unclean, rotten, endless

Проходит время. Гарри и Луи вместе импровизировали для школьного конкурса. Голос Гарри никогда не был недостаточно хорошим, но он пел, будто играл на своей скрипке, легко прижав пальцы к струнам. Его голос звучал низко и таинственно, намного ниже, чем у Луи, и менее технично. Он улыбнулся, когда Луи специально изменил окраску голоса, заставив слова звучать более грубо, — и они завершили песню, повернувшись лицом друг к другу, близко, почти прижавшись, слыша громкие одобрительные овации зрителей и тихо дыша. Гарри поймал взгляд Лиама и улыбнулся ему. Вот что такое музыка, хотел донести до него он, закрывая глаза. (Потому что девизом Гарри было проживать свою жизнь так, словно играешь музыку, быстро, грязно и мучительно, стирая острыми струнами пальцы в кровь.) Гарри познакомился с одной из преподавательниц Найла. Её звали Кэролайн, у нее была соблазнительная фигура и загорелая кожа, ее глаза блестели, словно газированная вода. Гарри взял ее руку и наклонился, чтобы поцеловать. Она не стала смеяться над ним — он взглянул на нее из-под ресниц и она самодовольно ухмыльнулась, широко, словно хищница. - Эта женщина завладела моим сердцем, - сказал он после Луи, и тот рассмеялся. - Закатай губу, Хазза, - ответил он, и возможно, он просто завидовал, а может, и нет. Гарри не мог знать наверняка, но, по сути, ему было плевать на это. Он оттрахал её прямо в танцевальном зале, - она ударялась головой о зеркало, дерево станка вонзалось ей в спину. Он грубо заломил ей запястья над головой, и она даже не сопротивлялась — ей нравилось это, она громко шептала мерзкие, грязные слова ему в ухо, когда он входил в нее, бесстыдную и прекрасную. Кончая, он подумал о Лиаме Пейне, проходящем мимо, и он чувствовал, как Кэролайн дрожала под ним, выдохшаяся, - ее взгляд был полон блаженства. *** В этом году в их школе проводился конкурс. Они должны были сыграть отрывок из произведений Моцарта, каждый на своем инструменте. Учителя предупредили, что будет победитель, и в другое время Гарри сделал бы все для того, чтобы выиграть, сыграл бы так, как не играл никогда, - но не в этот раз. Луи исполнил что-то из «Дон Жуана». Его пение расслабляло Гарри, делало его вялым. Он думал, что Луи издает эти же звуки, когда стонет, только в другой последовательности, и он мог слышать их, скрытых под сдерживаемым дыханием. Он решил забрать Луи после концерта и затащить в их спальню, вдалбливая его в кровать и заставляя громко кричать. Музыка здесь звучала прекрасно, — в конце концов, это был Моцарт, — но некоторые безжалостно портили её. Когда Лиам поднялся на сцену, он провел рукой по клавишам, произведя ряд безупречных нот, безжизненных, холодных. Гарри ненавидел его за то, что он поступает так с музыкой, Моцартом. Он знал, что не должен сердиться, но он был зол. Это было приятное чувство — словно огонь струился по его венам, заряжая их током, рождая в нем желание схватить кого-то, притянуть за воротник и поцеловать грубо, открыв рот. Лиам Пейн победил. Гарри решил не идти к Луи. Он был на вечеринке с остальными студентами, громкие биты музыки накрыли его с головой, и в них не было ничего общего с Моцартом, его элегантными узорами. Он пил столько же, сколько всегда, обжигая горло и слыша смех людей у него за спиной. Он откинул голову назад, как порно-звезда, и услышал чей-то шепот, шлюха, но ему было все равно. Он не мог сказать, что не был удивлен, когда к нему подошел Лиам (он не подкрался, нет, Лиам Пейн никогда не крадется или плавно проходит мимо.) Он сел прямо напротив него. Его напиток был безалкогольным, и в другой раз Гарри бы посмеялся над этим, он бы обязательно посмеялся, если бы только он не был так отвратительно ошарашен его появлением. Глаза Лиама были унылыми, как никогда. Гарри были известны всего три их выражения: удивление, замешательство, безразличие. (У его напитка был вкус вишни — Гарри внезапно осознал это, почувствовав его аромат, и они так близко друг к другу, губы Лиама такие красные, слишком красные, чтобы принадлежать ему.) - Мне жаль, но я выиграл, - сказал он, но в его голосе не было сожаления, в нем не было ничего, кроме мести и торжества, и Гарри захотелось прошептать, наконец-то. (Его глаза никогда не менялись. На секунду Гарри показалось, что это сон и что он не говорил ему этого — но это происходило на самом деле. Он мастер масок, это очевидно. Возможно, он даже не понимает этого.) Но Гарри — Гарри не был новичком в этой игре, он мог быть юным и одновременно старым, старше чем небо, пианино и парни с ярко-красными губами, так что он приготовился почувствовать победу, со вкусом вишни на губах, и он произнес: - Мне жаль, но нет. После этого он ушел. В его голове звучала музыка, тяжелая, похожая на барабанный бой, и он не оборачивался назад, потому что он был Гарри Стайлсом и никогда не оборачивался. *** Лето было жарким и слишком долгим. Гарри должен был провести его дома, но он никогда не делал то, что от него хотели окружающие. Он приехал домой лишь для того, чтобы поцеловать маму, шепнуть «Я люблю тебя» ей на ухо и уехать с Луи, в погоне за новыми приключениями. Они слетали в Грецию вдвоем, проводя дни, лениво занимаясь сексом и смеясь, обласканные лучами греческого солнца. Выключив телефоны, они ездили в город танцевать, оба тонули в роскоши и блеске, окружавших их, - небрежно переплетая пальцы, проходя через толпу людей, незнакомых им. Оба считали себя идеальными, даже когда голос Луи ломался на высокой ноте во время выступлений, или в игре Гарри были изъяны. Но то безупречное умение, которое они представляли вместе, и которое им предстояло демонстрировать еще год, заставляло Гарри чувствовать легкость и свободу, ни о чем не беспокоясь. Тревога, сопровождавшая его весь год, словно бурлившая под кожей, улетучилась (потому что Гарри слишком долго чувствовал себя одиноким, когда Луи не было рядом.) В его взгляде на Луи было что-то, говорящее «я всегда буду рядом, безгранично, бесконечно долго.» Они не был друзьями, не были влюбленными, — больше, чем просто Гарри и Луи, странное единение душ, которое словно отвергает все, что не соответствует им, - они не пытались понять это. Они грубо смеялись над безжалостностью друг друга (вчера ночью Гарри трахнул девчонку на пляже, с нежной кожей и большими голубыми глазами, после оставив ее одну, наполовину зарытую в песок, - словно приблизив к исчезновению, которое ждет нас всех), «дети превыше всего, с их широкими улыбками, обнажающими белые зубы — словно изображая хищников.» Они смотрели друг другу в глаза, улыбаясь, как улыбаются соперники, - их лбы соприкасались, влажные от пота. Гарри прижал кончики пальцев к венам на запястье Луи, слушая, как стучит кровь. Как просто, думал он (какие они простые на самом деле, и как было бы просто, если бы это был конец игры, если бы здесь не было продолжения, не было чего-то большего, - это отпечаталось, словно клеймо, на сетчатке его глаз. - Я люблю тебя, - сказал Луи. Тело Гарри было влажным, его бедра горели, - лежа в лодке, которая несла их к чему-то неизведанному. - Я тоже люблю тебя, - ответил Гарри, затылок прижат к его груди, и он вдохнул соленый морской воздух, засыпая под плавное, не ускоряющееся сердцебиение Луи. Их жизнь вместе казалась мечтой — они не думали ни о ком, кроме себя, игнорировали телефонные звонки и сообщения, лениво проводя время вместе, далекие от того безумия, которое иногда овладевало ими, когда они были в школе. Гарри любил это чувство, глубокий, сильный запах, который проникал ему в ноздри и кружил голову. Никто никогда не говорил ему, что жизнь может быть настолько простой. Первые десять дней он не вынимал скрипку из футляра. Иногда, смотря на нее, он мог поклясться, что слышал ее крик, словно умоляющий взять её и сыграть что-нибудь. Но все вокруг было настолько захватывающим, и Гарри хотел веселиться до упаду, до дрожи в коленях, и он достанет ее лишь тогда, когда забудет это чувство, - как она лежит на его шее, надавливая на сонную артерию. Луи так же совсем не пел, если не считать нелепых, веселых выступлений в барах неподалеку, но ничего серьезного. Гарри был благодарен ему — но они так хорошо знали друг друга, и знали, что это было неправильно и слегка незаконно, если быть честными. Лето закончилось в понедельник. В ту ночь Гарри тихо всхлипывал, прижавшись к Луи, просто так, без причины, и Луи обнимал его, гладив по голове, позволяя незаметно ускользнуть последней минуте этого лета.