Белые ночи

Шел 1913 год. Блистательный Санкт-Петербург окунулся в сумрак белых ночей. Кому повезло, те наслаждались скукой загородных дач. Кому не повезло, те продолжали скучать в пыли столичных мостовых. Впрочем, везение и невезение в городе дождей и мостов всегда славились своей относительностью, как, собственно, и сама скука. Например, сегодня ночью в приемной фонтанного дома предводителя петербургских упырей князя Мирослава Кровавого совсем не было скучно, потому что поток бессмертных гостей, желавших прогуляться по брегам Невы и испить истинной петербургской кровушки, был неиссякаем, хотя короткая июньская ночь уже перевалила за свой экватор. Уставший секретарь исподлобья взглянул на последнего, хотя бы на данный момент, посетителя в дурацком бутафорском чёрном плаще, который мог вдохновить на творчество только любителей английских готических романов. Русскому же упырю было сложно заставить себя даже просто поставить закорючку в паспорте подобного субъекта, которая позволила бы тому законно попирать гранитную красоту матушки-Невы и пугать несчастных петербуржцев. Потому даже столетия выучки не смогли заставить княжеского секретаря смолчать. — Понаехало вас на белые ночи смотреть, — пробурчал он гостю по-немецки. — Вампиров в Северной Пальмире больше, чем людей. А у нас тут, что ни человек, то гений. Вдруг опять неувязочка выйдет с каким-то французиком, который не сможет пощадить нашей славы и не поймёт в час кровавый, на что поднимет свой клык. Вот и приходится переписывать вас, упырей… Так, откуда родом будете? — Трансильвания. — Да-да, — продолжал бурчать секретарь. — Гостил у нас тут один господин из вашей Трансильвании в веке так шестнадцатом. Приехал, как ныне модно выражаться, по обмену опытом. А потом у нас тут пол-Москвы на кольях висело! Да-да, вы не такие, все так говорят, а у нас сейчас времена неспокойные, люди и так друг другу глотки перегрызть готовы и без нашей помощи… Там, кстати, в анкетах самый важный пункт — кого вы кусать предпочитаете. Уже заполнили? Дайте-ка сюда. Посетитель протянул ему два листа. Секретарь вновь внимательно окинул его взглядом и еле сдержал улыбку и комментарий по поводу того, что даже граф Дракула и тот переоделся для своего путешествия в Лондон, во всяком случае в интерпретации дражайшего новопреставившегося Брэма Стокера. — Я бы посоветовал вам переодеться, — как можно вежливее сказал секретарь. — А то наши городовые ненароком примут вас за поэта, а дворники, того хуже, за хулигана. — Премного благодарен за заботу, — грациозно поклонился трансильванский готический вампир, за густым слоем белил которого сложно было угадать возраст смерти. Впрочем, секретарь не особо напрягал свое воображение, потому что какое ему, право, дело до очередного гостя столицы. Петербуржским упырям вообще ни до кого нет дела, даже, порой, до самих себя… — Да, и у нас правило — сначала знакомиться с жертвами, имя узнавать. У нас же как-никак культурный город, — секретарь наконец принялся изучать содержание анкеты. — Так-так… Вам, значится, нравятся красивые рыженькие особы — вот ваш список некусаемых особ, который возглавляет наша муза Зиночка Гиппиус. Впрочем, для вас она, быть может, уже стара… Это для нас литература не знает возраста и пола… Он протянул посетителю ещё пахнущую типографией книжечку карманного формата в кроваво-красной обложке. — О, вы, молодой человек, мальчиков предпочитаете, утончённых — да-да… Это вы адреском ошиблись… Вам в Лондон али Париж надо было ехать. У нас такие на вес золота, потому как все малокровные, с томными глазами и исписанными стихами манжетами… Секретарь вновь оценивающе посмотрел на белокурого вампира, робко прячущегося за пышным чёрным плащом отца, и даже поправил свой куцый хвостик, который повязал себе, чтобы не потерять ленту, оброненную при поспешном побеге дочерью князя Мирослава. — Да, да, придется немного попоститься, ведь с понедельника Апостольский пост как-никак начинается, — протянул он с улыбкой. — Вот и уважите город Петра и его творений… Ну, приятных вам белых ночей. Будут какие вопросы, обращайтесь. С удовольствием предложу вам знаменитый русский коктейль — кровь с молоком. Посетитель в плаще быстро толкнул белокурого вампира к двери, но секретарь все же успел бросить им в спину свое коронное, набившее оскомину, прощание: — И не забудьте паспорта продлить, коль остаться пожелаете. Петербург, знаете ли, такой город — как глянешь, так умереть во второй раз хочется! Как только дверь за посетителями закрылась, секретарь с постным лицом добавил к высокой стопке анкеты, заполненные до дрожи красивым почерком, и подумал: «Ещё двумя мерзавцами в городе стало больше!» Хорошо, что эти двое не говорят по-русски, и ему не надо в тысяче-тысячный раз объяснять, что на слово «мерзавец» русскоговорящий не-мертвый кровосос не должен обижаться, ну совершенно не должен. А, наоборот, просто обязан восхититься глубине русского языка, в котором можно найти замену любому слову — особенно такому противному, как упырь. Ну, правда, ведь нельзя русского упыря называть венгерским словом — вампир! Есть замечательное древнее русское слово — мерзавец, произошедшее от слова «мёрзлый». А в холоде для русского человека ведь нет ничего приятного, поэтому мерзавцами окрестили бесчувственных, равнодушных и бесчеловечных человек… Да, заработался секретарь и позабыл прекрасный русский язык. Следовало подумать так: людей, то есть упырей, то есть вампиров, то есть их, милых, замечательных кровососов. Другими словами, до морозной дрожи неприятных субъектов. Да, не говоря уже про мерзавок, вернее — мразей… Впрочем, особы женского пола не особо интересовали секретаря. С некоторых пор он предпочитал чисто мужское общество, потому как общества княгини и княжны Кровавых ему было более чем предостаточно. Да и грешки молодецкой живой жизни за ним уже давно числились, поэтому отчего было не тряхнуть стариной в угоду нынешней моде на эксперименты не только в литературе, но и во всех других сферах жизнедеятельности. Вот не следовать новым веяньям было смертным грехом даже после самой этой смерти, потому как в Петербурге очень быстро можно было прослыть ретроградом, а одного ретрограда в лице князя Кровавого столице было достаточно, двух не выдержали бы даже Атланты. И так они в конец обессилели, и серое небо над Петербургом последнее время всегда было слишком низким. Оттого, должно быть, и высокие помыслы его жителей последнее время воплощались в какие-то слишком приземленные свершения. Так и до революции недалеко, а то и до войны… Впрочем, от войны он бы не отказался, сподручнее как-то, чем учет кровавых мертвых душ вести. Да уж, четырехсотлетнему упырю было слишком вредно философствовать после напряженной рабочей ночи. Это грозило настоящим английским сплином, быстро перетекающим в исконно русскую хандру в самой ее, что ни на есть, тяжелой форме. Потому секретарь с бренного бытия решил переключиться на свой такой же бренный внешний вид. Для этого он резко сорвал бант со своих чёрных кудрей, и если раньше его не удовлетворяла только их длина, то теперь не радовало и состояние волос, а все из-за этих белокурых и цвета воронова крыла шевелюр! И чем эти трансильванцы только моют голову? Уж явно не яйцом и ржаным хлебом! Но долго сокрушаться о древних проверенных средствах по уходу за волосами не пришлось, потому как резко распахнулась внутренняя дверь, и в приемную ворвался кроваво-красный плащ, а за ним следом и его хозяин — князь Мирослав собственной персоной с голубыми глазами, светлыми едва доходящими до плеч кудрями, аккуратной бородкой и жемчужной серьгой в ухе — былинный богатырь да и только! Только вот когда князь обряжался во все древнерусское, то и светские манеры сменялись соответствующим поведением. — Ваше Сиятельство, я не видел вашу кружку, — сказал заученную фразу секретарь и поспешил съехать под стол, откуда его тотчас вытащил за страдающие от ржаного хлеба кудри предводитель петербургских мерзавцев. — Федька! Сейчас тебя полынью отстегаю! Какая кружка?! Где дочь моя? — В «Бродячей собаке» она, с Сашенькой… — тут же выпалил секретарь, пытаясь осторожно разжать княжеские пальцы, но те лишь сильнее начали оттягивать черные кудри в сторону. — Не виноват я, она сама ушла… — Сама? Из моего дома сам еще никто не уходил! — прорычал князь в бедное лицо секретаря, на котором невинно порхали густые темные ресницы. — Али наказ мой позабыл, с дочери моей глаз не спускать! Гляди, что в городе творится-то… Что ни день, то девка в реке топится! Понаехало… — А я, что я, я ничего, — начал тараторить Федор. — Я тут грамоты проезжие выдаю строго по списку, и москвичей больше не пускаю, как велели… — Ты мне клыки не заговаривай и околотнем не прикидывайся, уж ты московский изворотливый! Секретарь понял, что беда миновала, да князь и не гневался особо, потому что бранного упоминания своего мужского достоинства из княжеских уст Федор не услышал, а это означало, что во враги князь его пока не записал и силушкой богатырской мериться в ближайшее время не пожелает. Секретарь-то точно знал, насколько богат и емок русский язык, и что русский мат неспроста бранью-то зовется, а в силу того, что применяется исключительно для поднятия воинского духа, чтобы сил в достатке стало во вражий-то стан врубиться. Впрочем, так было ранее, во времена-то былинные, а сейчас… Сейчас князь Мирослав был встревожен не на шутку, раз позабыл про свою кружку. — Ответствуй, с кем ушла? — сурово спросил былинный богатырь. — Да говорю ж, с поэтом Сашей Серым. Сереженька стихи читает… Ну, тот самый, которому вы велели в город вязевый ехать… Он не понял, что вы именем Москвы язык осквернять не желаете. Он-то порешил, что вы его так литературно на три русские буквы посылаете… Ну рязанский парень, что с деревенщины-то возьмешь… Образумится, обхулиганится еще… Уж мы позаботимся, будьте покойны… — Скажи, чтоб про березу написал, — как-то вдруг серьезно сказал князь Мирослав и так неожиданно разжал пальцы, что секретарь свалился на пол. — У меня дума есть открыть детский журнал и наречь «Мирок» в свою честь. Но тока, чтоб никто не догадался… Времена нынче дремучие, темные, надо взрастить умы детские на сказках Аринушки, чтобы будущее светлым сталося… — Сереженька не станет писать потешки, — устало перебил излияния князя секретарь, расправляя в руках содранную с волос красную ленту. — Хотя если предложить ему псевдоним Аристон, авось и согласится… Звучит по-символистски… Белая береза… А дальше пусть сам рифмует… Князь Мирослав резко нагнулся, вырвал из рук Федора ленту и хотел было сунуть в карман, но вовремя вспомнил, что в русских шароварах те предусмотрены не были. — Ты это что у княжны ленты таскаешь? Скоро вновь в женское платье рядиться начнешь? Ополоумел в конец?! Так я дурь из тебя выбью поганой-то метлой! Федор молнией отскочил к противоположной стене, и княжеские пальцы поймали лишь воздух, но кулак все же получился из них внушительный, и секретарь на всякий случай прикрыл нос коленками. — Светлана обронила, — промычал он из своего редута, — а я быстро подобрал, а то знаю я этих упырей — придут к вам на поклон доказывать, что она сама в знак расположения подарила… Но мы-то знаем… — Что знаем?! Это по твоему попустительству она с русалками ватажилась… — Да что я-то сразу! Будто я ей отец родной! — вскочил на ноги Федор, в миг единый растеряв всю свою покорность, даже в росте, казалось, прибавил аж с целый локоть. — Опять напраслину возводишь, мудрый князь! Это все твои лады ненаглядные простоволосые в драных сарафанах ее в омуты затаскивали, пока ты для Родионовны с Кикиморой клубки мотал да кровушку медвяную с Судейко попивал. А я по лесу шастал да соколов ясных из силков вытаскивал… Кто девицу надоумил, что сокол добрым молодцем обернется, я поди али ты, гусляр-Мирослав? Соколиную охоту, девка, устроила, всю живность извела! А Яга и рада была — внучка скукой не мается, можно на печи валяться, немощной прикидываться… Нет бы уму-разуму научила, объяснила, что всех добрых молодцев сожрала еще во времена дремучие — выбирай, девица красная, из того, что осталося… — Да было б из кого выбирать, — махнул рукой князь и одернул рубаху с богатой вышивкой. — Упыри одним словом… Мерзавцы в прямом смысле слова… Хочу, чтоб душой полюбила… Без любви оно вона как скучно… Мож оно кому и любо свободным-то браком жить, а мне вона уже где сидит! На этот раз пальцы князя сомкнулись вокруг его собственной шеи, и Федор аж вздрогнул и даже поправил свой шейный платок. — Что ж это мы тут лясы с тобой точим, Федор Алексеич! Дочь моя там, одна, в этом подвале… — Не одна ж говорю, а с Сашенькой… Да никто ж ничего худого не скажет, он в женском платье пошел, по привычке… Его ж маменька в девичьи наряды все детство обряжала, ибо весь мужской род возненавидела за то, что бросил ее муженек с младенчиком на руках… — Да надоели мне эти соглядатаи, будто думают, что николаевские времена возвращаются… Будто не фонтанный дом у меня, а тайная канцелярия какая-то… Ох сердце мое отцовское не на месте… Будто чует беду неминучую, — нараспев причитывал князь Кровавый. — Сколько раз наказывал, Федор Алексеич, внести имя ее в книгу красную! — Смысла не имеет, княже, — ответил спокойно Федор, поправляя платочек в кармане своего пиджака. — Она ж никому настоящим именем не представляется — то Василиса Прекрасная, то Марья Искусница, то Елена Премудрая, то Марья Моревна… Сам посуди: Светлана Кровавая — это только для литературного псевдонима подходит. Вымолвив речь неразумную, секретарь предусмотрительно отступил на три шага от помрачневшего князя. — Попридержи свой собачий язык, писарь-Федька, а то во второй раз на кол сядешь! — процедил сквозь зубы хозяин фонтанного дома. — И надоумила же меня княгиня Родионовну в няньки взять! — Да ничего с ней не станется, будь покоен, княже. Там в «Бродячей собаке» мерзавцев всегда предостаточно, чтобы ее от мерзавцев чужеродных защитить… Впрочем, сам же знаешь, что гости столицы предпочитают балет. Кому в наше время стихи нужны да еще и символистов… — Федька… Живо на конь! — скомандовал князь, и ласково прибавил. — Только не надо вороном оборачиваться, опять раскаркаешься стишками своего Серого… У него что, не литературный псевдоним, что ли? Еще камнем в глаз получишь от очередного меткого дворника! Голубем лети и молчи! — А кто ж выдавать грамоты будет? — спросил секретарь, бросив взгляд в окно на бледную летнюю луну.- У нас еще приемные часы, поди. — Мне лично челом бить будут, — ответствовал тем временем князь Мирослав, усаживаясь за стол и любовно проводя рукой по стопке анкет. — Неужели я с Федькиной грамотой не справлюсь? Я ж эти Аз, Буки и Веди ещё на бересте карябал. А это ещё что? Федор уже разложил кудри по плечам и недоуменно воззрился на чёрную кожаную перчатку, которую князь держал двумя пальцами. — Донником не пахнет, — принюхался князь, — это уже хороший знак, значит не из Москвы… Но, кажется, я ни с кем не ссорился последнее время — я уже давно стал Мирославом Мирным. Так кто это решил вызвать меня на дуэль, даже не оставив визитной карточки? О, есть вензель — латинская «К». Кто бы это мог быть? Крамской? Я разве плохо отзывался о портрете княгини? Да, и он бы прислал мне кисть, а не перчатку… Ох, балда я… Да он уже скоро четверть века, как умер, а я все еще не могу простить ему незнакомку… Федька, может у княгини новый ухажёр, а я, мымра такая, все читаю и читаю да ничего не знаю… О, рифма… Ты спроси там своего Сашеньку, может, я тоже в «Собаке» их выступлю… Если крестьянская одежда в фаворе, может и древнерусский воин им приглянется? Да, лети уже, лети… Верни мне мою дочь живой… Голубем лети… Погоди! Стучат, отвори дверь… Какого ещё мерзавца принесло на крыльях белых ночей? Федор распахнул дверь, и на пороге вновь возник обладатель чёрного плаща: — Простите, господа, я по неосторожности забыл здесь свою перчатку, — сказал вошедший по-немецки. Князь поднялся ему на встречу, держа в руке забытую вещь. — С кем имею честь? — спросил он по-французски. — Граф фон Кролок, к вашим услугам, — ответил ему посетитель на чистом русском. — Да вы проходите, проходите… Негоже в дверях-то стоять, — князь тут же без церемоний перешел обратно на русский. — Я уж такого передумал… А тут надо же, ваша… Граф медленно прошествовал на середину приемной, собирая всю скопившуюся от бесчисленных мертвых ног пыль кровавой подкладкой своего плаща, чтобы тот хоть немного да стал соответствовать серости блистательного Петербурга. Секретарь не двинулся с места, так как чувствовал, что миссия его исполнена еще не до конца. — Федька, — обернулся к нему князь Мирослав, — скажи княгине, чтобы на стол собрала. В кой-то веке будем принимать моих гостей, а не ее… Хм, ладно, не станем при гостях сор выметать… И скажи, чтобы все красиво, по-старинке, как я ее учил… — Так вы ж велели за Светланой лететь, — с надеждой спросил Федор, отступая к входной двери. — Залети к княгине, потом лети за княжной, — отмахнулся от него князь. — И голубем, горе ты моё луковое… За четыре века дурь молодецкую из себя не выжил, будто рать на ворогов никогда не водил, меч булатный в руках не держал, шеломом чело не сжимал… Федор лишь замахал на князя руками и окончательно отступил к двери. — Я к Марии лучше зайду, — сказал он не терпящим возражений голосом, — а то точно чем-нибудь тяжёлым крылья мне перебьёт, с вами спутав. С выражением крайнего удовлетворения на лице секретарь выскользнул на улицу и улыбнулся совсем как-то не по-секретарски… Дело в том, что княжеская миссия хоть и была важна, но и о своих скорбных интересах Федор не любил забывать. Под козырьком, прислонившись к колонне, стоял обладатель прекрасных светлых волос, недоуменно смотря в светлое ночное небо. — Нравится? — спросил Федор, прислонившись к другой стороне колонны и как бы ненароком касаясь светло-голубого пальто. — Я тоже, когда мы перебрались сюда два столетия назад, не мог налюбоваться. Все думал, сейчас открою глаза, и вновь меня окутает темнота… Кстати… Он осторожно коснулся белых волос и, когда их обладатель не отстранился, позволил себе накрутить одну прядь на палец. — Мне неловко задавать этот вопрос, — Федор заметил, как взгляд молодого фон Кролока из голубого стал обеспокоенно стальным. — Чем вы моете волосы? — Что, простите? Вампир дернулся было от колонны, но вовремя сообразил, что его держат за волосы и о них же и вопрошают. Такой бесцеремонности от обычного клерка аристократ-трансильванец никак не ожидал и пожалел, что даже не пролистал рекомендованную к прочтению всем вампирам перед путешествием по территории Российской Империи книжку «Все о русских упырях». Он совершенно не знал, как теперь выпутать свои волосы из русских когтей, а спасение в виде отца все не приходило и не приходило. Впрочем, граф тоже ее не читал, предпочтя той классику — «Домострой»… И дернуло их поехать в Россию, ведь собирались же, как все нормальные вампиры, в Париж… Впрочем, трансильванец мог бы этого и не думать, потому как подобными мыслями петербургского упыря было не удивить.