Хроники геройского табора

Сердца влюбленных беспокойны и мнительны: Анноре явился на условленное место за час до срока и провел его, переживая, не случилось ли что с Хнеей, а главное — не разлюбила ли его принцесса. Как будто за день, что истек между написанием ею нежного письма, и этой встречей, она могла передумать! Не находя себе места, молодой бард сделал круг по увитой виноградом беседке, оперся локтями о перила и наконец увидел ее — светловолосую девушку в белом, спешившую к нему по причудливо вьющейся дорожке. Старшая из сестер рода Ледяных Слез была похожа на королеву Фиолетту тонкими чертами, неземным изяществом и направленным глубоко в душу взглядом прекрасных глаз. Анноре доводилось слышать, что принцесса слишком мечтательна и поэтична даже по эльфийским меркам, особенно по сравнению с младшей сестрой, но он считал ее абсолютным совершенством во всех отношениях. А как иначе? Про него самого говорили то же самое, и только с ней рядом он чувствовал себя в полной мере собой, в полной мере талантливым бардом. Точно она была призмой, способной собрать его рассеянный свет и направить в одну точку — на пергамент, чтобы создать песню, или в струны, чтобы написать мелодию. Ей это придется по душе. Слегка запыхавшаяся и раскрасневшаяся принцесса взошла по ступенькам и укрылась в прохладной тени садовой беседки. Это было их излюбленное место для встреч; садовник был посвящен в эту маленькую тайну и никогда им не мешал, а иногда даже оставлял для них что-нибудь: гроздь винограда, яркое перо, ветвь вишни в цветах. — Прости, Анноре, что я опоздала, отец долго не отпускал меня, — она подняла руки и попыталась пригладить светлые волосы, выбившиеся из прически. — Ему все сложнее удержать нас с Неокой в Ориноко, пусть и по разным причинам. Молодому барду те последние две минуты, на которые она задержалась, показались целой вечностью — и, как эльф, он имел о ней чуть менее размытое представление, нежели представители других рас, — но признаваться в этом Хнее не стал. — Взгляни, что я тебе принес. Он протянул ей маленькую, но пухлую книгу в переплете тонкой кожи цвета полуночного неба и вытисненным серебром названием. Принцесса взяла ее и улыбнулась, но Анноре с зоркостью влюбленного сразу уловил в этой улыбке грусть. — Хнея, что-то не так? — Что? — девушка удивленно прижала книгу к груди. — Нет, это прекрасный подарок, спасибо тебе. Только… — Только? Вместо ответа Хнея прошла вглубь беседки, присела на скамью полированного дерева и принялась задумчиво листать тонкие страницы. Ее взгляд пробегал по ровным строчкам стихов и поэм, но не задерживался ни на одной, она оставалась равнодушной к чужому поэтическому гению. — Это все слова, написанные другими, — наконец сказала она. — Песни, спетые другими. Чувства, которые испытывали они, а не я. Бард склонил голову, еще не до конца понимая, к чему она клонит, но уже смутно догадываясь. — Ты знаешь, что я люблю твою музыку, и что она пленила меня в тот миг, когда я ее впервые услышала. Но пока твоя душа и мысль летят вольными птицами, я остаюсь в золотой клетке. Мои слова пусты, а голос глух. «Ты ошибаешься», — одними губами возразил ей Анноре. Если ее голос был глух, то даже соловьи не способны петь; если ее слова были пусты, то все они не имели значения. — Ты знаешь, в чем судьба каждой золотой клетки, — вместо этого сказал он, сам поражаясь своей смелости. Хнея наградила его своей печальной, туманной улыбкой. — Я не моя сестра. Неока сорвалась бы с места, как только выпала такая возможность, но вернулась бы по зову долга. Но я не смогу покинуть клетку, а дверцу оставить открытой. И не смогу просто сбежать, оставив свой народ только на ее плечах… — Тогда на что же мне надеяться? — вскричал бард. — Каков наш сюжет? Мы несчастные любовники, чей роман не может существовать, или же те, кому звезды уготовали счастье? Проживем ли мы наши жизни вместе — или на положенном по этикету расстоянии вытянутой руки? — Дай мне месяц, Анноре, — тихо взмолилась принцесса. — Месяц — и я смогу дать тебе ответ. — Месяц, — эхом отозвался Анноре.