144
Когда Конохамару покидал укрытие внутри монумента, скалы опасно дрожали, а с потолка сыпались крошки породы. Выходить наружу наверняка было опасно, но это было его миссией: отыскать и отвести в безопасное место гражданских. И он должен был выполнить ее до конца. Как только кругом все перестало дрожать, он выбежал наружу. В деревне царил хаос. Многие дома были разрушены. Где-то вдалеке пылал пожар и валил черный дым, но не было уже ни взрывов, ни гигантских животных Пейна. Тогда почему дрожали скалы? Когда Конохамару заводил в убежище детей, здание еще было в порядке и на крыше сидела Цунаде в окружении Анбу. Сейчас же Резиденция лишилась своих рогов — они разбитые валялись кругом, а крыша пустовала. Где Хокаге? Конохамару огляделся кругом. Битва, судя по всему, еще не закончилась и явно происходила где-то поблизости. Он переместился на крышу Резиденции и осторожно выглянул из-за края. Мужик с длинными рыжими волосами держал руку на голове Годайме, а она стояла на коленях и пустым взглядом глядела перед собой. На ее лице была кровь, а с края нижней губы стекала слюна. Внутри все похолодело. Конохамару оцепенел от ужаса. Весь его запал куда-то делся. Хокаге беспомощно стояла на коленях. Какаши-сенсей без чувств валялся на дороге, и ему на спину наползал здоровенный слизень. Пейн поднял руку, и Годайме повалилась на тело женщины с фиолетовыми волосами. Это… это конец. Конохамару отшатнулся от края крыши и задрожал. Он никогда не любил Цунаде. Она пришла на место его любимого деда, а деда все забыли. Они с Хокаге вечно ругались и ссорились. Он портил ее лицо на скале, а она громила столы, орала на него и наказывала. Но сейчас-то они были на одной стороне. Все они: и он сам, и Какаши-сенсей, и Годайме, и Темари. И даже этот противный слизень. При всех их столкновениях, Цунаде все еще была Хокаге. Хокаге избирали самого сильного шиноби деревни, и если он терпел поражение, то куда уж было тягаться всем остальным? Четвертый погиб, но избавил деревню от угрозы Кьюби. Деда погиб, но запечатал Орочимару. Цунаде погибла… а Пейн остался. И ее гибель означала, что деревню защитить больше некому. Конохамару открывался вид на разбитую деревню, а в душе было так пусто, словно… словно ничего уже не осталось. Воздух резал глаза. Казалось, веки онемели вместе с остальным телом, и он разучился моргать. По щекам стекали слезы. Пейн переступил через тела Хокаге и девушки Анбу и направился к Какаши-сенсею. Хотел добить? Слизень, лежащий на спине Какаши-сенсея, сжался, словно всеми силами пытался удержаться, и вдруг исчез в облачке. Действие призыва со смертью Годайме истекло. Конохамару наблюдал за Пейном из своего укрытия и неосознанно отмечал, что это третья цель. Та, которая вытягивала души. Звучало жутко, но… С новым выдохом дрожь неожиданно прекратилась. Возможно, она просто растворилась в воцарившейся в душе пустоте. Если он поглощает души, значит, он не может поглощать техники.****
Тензо сомкнул руки и пустил на технику последние силы. Он обязан был защитить семпая. Из земли вырвались древесные побеги и накрыли бесчувственного Какаши защитным барьером. Другие побеги устремились к Пейну, но с каждым метром замедлялись. Сил не хватало. Пейн перестал отступать. Понял, что неожиданное сопротивление угасло так же стремительно, как и начиналось. На его лице не отразилось эмоций. Ни злорадства, ни облегчения… Ничего. Словно пустая машина. Вдруг что-то мелькнуло за спиной Пейна. Двое одинаковых мальчишек с развевающимися в воздухе синими шарфами ударили его в спину техникой. «Расенган», — понял вдруг Тензо. Он бы решил, что это Наруто. Помимо Какаши-семпая и Джирайи, расенган мог использовать только он — их ученик. Но эти мальчишки не были похожи на Наруто. Напротив, они были полными его противоположностями. Мальчишки заорали в один голос: — Получай, корэ-э! И техника взорвалась, вдавливая Пейна в раскалывающуюся землю. В воздухе рассеялась пыль и вышедшая из-под контроля чакра. Тензо несколько секунд тупо наблюдал. Сил действовать все равно не было — он истратил все под завязку, но Пейн не пытался подняться. Тензо, едва волоча ноги, подошел поближе. Мальчишки упираясь руками в колени, тяжело дышали. Генин, способный создать теневого клона и расенган, — чрезвычайно талантливый генин. Тензо уже понял, кто перед ним. Сарутоби Конохамару — внук Третьего Хокаге. Как и ожидалось… — Какаши-сенсей… — задыхаясь, выдавил Конохамару. — …как он, корэ? — Его нужно доставить в госпиталь. Как можно скорее.****
Джирайя несся быстро, как только можно. То самое дерево было рядом — рукой подать, когда Кацую на плече вдруг жалобно позвала: — Джирайя-сама… Цунаде-сама… И исчезла, не договорив. — Кацую-чан… — растерянно вымолвил Фукасаку. Его обращение повисло в воздухе. Слизень уже не мог его услышать. Кацую вернулась в лес Шиккоцу. Джирайя резко затормозил. Он понимал, что нужно продолжать бежать и бежать как можно быстрее, чтобы успеть — достать Нагато раньше, чем он достанет Цунаде. Но где-то в глубине души рождалось понимание, что можно уже никуда не спешить. Если Кацую исчезла в такой крайне ответственный момент, когда она была незаменимым целителем и передатчиком для каждого шиноби Скрытого Листа, это могло означать только одно: Цунаде уже нет в живых. Надо было торопиться: в Конохе еще оставались шиноби и целых три тела Пейна и каждая секунда стоила новых жизней. Но он впал в ступор. Они же все рассчитали. Все шло по плану. Почти все тела Пейна были уничтожены, когда он покидал Коноху. Оставались только так и не объявившаяся шестая цель и недобитый призывник. Его душили ярость и злоба. И в первую очередь даже не на Нагато. На Нагато вообще в третью. В первую очередь он злился на себя — потому что это он создал Пейна. А вот во вторую — на шиноби Листа. Неужели нельзя было добить одно единственное тело, о котором вам все рассказали? Он уходил из Конохи с мыслью, что его тыл прикроют свои: справятся с последним телом. Но они не справились. Третье тело призвало остальных и восстановило. А когда пошел в ход резервный план — они не смогли удержать Пейнов внутри барьера. — Мальчик, — чуть дрогнувшим жабьим голоском окликнула его Шима. Джирайя скрипнул зубами и с новыми силами бросился вперед. Теперь его скорость подогревала злость. Ошибки. Это все мои ошибки. И их уже слишком поздно исправлять. Деревья пролетали мимо с невероятной скоростью. Джирайя бежал и словно пытался убежать от осознания того, что Цунаде больше нет в живых, а он — последний из Легендарной Троицы. Но убежать никак не получалось. Боль от утраты неслась вперед вместе с ним. Она будто бы вросла в его тело, подобно жабьим старейшинам, но в то время, как последние ему помогали, эта боль, напротив, отравляла.****
Знакомая боль от укуса снова растекалась по руке. Но на этот раз ее кусал Имбирь, а не какой-то очередной вонючий придурок, потому это было даже приятно. Карин тихонько скулила, постанывая одновременно от боли и удовольствия. Голова кружилась. Она потратила слишком много чакры. Вначале в госпитале на вонючек, потом на Сараду. На Итачи… Карин было даже обидно, что ей пришлось делиться своей целебной силой с какими-то чужими шиноби Листа, тогда как можно было сохранить все до последней капли для того, чтобы поддерживать в целости свою коллекцию потрясающих вкусов. Итачи ожидаемо надолго не хватило. Он использовал Сусаноо, чтобы разрушить ту сферу притяжения, и в следующий миг защитный покров чакры исчез. Имбирь снова рухнул на колени, захлебываясь кровью, а она сунула ему в зубы руку, не позволив возразить ни слова. Слизень с его плеча исчез. Боль и перетекающая к Итачи целебная чакра сбивали сенсорику, но Карин все равно чувствовала: исчез не только их слизняк. Остальные слизни тоже испарились, а чакра Хокаге там, на час, у самого монумента с рожами, погасла. Пейн убил ту женщину? Карин было страшно. Лист проигрывал? Этот Пейн явно пришел за ее Имбирем, а Учиха были не в состоянии сражаться: ни дядя, ни племянница. Карин чувствовала Пейна. Одно из тел уже давно начало приближаться к ним, но потом вдруг передумало и направилось в противоположную сторону. Однако еще два тела оставались в строю. Судя по их местоположению, это они убивали Хокаге. Впрочем, чакра первого стала гаснуть за секунду до гибели женщины, а чакра второго исчезла немного погодя после, и Карин выдохнула с облегчением. Опасность миновала. Жаль было только холодную собачью шерсть. Она тоже почти угасла. Слизень успел чуть подпитать ее, но все же исчез слишком рано.****
Какаши казалось, он очутился под водой. Солнце осталось где-то наверху и добивало до него сквозь толщу воды рассеянным светом, а он тонул, но почему-то не захлебывался. И не дышал. Он не мог дышать под водой, но ему и не хотелось дышать. В груди было легко и пусто, словно сердце не билось. Он вдруг понял, что вокруг него не вода. Зеркала… Он падал и видел себя, усталого потрепанного, со съехавшей повязкой шарингана, и в прозрачной субстанции, у которой не было ни дна, ни краев, отражался не только он сам, но и его мысли. Он видел Рин и Обито. И Минато-сенсея… Эти образы сводили с ума. Реалистичный сон… Какаши провалился глубже и погряз во мраке. Во тьме было плохо. Она была густая и непостоянная. В ней не было ориентиров. Не было дна и четкого центра гравитации. Какаши падал сквозь нее, и его швыряло, словно он выпал за борт судна во время шторма. Тьма подхватывала его и кружила, накрывала с головой, придавливала и снова швыряла, пока он наконец не увидел свет. Крошечный огонек мелькнул во мгле, будто светлячок, и тут же погас, потому что Какаши опять стало уносить и топить во мраке. Но огонек мелькнул вновь, и Какаши устремился к нему. Теперь у него был ориентир, и он мог бороться. Огонек приближался, а точнее он сам приближался к огоньку, и тьма преображалась. В ней появились низ и верх, а у него — тело. Он шагал ногами по какой-то скалистой местности и уже понимал, что огонек перед ним — не светлячок, а костер. Щеки чувствовали рассеянное тепло, он слышал треск дров. А костер заслонял крепкий мужской силуэт, до боли знакомый. — Какаши? — спросил низкий голос. Какаши ухмыльнулся, прошел к костру и присел на камень с плоской верхушкой. Природа будто бы специально создавала его для того, чтобы он служил для сидения. Костер был настоящим. Камень передавал в зад накопленный холод тоже вполне реально. — Не думал, что на том свете все такое… натуральное, — признался Какаши. — А мы и не на том свете. Тепло костра согревало колени и лицо, а низкий чуть сиплый голос отца в то же время согревал сердце. — Что это за место? — спросил Какаши. — Что-то вроде прихожей. Славное местечко. Еще четверть века назад оно таким не было. — Так ты все это время был здесь? Какаши огляделся кругом. Костер рассеивал тьму в окрестностях, но дальше, там, куда не добивал свет, все так же стоял кромешный мрак. — Хорошее место, — добавил отец и перевернул одно из бревен в костре на другой бок: углями кверху. В лицо пахнуло жаром и запахом горелого дерева. — Спасибо тому, кто сотворил его. Иначе мы бы с тобой могли встретиться только там. — Отец многозначительно указал пальцем вверх, во тьму. — А оттуда дороги уже нет. — Так это какое-то пограничное место? Хм. Боюсь, отец, что мне и отсюда дороги нет. Я потратил слишком много чакры. — Вот как… Расскажешь мне свою историю? — Конечно. Правда, она будет долгой, моя история.****
От гигантского дерева, служившего убежищем «настоящему Пейну», ничего не осталось. Оно сгинуло в битве. Неподалеку валялся и разрушенный аппарат, с помощью которого Нагато перемещался. Джирайя манипулировал своей колючей защитой вместо рук, используя ее на манер щупалец. Сейчас, когда все шесть тел пали, Нагато стал воплощением каждого, и Джирайя предпочитал не прикасаться к нему руками и вообще держаться на расстоянии. Он извлек последнего Пейна из его аппарата, словно устрицу из ракушки. Нагато был крайне истощен. Он задыхался и кашлял. Его тело напоминало обтянутый кожей скелет. Худой живот то и дело втягивался и разбухал от судорожного дыхания. Изуродованные голые ноги безвольно повисли в воздухе. Щупальца колючей защиты растягивали руки Нагато, оплетали ноги и сдавливали горло, так что тот время от времени закатывал глаза. Металлические прутья, вросшие в его спину, частично опали и валялись на перепаханной боем поляне, измазанные кровью. Лицо Нагато было худым и острым. Джирайя смотрел в глаза «бога». Совсем не таким он помнил этого ребенка. И совсем не этого он ожидал от него. Пейн был уже не опасен. Его можно было убить в любой момент, но Джирайя почему-то растягивал его агонию, а с ним и свою. Он боялся, что стоит убить его, и эта боль в груди, от которой он хотел избавиться с помощью мести, останется и ее нельзя будет изгнать оттуда уже никаким другим способом. Пока Нагато был жив, оставался шанс, что боль все-таки уйдет, потому Джирайя тянул до последнего. — Вам больно, сенсей? — прохрипел Нагато. Поразительно, в таком беспомощном состоянии, едва живой, лишившийся Конан, он говорил все так же холодно и спокойно, будто бы это он загнал их троих в угол, а не они его. — Я вижу ваши слезы. Значит, вам все-таки больно. — Мальчик, заканчивай, — с тревогой заметила Шима. — Простите, уважаемые. Я должен… Зачем? Зачем ты все это сделал, Нагато? — Боль помогает повзрослеть. Впрочем, вам этого не понять, потому что вам так и не удалось повзрослеть, сенсей. — А тебе удалось? — ядовито процедил Джирайя. Он ненавидел его. Ненавидел себя. Возможно, Орочимару и был прав тогда, предлагая убить их. Тогда все эти шиноби, погибшие сегодня, были бы живы. Цунаде — тоже. Цунаде… Нет. Это все план Мадары. Его вина. Убей Орочимару Нагато, Мадара бы прибрал к рукам кого-нибудь другого и… Нет. Не будь Нагато, в мире больше не было бы риннегана, и прибрать к рукам было бы некого… — Мальчик… — снова начала Шима. Но ее перебил Фукасаку: — Мама, не надо. Пусть… Старейшины на плечах умолкли. — Да. Мне удалось. Испытав беспредельную боль, я смог отрешиться от человеческого в пользу высшего. Я стал богом, а мои желания и помыслы — законами природы. — Как по мне, ты просто тронулся умом. Говоря те слова, про боль и взросление, я имел в виду совсем не это! Я не хотел, чтобы ты стал… таким. — Джирайя-сенсей, вы сами не понимали глубины своих слов тогда. И все еще не понимаете. Ожидаемо. Вы — просто человек. Вы не способны постичь… — Ты… ты просто марионетка, Нагато, — глухо выдавил Джирайя. — Тебя создал Мадара. У тебя нет своей воли, тогда как ты возомнил о себе невесть что! — Мадара тоже познал боль. И он способен понять куда больше вашего, сенсей.****
Обито рассказывал долго, медленно и с наслаждением. Ему было приятно наблюдать, как Саске бледнеет и его лицо покрывается испариной от ужаса, а тело бьет лихорадочная дрожь. Медленно и с наслаждением. Так и надо было. Саске должен был испытать боль. Невероятную боль. Она должна была заполнить все его существо, стать им, преобразить свойства чакры, и только тогда его шаринган бы созрел окончательно. Обито помнил свои ощущения в тот момент, когда пробудился Мангеке, и отдаленно понимал, почему для эволюции шарингана нужно познать ад. В тот миг, когда ему открылась новая сила; в тот самый миг, когда он видел умирающую Рин и яркую вспышку Чидори, ему показалось, что знакомый ему мир сжался и стал каким-то крошечным, плоским и ненастоящим. Он сделал шаг назад и взглянул со стороны на себя и на своих друзей, на вражеских шиноби кругом, а его шаринган в тот же момент сделал шаг вперед. Он сражался, он убивал, и ни один удар не мог достать его, потому что Обито больше не существовал в этом плоском мире. Он существовал на нескольких слоях одновременно, и в тот момент, когда его грудь стремились пробить мечом, он просто отступал… не в бок, не назад, а… вглубь. Он даже не мог объяснить куда. Не мог объяснить как. Это получалось совершенно автоматически. Естественно. У него было существенное преимущество перед всеми остальными. Потому что он знал: мир гораздо больше и глубже, чем кажется на самом деле. Саске тоже предстояло пройти через это. Обито хотел натолкнуть его на верный путь, помочь сделать тот самый решающий шаг назад и взглянуть на мир со стороны. Возможности Мангеке по сути проистекали из одного единственного свойства шарингана: способности видеть больше, чем можно было узреть обычными глазами. И именно эта возможность видеть лежала в основе любой техники Мангеке. Просто каждый видел свое и применял полученное зрение по-своему. Обито все-таки рассчитывал, что Нагато разберется с Итачи и, если повезет, с Сарадой. Использовать живого Саске все-таки было бы лучше, чем просто забрать к себе в коллекцию пробужденный Мангеке. К тому же, с помощью глаз Итачи, можно было бы попытаться получить Вечный Мангеке… Обязательной была лишь гибель Итачи. Итачи умел управлять людьми не хуже его самого, тогда как настроить Саске против Сарады по сути не составляло труда. Обито ощутил присутствие Зецу. Двухцветный вырос из пола и сообщил паническим голоском Белого: — У нас проблемы!****
Труп Нагато лежал на земле. Джирайя выдохнул. Все закончилось. Однако боль осталась, как он и опасался. Исправлять эту ошибку было слишком поздно, и ее исправление не принесло удовлетворения и не облегчило боль. Все закончилось. Где-то неподалеку находился поисковый отряд, за спиной ожидала разрушенная Коноха. Ему же осталось только закончить одно дельце и возвращаться обратно. Джирайя подозревал, что после гибели Цунаде Шестым изберут его, но мысль эта тут же угасла, едва появившись. Ему было все равно. Даже не хотелось пререкаться со старейшинами. Ему вообще ничего не хотелось. — Джирайя-чан, эти глаза нужно уничтожить, — сказал Фукасаку. — Да. Он знал. Сжав в потной горячей ладони рукоять куная, Джирайя направился к трупу Нагато. Теперь можно было не опасаться. Пейн не мог извлекать души. Джирайя присел над мертвым телом ученика и занес над его лицом кунай. Риннеган. Глаза бога. Людям нельзя было давать силу богов. Они не могли совладать с ней, удержаться и не захлебнуться в безумии. Что-то пробило его сердце со спины. Джирайя почувствовал тяжесть в груди и промахнулся мимо глаза Нагато. Кунай пробил щеку и застрял, упершись во что-то твердое. От кончиков пальцев подступал холод. Джирайя не понимал, что происходит. Жабы на его плечах обеспокоенно квакали, а он четко понимал только две вещи: первая — для него все кончено, вторая — нужно уничтожить глаза. Он вытянул кунай из щеки Нагато и замахнулся снова, но острие вонзилось в землю. Голова его мертвого ученика исчезла в воронке искаженного пространства. Осталось лишь бесполезное тело с оборванной шеей. Жуткое зрелище. — Мама, уходи! — закричал Фукасаку. — Но ты… Джирайя, давясь кровью и борясь с непослушным организмом, активировал колючую защиту. Защититься самому и защитить старейшин, вот, что было нужно. Но в таком состоянии он не мог действовать так же быстро, как и прежде, а их соперник был шустер. — Уходи, сказал! — рявкнул старейшина прямо в ухо и захлебнулся последними словами. На плечах происходило какое-то щекотное движение. Правое засаднило, и с него в смятую траву упало крошечное тельце Фукасаку. — Папа! — в отчаянии воскликнула Шима. Джирайя развернулся и ударил кунаем наугад, туда, где ощущал присутствие врага. Он увидел оранжевую маску и шаринган в глазке. Рука с кунаем прошла сквозь тело в черном плаще с красными облаками и вышла наружу. Мадара. — Все кончено, — сказал низкий мужской голос из-под маски.