unclean, rotten, endless

Гарри никогда не нравился Лиам Пейн. Когда он впервые увидел его, он выглядел отталкивающе. Слишком милый, думал Гарри, и потом, его кожа должна быть толще. Как у крокодила. Но зубы Лиама никогда не были бы похожи на крокодильи. У него никогда бы не было таких зубов — острых, в миг вонзающихся и разрывающих плоть на куски. Во время выступлений Гарри наблюдал за Лиамом со стороны (потому что Гарри всегда наблюдает со стороны, даже когда у него ведущая роль — девушки заигрывали с ним, но он не обращал на них внимания). Он наблюдал, как двигался Пейн, тяжело, безжизненно, неуклюже. Он думал, как жаль, потому что здесь, прямо здесь могло быть создано нечто запутанное и многогранное, что-то, что оборвется навсегда. Нечто извращенное. Потом, возвращаясь к Луи, он растворялся в тепле его тела, — шептал что-то, что заставляло того смеяться, и чувствовал себя целым, невредимым и забывал обо всем на свете. *** Когда он увидел Лиама Пейна во второй раз, он так же отталкивал его. Слишком мягкий и вежливый, думал Гарри, слишком сдержанный, с его милой прической, - недостаточно утончённый. Он думал, что он словно какой-то твердый материал, словно бетон, никакой нежности или шарма, только сила, прочность и уверенность. Некоторым это нравится, но только не Гарри. Гарри нравились вещи надтреснутые и надломленные, дающие возможность ему самому починить их — или сломать окончательно. Он понимал, почему Лиам Пейн выбрал именно пианино. Его руки не подходили для него — большие, загорелые руки и длинные пальцы. Но пианино подходило ему идеально — четкое и аккуратное, не издающее ни одной неверной ноты, с просторной деревянной спинкой. Когда Лиам играл на нем, он словно говорил: «Вот кем я являюсь на самом деле». Гарри не осуждал это. Он просто предпочитал тайны. (Вот почему он играл на скрипке. Он выбрал ее, потому что игра на ней полна сложностей, он в беспорядке путал ноты, заставляя струны визжать, словно крича. Он выбрал ее, потому что мог стать виртуозом, но не заявлять об этом, а затем повергнуть всех в шок одним взмахом смычка.) Возможно, иногда он шпионил, но не хотел, чтобы кто-то заметил, как он наблюдает за чем-то, притянутый, как магнитом, его привлекательностью, как например, когда он был рядом с Луи. Ноги сами несли его к нему, чтобы ощутить тепло его тела, услышать его смех - словно волна, накрывающая Гарри с головой — кто может судить его? Он же не был рядом с Лиамом. ( А был ли кто-то?..) Но у Гарри было больше граней, чем у многоугольного зеркала, и больше всего на свете он любил вызовы, любил бороться. Ему казалось, что Лиам полон тайн, тех, которые не интересуют, пока на них не упадет луч света и они превратятся в нечто неописуемое, что-то, что вырвется из-под земли, уничтожив и разбив все вдребезги. Он слушал, как Лиам играет. Луи взял его за руку, слегка потянув, словно говоря: пойдем отсюда, здесь не на что смотреть. Сначала Гарри подчинялся, сдавленно дыша в плечо Луи, и тот позволил спеть арию Вивальди ему на ухо, Vedro con mio diletto, завидуя хриплому высокому фальцету Луи. Голос Гарри дрогнул на sospiero penando, словно рассыпавшись. Он застонал. - Эта боль словно освобождает тебя, да, Хаз?.. - бормочет Луи, но Гарри не отвечает. Он остается на сольном концерте Лиама до конца, сосредоточив взгляд на нем, его руках, его груди, поднимающейся и опускающейся в такт музыке. *** Иногда Гарри слышит, как люди упоминают его имя в разговорах, но он не обращает на это внимания. Иногда он слышит шепот: «шлюха», когда идет по коридору, и тогда он просто оборачивается к ним, лениво смотря из-под полуопущенных ресниц, говоря: «Вы даже не имеете понятия, насколько.» Он даже облизывает губы для пущего эффекта, просто чтобы посмотреть, как они будут неловко заикаться, растерявшись. Он заслуживает всего, что имеет, и счастлив иметь это, - красные губы, кудри и руки, спускающиеся ниже и ниже, ощупывая, властвуя, достигая блаженства. Ему не на что жаловаться. И когда они с Луи идут рядом, плечо к плечу, Гарри ощущает себя непобедимым, крепким и сильным и всем, кем когда-либо себя считал, идя крадучись, словно все здесь принадлежит ему — его королевство. Луи обвивает рукой его плечи или талию — они широко улыбаются друг другу. (Гарри никогда не доверял Луи, за исключением тех воспоминаний: рассветов, когда их тела мокрые от пота и оргазма, взгляд Луи прожигает его кожу насквозь, в темноте ночи, у которой нет конца.) И, может быть, он и был шлюхой, но это не волновало его, абсолютно не волновало. Что, если он просто нуждался в плоти, чтобы вонзить в нее зубы, нежной коже под его ногтями? Что теперь? Он заметил, как Лиам Пейн залился румянцем, когда пианино зазвучало чуть более чувственно, и Гарри задумался, можно ли назвать это игрой, и подумал, да, возможно, так и есть. Он заговорил с ним впервые в одно апрельское воскресенье. Школьные коридоры были пусты, полные жара и духоты, в воздухе пахло весной. Гарри был один — Луи нужно было зайти домой ненадолго, и он ушел, поцеловав Гарри на прощание, слегка прикусив нижнюю губу. Его голос напомнил Гарри острие ножа, острое, драгоценное. Оставшись один, он тихо бродил по коридорам. Увидев полуоткрытую дверь, он заглянул в класс и увидел профиль Лиама Пейна, сидящего за инструментом и играющего, - тяжело, утомительно, жестко. Гарри не знал пианино (он знал музыку), но он вздрогнул от этой безжалостности, хотел погладить дерево и шептать, прости, прости, прости. Он сделал шаг вперед, забыв об осторожности, не думая о том, что делает - или что хочет сделать. Может, просто поговорить, сказать что-то и или прекратить это. Жалость — Гарри не любил это чувство, оно делало его юным и слабым, но он думал о деревянном обшивке, покрывающей инструмент, золотой, музыкальной. Он вошел без стука. Музыка прекратилась. Гарри вздохнул с облегчением и оперся на дверной косяк, приняв привычную для себя позу, ленивую, по-кошачьи коварную. - Привет, - произнес он голосом, сладким, как мед. - Привет, - ответил Лиам, вежливо и безразлично. Гарри уже возненавидел его. - Сыграй что-нибудь, - потребовал он. Лиам взглянул на него, его глаза были тускло-карими. - Зачем? - Сыграй что-нибудь, - повторил Гарри. Никто еще не сопротивлялся ему, и в этот раз будет так же. Так и оказалось. Лиам играл пару минут, отрывок из Равеля, чья музыка должна быть изысканной, тонкой, радостной, запутанной и непредсказуемой, но под пальцами Лиама она звучала механически, как и следовало ожидать. - Остановись. Гарри тряхнул головой. Луч солнца упал на кудри, и они должны были выглядеть как нимб, но они выглядели так, словно голова Гарри была в огне. Он прошептал: «Зачем ты здесь?», и тихо выскользнул из комнаты, оставив дверь полу-открытой, как будто его здесь никогда и не было. *** Когда он вернулся, Луи ждал его вместе с Зейном. Зейн был высоким-темным-привлекательным-задумчивым парнем, с худым телом, длинными ресницами и смуглой кожей. Гарри искоса взглянул на него, когда Луи знакомил их (вообще-то, знакомство Луи выглядело абсолютно бредово: он подбежал к Гарри и, прежде чем поцеловать его, пробормотал «Зейн» ему в губы.) Зейн играл на арфе. Гарри слегка посмеивался над этим, но у него сперло дыхание, когда он увидел пальцы Зейна, перебирающие струны, прикасающиеся к ним плавно и легко, как к любимой. Луи самодовольно ухмыльнулся, глядя на Гарри. Вскоре после этого они встретили Найла. Это было время, когда все были беззаботными и по-настоящему милыми, быть может, даже счастливыми — то был апрель, пронизывающий насквозь воздух был полон цветочных ароматов. Найл был светловолосым ирландцем, играющим на гитаре. В нем не было загадок, его простота струилась между пальцев Гарри и легко разоблачалась. Гарри не слишком интересовался им. Ему все также не нравился Лиам Пейн, но Лиам был другом Зейна, и может, даже больше, они изредка шептали что-то друг другу на ухо, чуть соприкасаясь лбами. Лиам смотрел на Гарри словно на хищника, испуганно и озадаченно, и Гарри нравилось это. Луи не знал причин его поведения, но его это веселило — все на свете веселило Луи.