебе дело. Короче, помнишь мою класснуху, к которой ты подходил? Что ж, теперь она имеет на тебя виды и даже попросила передать тебе это, – вынув уже помятый стикер, я протянул его Виктору. – Если не отпишешься ей до конца дня, она не передаст заявление и справку. И тогда меня точно исключат. Хочешь сделать доброе дело? Отпишись этой чокнутой, и, возможно, я буду считать тебя за человека. На большее не рассчитывай. Прислонившись к стене, я отстраненно взглянул на Никифорова в ожидании его реакции на кашу, которую он сам же и заварил. Взяв в руки розовую бумажку, он внимательно всмотрелся в витиеватые буквы и, вытащив телефон, начал что-то усердно искать и строчить. – Что ты там делаешь? – не выдержал я, подходя ближе и заглядывая в экран. Отступив, Виктор приложил телефон к груди, явно не желая показывать, что он собрался делать. – Совсем оборзел? А ну показывай! Откуда я знаю, что за компромат ты ей там собрался кидать? – взбушевался я, пытаясь выхватить телефон. – Компромат? На тебя? Юра, побойся бога. За любой компромат на тебя я сяду в тюрьму и сяду надолго, – отшутился он, вытянув руку и не дав мне даже дотянуться. – Вот кретин, – выпалил я, оставив все попытки. – Запомни, Никифоров, если что-то пойдет не так, я тебе голову откручу. Я – не ты. И менять школы, как перчатки не стану. Хлопнув дверью, я вышел из раздевалки и тут же нос к носом встретился с Милой. Представляю ее бурную реакцию при виде полуголого Виктора и дальнейших умозаключений на основе моего негодования и агрессии. А впрочем, все и так читалось у нее на лице во время всей тренировки. Легкий румянец, хитрый прищур и неоднозначные намеки – все говорило о том, что мысленно она пищала от радости, а тараканы в ее голове танцевали сальсу. Отпустив всех по домам, Яков велел мне идти за ним. Уже в кабинете он долго объяснял, как важен предстоящий чемпионат, и что именно я обязан его выиграть. Кивая головой по инерции, большую часть монолога я пропускал мимо ушей и ощущал невероятную усталость. Наконец, позволив мне выйти, Фельцман вернулся к своим делам, а я вернулся в раздевалку. Виктора там не оказалось и, учитывая обстоятельства с классной, его уход меня очень сильно нервировал и напрягал. Заметив это, Мила осторожно подкралась ко мне сзади и неожиданно защекотала как котенка. Заверещав от неожиданности, я резко развернулся и чуть было не прописал ей смачного леща, но вовремя сдержался и лишь сдвинул брови, тем самым показывая все свое негодование. – Юр, ну ты чего? – промурлыкала Мила, сжимая меня в объятиях. – Ничего. Готовиться надо. Программы поставить. До чемпионата меньше месяца осталось, – фыркнул я, боясь не успеть к сроку. – Все будет хорошо, ты же ледяной тигр России! У тебя все получится! – приободрила она, склонившись и уложив голову мне на плечо. – Мил, прекрати его лапать. Он же так совсем размягчает, – послышалось из-за дальнего угла раздевалки. Оторвавшись от телефона, Гоша смерил нас взглядом, а после вновь вернулся к чтению новостной ленты. Показав ему язык, Мила продолжила вешаться на мне и нести полную чепуху. – Ладно, уже поздно. Мне пора, – стряхнув с себя липучку в лице Милы, я засобирался уходить. Попрощавшись с ребятами, я вышел из Дворца. Внезапно мой телефон завибрировал, и я вытащил его из кармана. Сообщение от классной заставило меня буквально подпрыгнуть на месте от неожиданности. Фюрер: Молодец, Плисецкий. Спасибо тебе. Заявление со справкой у директора. Удачи на соревнованиях. Не веря своим глазам, я несколько раз перечитал сообщение и чуть было не выронил телефон из рук. Счастью моему не было предела. Добравшись домой, я устроил себе небольшой праздник по случаю предстоящих каникул и не спал до поздней ночи, играя с Потей и распевая дурацкие застольные песни. Несмотря на странные и довольно неприятные ситуации, день и вправду оказался неплохим. Впереди были тяжелые будни на льду, которых я вовсе не страшился, а ждал как наркоман свою заветную дозу. Скорее всего, буду пропадать на катке, и времени ни на что другое у меня уже не хватит. И это к лучшему.